Пояс для Эмилии

— Рано радуешься.

Ольга готовилась схватить локон и ударить по убийце остатками сил, но...

В пещере словно взорвалось солнце. Боль чувствовалась сквозь закрытые веки, сияние грозило выжечь глаза и опалить кожу и волосы. Воцарилась тишина. Перестали осыпаться своды, стих ветер. Только с разбитой печати сочилась мгла. Капала в озерцо медленно, звонко, как трепещущий на летнем ветру колокольчик.

Что-то изменилось. Ольга прислушалась к ощущениям. Невредимые Аркадий и Евгений находились на пороге коридора, Адальмина оставалась без сознания, Верлиока... стояла посередине. Но был в пещере кто-то ещё. Полыхающая чистейшей энергией аура заполняла всё пространство, огонь неисчерпаемой силы горел столь ярко, что подчинил себе пещеру и мог обрушить в любое мгновение или укрепить, если бы захотел. Одновременно Ольга почувствовала слабое сияние Милани и поняла. Дочь привела существо, способное усмирить Верлиоку. Неужели это сама Ладия? Что ей разбитая печать! Захочет — создаст новую, нет — погрузит Солонну в вечный сон. У медали две стороны.

Сияние померкло, и Ольга увидела её. Высокую женщину с идеально прямой спиной и белоснежными лебедиными крыльями. На полусогнутом правом лежала Эмилия, которую Ладия аккуратно прислонила к стене и убрала крылья под свитую из звёзд фату. Разноцветные пряди волнами скользили по плечам и касались земли; венец сиял подобно солнцу и оттенял небесно-синее платье, перевязанное облачным поясом. Ладия казалась воплощением дня.

"Здравствуй, Верлайя."

Ольга повела плечами. Голос вкрадчивый и низкий, мог принадлежать и мужчине. Аркадий и Евгений благоговейно взирали на гостью и понимали: от них ничего не зависит.

"Кто ты? — в замешательстве мстительница облизнула губы, — ты... ты похожа на них! На тех, что заточили меня в ледяную бездну! Унизили и растоптали! Пришла надеть оковы? Не получится! Убирайся!"

Волосы Верлиоки сгорели до того, как коснулись матери.

"Наследница не солгала, — разочарованно произнесла создательница, — ты впала в безумство, по чужой воле".

"Повторяю, кто ты? Я не вернусь в склеп! Никогда!"

"Верлайя, — в голосе Ладии послышалась улыбка, — решительная, дерзкая, но такая наивная! Кто подарил кулон, что я вижу на тебе?"

"Н-не знаю! — Верлиока обхватила голову руками, — он был всегда!"

"Это не так".

Щелчок пальцев, и с шеи мстительницы сорвалось ожерелье: прозрачный, словно кусок стекла, камень на серебряной цепочке. Ладия сжала кулак, и украшение сгорело во вспышке тёмного пламени.

Верлиока пошатнулась и упала бы, но мать поддержала её крылом. Изо рта полилась смолянистая жидкость, подобно кислоте прожегшая землю Солонны. Пальцы скребли грунт, волосы роились в беспорядке, словно выкуренные из улья пчёлы. Судороги били тело, и будь это человек, раздробили кости и порвали мышцы подобно плесневелым нитям.

Ольга смотрела на дочь Ладии и медленно перебиралась к Эмилии. На беседу высших не повлиять, лучше быть ближе к наследнице. У создателей свои понятия о зле и добре, гостьи с лёгкостью могут признать наместниц неугодными.

Обняв сонную Миланю, Белая Леди покосилась на Верлиоку и охнула. Та выпрямила спину, в прежде чёрных глазницах загорались звёзды.

"Я... помню тебя, — по щекам скользили настоящие слёзы, — помню."

Ладия сложила крыло.

"С возвращением."

"Кто меня проклял?"

"Радагаст. Латырь сохранил его энергию".

"Зачем? Мы почитали друг друга!"

"Скорее всего, возжелал большей власти. Знал, ты моя любимица, вот-вот научишься создавать цветы, и обманул обеих. Тайно наслал безумие, после пожаловался на тебя и пообещал исправить. Позвал Алеля, Дару и, якобы, напомнил тебе истинные ценности. Я поверила сыну, не проверила. Зря".

"Ценности? Меня истощили и спрятали в гробницу! В огне ярости я хотела уничтожить этот мир! Выпить всю жизнь! Найти мучителей и сделать с ними то же самое! Я превратилась в то, с чем ранее боролась! Я... чудовище! Наместницы правы..."

Ладия протянула руку. Всхлипнув, Верлиока сжала и закричала. Проклятую изгнанницу били вихри света. Казалось, каждая волна смывает с неё десяток лет, по человеческим меркам. Исчезали морщины, выпрямлялась спина, волосы наливались серебром луны. Десять ударов стихии насчитала Ольга, десять томительных секунд, которые превратили старуху в хрупкую девушку. Ровесницу Милы.

"Лучше?"

"Я стала собой, — она тряхнула кудрями, — позволь увидеть Радагаста!"

"Мы вместе наведаемся к твоим братьям и сестре, — голос Ладии заледенел, — каждый должен знать своё место".

"Аэрис..."

"Наместницы восстановят, — она обернулась на разбитую печать, — пойдём, по дороге я расскажу много важного..."

Взмах крыльями, и создательницы пролетели сквозь стену. Последнее перо скользнуло по стене, начертило розу ветров и сгорело в пламени. О разговоре матери и дочери напоминали ямки, оставшиеся от развеянного проклятия и сока великого древа. Оживали стражи и, едва удерживаясь на сломанных крыльях, окунались в оттаявшее озерцо. Смывали кровь, стряхивали капли и, возрождённые, метались по Солонне, будто пчёлы из разорённого улья.

— Миланя, — Ольга крепко обняла наследницу, — у тебя получилось!

— Это невероятно, — вставил Женя.

Аркадий молчаливо пересёк пещеру и опустился перед Ольгой на колени.

— Забудь, — смутилась Белосельская, — обиды в прошлом.

— Спасибо. Что скажешь ты? — он виновато смотрел на Милу.

— У каждого бывают ошибки. Главное суметь признать.

Держась за стену, девушка поднималась с земли. От Солонны остались руины, но это поправимо. Неделя, месяц — святилище будет восстановлено.

Шаткий камень выпал из-под руки и... разбился? Мила недоверчиво посмотрела под ноги и прикусила губу. В сиянии огненной печати блестело хорошо знакомое лезвие и осколки рубина. Один прочертил на щиколотке алую дорожку и застрял. О чём предупреждали Марена и Лукерья?

Сознание девушки провалилось в чёрную яму.

* * *

Рядом что-то жужжало.

Скрипуче, размеренно, точно велосипедное колесо. В детстве Мила не раз падала с велосипеда и, пока поднималась, слушала трели сломанных спиц. Стряхивала с шортиков песок и траву, садилась и снова ехала по ухабистым тропинкам лагеря. Десять лет прошло, но воспоминания свежи, будто ещё вчера она была школьницей.

Девушка открыла глаза. Пальцы скользнули по ковру, сжали связанную узелками бахрому. Шерстяные нити, с вкраплением золотых и серебряных; яркие, но не кислотные краски и рисунок: берёзовая роща в лучах листопада. Подобное полотно не по карману простому обывателю, разве что олигарху или президенту с министрами. Давно ушедшие персидские шахи не постеснялись бы украсить зал ковром филигранной выделки. Плод ручной работы, электрический станок такое не сотворит.

— Вставай краса-девица. Солнце в зените, а ты спишь, как барыня. Нехорошо, — раздался скрипучий голос.

— Кто рано встаёт, хвори не знает, — певуче произнесли рядом.

— Лень-матушка добра не ведает, — поддакнул кто-то третий.

Вздрогнув, Алая Леди выпрямилась. Она сидела посреди круглой комнаты. Высоченные стрельчатые окна, через которые лился солнечный свет, перемежались с удивительной красоты коврами. Под подоконниками лежали груды нечёсаной шерсти и мотки пряжи, коробки с катушками и ножницы всевозможных размеров. Отдельно возвышался покрытый резьбой и камнями деревянный сундучок.

На ступеньке жужжала прялка. Быстро-быстро крутилось колесо, подпрыгивала толстеющая бобина. Нить скручивала пожилая леди. Седые пряди собраны в учительский пучок, спина согнута, мозольная корка на грубых пальцах — похоже, большую часть жизни дама провела рядом с прялкой. Подол старомодного сарафана окаймляла тесьма, плечи согревал шерстяной платок, словно рукодельница выросла в допетровскую эпоху.

Щёлк! Колесо остановилось, и бабушка передала тугой моток женщине средних лет. Найдя конец, та продела его через петли и вставила в ткацкий станок. Крак! Крак! Крак! Кряхтел механизм, уверенно направляемый руками ткачихи. Русые волосы придерживал кокошник, наряд в коралловых тонах украшала серебряная вышивка. Так могла выглядеть жена богатого купца, ожидающая супруга из долгой поездки.

Неподалёку от наполовину готового ковра сидела босоногая девочка-подросток и тончайшей нитью связывала бахрому в пучки. Коса до пояса, голубой сарафан, плетёные браслеты — крестьянка, допущенная господами до работы по дому.

Каждая из троих незнакомок занималась делом и не замечала Алую Леди.

— Кто вы? — Мила сцепила пальцы в замок.

Пряха всплеснула руками:

— Экая недогадливая! Даром, что наследница!

— Что последнее ты помнишь? — переставляя дощечки, ткачиха сплетала нити в узор.

— Пещера, осколок на ноге...

Шрам на щиколотке кровоточил. Мила вытащила фрагмент рубина и прикусила губу. Ну, конечно, Лукерья рассказывала о пряхах. Какая получалась нить, такая судьба ждала человека. Ровная, значит, жизнь сулит счастье, с узелками — горя хлебнёшь вдоволь. Девушка опустила голову. Получается, в заповеднике мама отсрочила то, что должно было случиться. Не интересны всеведущим другие Леди, они за что-то обозлились на Милу.

— Догадалась, наконец, — крутанув колесо, съязвила пожилая, — как говорится в вашем мире: от судьбы не уйти? Не так ли?

— Вы правы.

Вязальщица встала с пола, открыла сундучок и вытащила шесть катушек. Это не грубые шерсть и лён, алая, синяя, коричнева, зелёная, голубая и серая нити переливались подобно шёлку. Девочка задумчиво разглядывала мотки, словно не знала, какой выбрать.

— Красную давай, — сердито произнесла ткачиха, — как закончить ковёр, если ты сомневаешься? И так откладывали!

Младшая передала катушку, остальные убрала в ларец.

Мила всё поняла.

— Что я сделала не так? Чем обидела могущественных прях?

В комнате воцарилась тишина. Трое смотрели на Алую Леди, как на школьницу, которая сморозила глупость у классной доски. Одинаковый прищур и цвет глаз (как талая вода в лучах солнца), острый нос, родинки на левой щеке и уши без мочек — на Милу словно взирала одна женщина. В юности она вяжет бахрому и доделывает чужую работу, в расцвете лет трудолюбива и ткёт ковёр, в старости опытна и сучит пряжу. Её роль ведущая, потому что от качества нити зависит полотно.

Наследницу не испугали насмешливые и презрительные взгляды, наоборот, придали решимости узнать корень беды. Не каждый день великие силы предпочитают тебя четырём умершим хранительницам. Должна быть веская причина! Иначе, к чему Ладия пообещала награду? Или знала, что отдавать долг будет некому?

— Подойди к любому окну.

Мила покорно остановилась около створки.

— Что ты видишь?

— Берёзовую рощу.

Ветер кружил золотые листья и щедро сыпал на гладь прозрачного озера. В лодчонке дремал рыбак, не замечая, как бойко дёргается поплавок, а леска погружается под воду. Мила оглянулась на ковёр, на котором проснулась в горнице прях. Рисунок в точности совпадал с увиденной за стеклом картиной.

Сделав два шага, девушка заглянула в соседнее окно. Над куполом Исаакиевского собора гудела метель, что не мешало людям стоять в очереди к билетным кассам и пританцовывать от холода. Самые смелые гуляли по обзорной площадке и фотографировали Петербург в объятиях чародейки-зимы.

Вид из третьего окна вызвал возглас удивления. Да это Солонна! Разбитые колонны, глубокие выбоины в стенах, горящая роза ветров и четверо, склонившиеся над Милой. Мама плачет, Женя что-то говорит, Аркадий Михайлович встаёт и касается огня, будто хочет нащупать ручку и открыть дверь. Едва очнувшаяся Оранжевая Леди тоже глядела на Милу. Они ещё верили, но пряхи явно не желали отпускать пленницу. Алая Леди отвернулась. Тяжело. Даже попрощаться не позволили.

Взгляд скользнул по куску полотна в станке. Ладия и Верлиока. Улыбаются и готовы воспарить в коридор вечности, на ткани не хватает печати и Милы. То ли не успели сделать, то ли "посторонней" быть не должно.

— Видишь эти ковры? — улыбалась вязальщица, — в них отражаются миры. Нитями мы навечно запечатлеваем важнейшие вехи истории.

Мановение ладони, и дверь из мастерской распахнулась. В длинном зале, чей конец в перспективе превращался в точку, висели сотни ковров. Овальные, квадратные, прямоугольные, они заполонили каждый фрагмент стены и, словно иллюстрированная книга, рассказывали историю Земли. Мила углядела вулканы и океаны, динозавров и птиц, пещерных людей и охотников. Узрела бы ещё много чего, но створка закрылась.

— Нити — это жизни людей и прочих существ, что жили в ту эпоху, — грубо ответила ткачиха, завязав на конце алой узелок.

— Но ковёр нельзя закончить без особенной пряжи. Она пересекает его посередине, сцепляет куски воедино. Выдерни, и полотно испортят стрелки, появятся дыры, и мир забудет свою историю. Дважды повторит одну и ту же ошибку, — пряха сучила шерсть, — догадалась, кому принадлежит нить?

— Леди, — шепнула девушка, — но у вас шесть катушек, шесть вариантов. Почему из всех выбрали мою? Чем плохи остальные?

Пожилая стукнула по колесу:

— В назидание. Агле Лукерья и Белая Леди не единожды переступали через законы. Своеволие не должно остаться безнаказанным, иначе будет повторяться снова и снова. Так, — она сверкнула глазами, — дерзкие девицы запомнят урок на все оставшиеся жизни.

— Агле явилась в мастерскую и отчитала! — возмутилась вязальщица, — с виду я мала, но, по-настоящему, ровесница создателей! Наследница обязана знать своё место.

— Я не зла на тебя, — ткачиха вставляла нить, — но везде должен быть порядок.

Мила покорно опустила голову. Вот-вот скрипнет механизм, и... как это будет? Больно? Невесомо? Не у кого спросить. И надо ли? Дом спасён, а мечты... Не сбудутся, как обычно. Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Одним суждено править и вкушать плоды победы, другим — подносить эти плоды к столу и уходить в комнаты прислуги.

Окно, за которым виделась Солонна, открылось. Усыпанное бисеринками жемчуга лебединое перо порхнуло над станком и обрубило нить. Катушка упала в пушинки, и те скрутились в тугую спираль.

— Значит, так? — ткачиха нахмурила брови и попыталась очистить моток. Безуспешно, жемчужный клей намертво сцепил волокна, — нечестно!

— Слабенькая Леди, — презрительно процедила вязальщица, — но покровитель могущественен. Единственная, против кого я бессильна. Для Ладии все мы дети.

Пряха шире распахнула окно:

— Прочь отсюда! И чтобы пятки сверкали! Немедленно!

Она замахнулась шерстяным клубком, но Мила уже прыгнула в пещеру. Оттолкнувшись от рамы, девушка услышала краем уха: