Себя он изучил достаточно хорошо, чтобы знать: это уже на весь вечер. Лучшего лекарства, чем виски, человечество еще не придумало. Ринслер подошел к серванту, налил себе ядреного напитка и уселся в кресло.
Спустя некоторое время в комнату ворвалась Олиф с подносом в руках.
Она скептическим взглядом обвела очередную порцию алкоголя в стакане мужчины, ногой закрыла за собой дверь и поставила поднос на стол.
— Сперва постель или одежда? — привычно спросила девушка.
— Что? — поднял голову Ринслер.
Похоже, она не вовремя вырвала его из своих мыслей.
— Что мне с начала делать?
— А, ну да. Ничего. Сегодня ты свободна.
— С чего это? — подняла бровь девушка и только тут поняла, что только что сказала. Кажется, слишком уж много она препиралась с Лексом. Так и привыкнуть можно.
— Тебе какое дело? Сказал свободна, значит, иди гуляй.
— Ладно, — тут же закивала она.
Ну и дура, вот только нарваться ей не хватало для полного счастья.
Олиф расставила тарелки с мясом перед ним, налила по его просьбе в бокал еще виски и быстренько ретировалась.
Но к еде Ринслер так и не притронулся. Что-то не давало ему покоя. Сидеть вот так, без дела, было невыносимо, и он принялся расхаживать по комнате. Тяжелые мысли в голову не лезли, он вообще редко когда начинал задумывать о чем-то всеобщем, вроде извечного вопроса: в чем смысл жизни? Его это не интересовало. Он и так знал ответ — смысла в жизни нет. Если бы был, ему не пришлось бы терпеть все это.
Ринслера больше интересовали воспоминания. Они помогали понять, в какое дерьмо медленно превращается жизнь.
С самого рождения его готовили к военной службе. Отец из дружины, мать дворянка. Он был наследником своей семьи, которую просто не мог опозорить. Тогда все было просто. Просто далось военное дело, просто изучались заморские языки, просто познавались звезды. В учебе он никогда не испытывал трудностей.
Трудности наступили тогда, когда пришлось отвечать за свои поступки.
В тот момент молодой начинающий боец понял, что не все может решить папино влияние и родительские деньги.
Дружинники всегда имели чуточку больше, чем все остальные. Ринслер понял это после того, как девушек вокруг него увеличилось раза в два, если не в три, а из каждой драки в кабаках он выходил сухим благодаря отцу.
Тогда-то и появилось это убийственное чувство вседозволенности. Мужчина не останавливался ни перед чем. Просто знал: его вытащат. Драки, девушки, драки... в жизни не было ничего сложного. Если бы тогда его спросили, в чем смысл жизни, он бы, наверное, сказал, что в свободе и красивой юбке под рукой.
Официально его репутация оставалась чистой, как стеклышко. Но все знали кто такой Ринслер, и что он из себя представляет. Друзья уважали, незнакомые парни ровнялись, дурочки влюблялись, умные — обходили стороной. Казалось, что ему было плевать на всех. Но это было не так.
В его жизни был один человек, ради которого он пытался стать лучше.
Это был его младший брат.
Ринслер где-то глубоко в душе понимал, что ведет себя, как скотина. Что родители давно отчаялись перевоспитать своего негодного сыночка. И он не хотел такой жизни для своего брата. Он защищал его, как мог.
Но люди не меняются. Как бы он ни старался, себя изменить было невозможно.
Братья были абсолютно разными. Старший: сильный, смелый, красивый. Харизма жила у него в крови, меч словно с рождения лежал в руке. И младший: слабый, немощный. Он был очень худым, часто болел, мог в любой момент потерять сознание. О военной службе и речи не шло. Они были абсолютно разными, но они были братьями.
Кто знает, как его жизнь сложилась бы дальше. Однако судьба решила, что таким, как он, она не дает второго шанса.
В тот день он был страшно пьян, притащил в дом какую-то очередную девку. Сейчас Ринслер уже не помнил таких подробностей. Помнил только удивленное лицо пацана, увидевшего своего старшего брата, который был для него настоящим рыцарем, вот таким. Мальчик пытался понять, в чем дело, пытался остановить его. Поговорить.
А Ринслер просто отпихнул его. Немощного брата, которого поклялся всегда защищать.
... его судили Кровавым Законом. Сроком на пять лет. Это было смертельное число для всех Изгнанников.
Хотя за убийство родных меньше не дают.
Мать с отцом не простили его. И не простят никогда. Да он и сам себя никогда не простит.
Он предал брата. И вот, в это адской пустыне, где нет ни друзей, ни даже знакомых, вдруг был предан сам.
Только вот почему-то ему казалось, что они с Лексом слишком через многое прошли, чтобы вот так вот глупо бросать друг друга. Оказалось, нет. Жизнь обожгла обоих, но они по-прежнему лезли в самое пекло.
Да, Ринслера не интересовали извечные вопросы. Ему было плевать, куда попадает душа после смерти, и есть ли она вообще, эта душа. Его интересовал лишь один вопрос. Вернее, ответ на вопрос.
Ринслер в который раз прошелся туда-сюда по комнате, затем резко схватил кусок хлеба с подноса, и быстро вышел.
* * *
Он знал, что ведет себя, как полный кретин, и поэтому прибавил шагу — чтобы не передумать. Дорога, всегда казавшаяся ему такой короткой и знакомой, вдруг оказалась очень длинной. Несколько минут показались вечностью.
Песчаников на входе он даже взглядом не удостоил, сразу открыл большую деревянную дверь и вошел внутрь. Нос забила жуткая вонь, но Ринслер давно уже к ней привык. В нижних камерах дышать стало тяжелее. Если там, наверху, еще были отверстия, пропускающие воздух, то тут нет.
В темнице было тихо.
На секунду он подумал, что Лекс снова сбежал, но, поравнявшись с железными решетками, убедился, что это не так. Бывший друг не спал, просто сидел на полу, выпрямив ноги, и уставившись в одну точку. Он не поворачивал головы, но Ринслер знал, что мужчина давно догадался, кто к нему нагрянул.
— Постоять тут пришел? — отчужденно спросил Лекс, не отрываясь от созерцания чего-то, что видел только он.
— Ага, полюбоваться.
— Что, "лапочки" уже не в твоем вкусе?
— Завидуешь?
— Ту блондинку с козлиной бородкой и врагу не пожелаешь. Кстати, она еще жива?
— Не твое собачье дело, — огрызнулся Ринслер.
Лекс усмехнулся. Время шло, но он молчал. Просто не хотел язвить бывшему лучшему другу. Не такое последнее воспоминание он желал оставить о себе. Как там писали Берегини? В смертный час вспомни все счастливые мгновенья свои, покайся в тех, что принесли несчастье, и прости, да возлюби ближнего своего.
— Где же твое красноречие? — удивился Ринслер. — Неужели язык отсох?
— Представляешь, воду мне приносят один раз в день, в горле все пересыхает.
— Хочешь, чтобы я тебе еще и водички принес?
— Нет, просто знай.
Ринслер присел на корточки рядом с камерой.
— Признавайся, кто ты, и что ты сделал с Лексом? — невесело пошутил он.
Лекс поморщился и отклонился, выказывая отвращение.
— Фу, дружище, ты сегодня явно перебрал.
Ринслер в ответ обвел своего бывшего друга насмешливым взглядом.
— Тебе-то уж точно не помешала бы стопка-другая.
— Да. Ты еще хранишь у себя тот ядреный виски?
— Поверь, даже если очень захочешь, судьба не преподнесет тебе такого щедрого подарка.
— Я думал, ты не веришь в судьбу.
Ринслер на секунду оторопел. Он ожидал, что они, как обычно, поцапаются друг с другом. Это придало бы ему злости, ярости... но Лекс всегда умел удивить.
— Я верю вот в эту штуку, — мужчина вытащил из-за пояса большой кинжал, . — Один взмах, и никакого виски. Это я тебе обещаю.
— Да уж, не сомневаюсь. — Лекс приподнялся на локтях и отодвинулся чуть подальше от решеток. — Махаться ножом ты умеешь лучше всего...
— Да, не жалуюсь.
— ... а вот девчонок никогда не умел выбирать, — убийственно добавил он.
— На твой искушенный вкус не угодишь, — со сдержанной яростью ответил Ринслер.
— Ту, с козлиной бородкой, выбрал ты.
— Если из твоей дырявой башки вытекли еще не все мозги, то ты помнишь, что это было "на слабо".
— Если алкоголь еще не добрался до твоих мозговых жил, то ты помнишь, что уговор был найти самую страшную, а не бородатую.
— Если ты только притворяешься таким идиотом, то ты должен понимать, что она и была самой страшной.
— Если твой атрофированный разум помнит, то я был не против и брюнетки с кривыми ногами.
— Если ты сейчас не заткнешься, я тебе врежу, — не выдержал Ринслер.
— Насколько я помню, раньше ты лежачих не бил.
— Зато я всегда бил идиотов.
— Тогда тебе нужно подняться уровнем выше. Насколько я помню, там их вечно было навалом.
Ринслер резко встал. У него руки чесались по чему-нибудь ударить, а еще лучше сжать чью-то шею, и с каждой секундой сдавливать ее сильнее, сильнее... но он сдерживался.
— Я смотрю тебя ни чем не взять, — даже с каплей уважения усмехнулся мужчина. — Лежишь тут в полном дерьме, и все равно умудряешься всех бесить.
— Ну почему всех. Я добрый. И девушкам я нравлюсь.
От этих слов Ринслер искренне расхохотался. Громкий звук отразился от стен, и заставил их обоих поморщиться.
— Девушкам? Это кому? На данный момент я знаю только одну, и то, она тебя боится до дрожи в коленках.
Лекс усмехнулся.
— Да, я заметил. Такая боязливая. Что ни придет, вечно начинает орать.
— От страха, — дополнил Ринслер.
— Ну, я бы так не сказал.
— Лекс-Лекс, — покачал головой мужчина, — знаешь, что я делаю даже лучше, чем ножами махаю?
— Нет, и не хочу знать, — в приторном ужасе поморщился Лекс.
— Я сразу распознаю ложь, — продолжил Ринслер. — Тебя я знаю лучше всех. Даже не пытайся.
— Нарекаешь меня лжецом? — неправдоподобно возмутился мужчина. — Как можно! Я же душу тебе изливаю. Хотя, ты прав. Я не слишком люблю костлявых полуживых девчонок. Того и гляди развалятся.
— Да-а, друг, — восхищено протянул Ринслер. — Если уж Арли для тебя костлявая полуживая девчонка, то я даже не представляю, как ты тогда отреагировал на ту, с бородкой.
— Арли? — переспросил Лекс.
— Да, Арли. Так зовут ту толстую тетку... ах, да, прости, костлявую и полуживую девчонку, что приносит тебе еду.
— Арли? — нахмурил брови мужчина.
— Ты глухой? — разозлился Ринслер. — Арли! Что тебе не понятно в этом имени?!
— Арли, — усмехнулся Лекс, и покачал головой. — Да ты еще глупее, чем я думал. Арли. — На лице заиграла уважительная улыбка. Он не знал, как эта дурочка умудрилась все провернуть, но то, что Ринслер до сих пор ничего не знал, заслуживало отдельной медали.
— Что с тобой, Лекс? — серьезно спросил мужчина. — Ты сам на себя не похож.
— Год уже прошел. Было бы странно, если бы мы остались прежними.
— Ты — та еще козлина. Но ты же и так это знаешь? — с горькой усмешкой спросил Ринслер.
Он устало прислонился спиной к стене. Злость куда— то испарялась. Ее место занимало непонимание, недоумение... и как бы ни было тяжело это признавать, еще и обида.
— Зачем ты пришел? — спросил Лекс.
— Посмотреть, как ты подыхаешь тут.
— Тогда заходи почаще.
— И не надейся.
Ринслер злобно сплюнул.
— Хотя знаешь, есть еще одна причина. Я давно хотел спросить...
— Почему, — догадался Лекс.
— Да, почему. Былого не вернешь. Я не смогу вновь пережить тот побег и хорошенько врезать тебе. Просто объясни: почему?
Ринслер был пьян. Кто знает, может, в трезвом уме он бы и не сунулся сюда. Однако он был здесь и, возможно, в последний раз. Лекс непроизвольно стукнулся затылком о стену. Он понимал, что должен сказать правду. Вот только проблема была в том, что он сам ее не знал.
— Ну?!
— Я не знаю. — Голос Лекса стал приглушенным. — Слишком долго мы готовились к этому. Слишком многое было поставлено на кон. Как можно было тогда отступить?
— Ладно. Плевать мне на твои мотивы. Но почему ты не вернулся, придурок?!
— Куда? Снова в это логово смерти?!
— Ты хоть знаешь, — злобно прошипел Ринслер, прислоняясь лицом к решеткам, — что я тут пережил, а? Бьюсь об заклад, в пустыне ты и половины всего этого не испытывал. За одно это тебя стоит убить.
Лекс резко придвинулся к решеткам. Их лица оказались друг напротив друга.
— Ну давай. Убей. Думаешь, мне жалко?! Да я жду этого, мечтаю об этом! Давай! Что ты так смотришь на меня? — мужчина рассмеялся. — Ну конечно. Я тоже помню наш уговор. Ты не сделаешь этого.
— Ошибаешься, — прошипел Ринслер.
— Ты знаешь, что меня тут держит. А я знаю, что держит тебя. Ты не сделаешь этого. Или хочешь поиграть "на слабо"?
Ринслер резко отпрянул от решетки.
— Да пошел ты.
— Давай, дружище. Как в старые добрые времена. Где коробка? Она ведь у тебя, верно? Да, я бы тоже ее не выкинул.
— Сколько уверенности, — усмехнулся мужчина. — Но ты прогадал. Ее у меня уже нет.
— Брось, Ринслер. По тебе видно. Где она? На прежнем месте? В серванте?
— Ты скотина, Лекс. И всегда им был.
— Что, слабо?
— Иди к черту. Даже если бы на кону была твоя жизнь, я бы не стал с тобой играть. К сожалению, я знаю, чем это кончается.
Лекс усмехнулся.
— Столько времени прошло, а ты по-прежнему боишься рисковать.
Ринслер резко треснул руками по камере.
— Я. Ничего. Не боюсь. Мне выгодней победить тебя в равном бою. На арене.
— В равном? — скептически поднял бровь Лекс. — Это как в прошлый раз? Когда твои ребята исполосовали своими ножами мне все тело, а? Это ты называешь равным боем? Прости, но бой, где ты заведомо проиграл, называется подставой.
— Я не знал об этом, — сплюнул Ринслер.
— Это уже не важно. Важно то, что я тут, умираю, дружище. А ты там. Тоже подыхаешь. Только медленнее.
— Не знаю, как тебя, а меня все устраивает.
— Мы все равно все сдохнем тут. Вопрос в том, как.
— Нет, Лекс. Вопрос в том, кто быстрее. Спорим на бутылку твоего любимого виски, что первым будешь ты?
— И кто из нас еще скотина? Если так не терпится посмотреть, как я умираю, сделай это сам.
— Не-ет, — усмехнулся Ринслер. — Таких одолжений я не делаю. Мы не делаем, помнишь? К тому же, ы люблю растягивать удовольствие. Лови.
Мужчина кинул своему бывшему другу кусок белого хлеба в камеру. Не черствого, свежего. Но Лекс только усмехнулся.
— Подачка?
— Еда, идиот.
— По-твоему я стану это есть?
— Можешь выпить, — разрешил Ринслер.
— Таких высот я еще не достиг.
— Все еще впереди. Ешь. Посмотрим, сколько ты так протянешь.
Мужчина развернулся и уже собирался уходить, как оклик Лекса заставил его остановиться:
— Эй, дружище.
— Чего тебе? — повернулся тот.
— Помнишь девчонку, что попала сюда вместе со мной?
— Ее трудно забыть.
— Где она?
— Твое какое дело?
— У меня к тебе просьба.
— Я что, похож на доброго волшебника?
— Это уже тебе решать. Просьба меня никак не касается.
— Да что ты говоришь? — восхитился Ринслер, и спустя мгновение добавил: — Чего тебе надо?
— Не мне. Ей.
— Ей?
— Ей. Накорми ее лишней тарелкой каши.
