Граф-2. Законник.

Вино, которое меня заставлял пить Ронни, особо не помогало: вечно мокрая одежда и порывы холодного ветра вымораживали и тело, и душу чуть ли не раньше, чем я отрывала от губ протянутую мне флягу. Холодная кожа поводьев превращала пальцы рук в кусочки самого настоящего льда, а ноги — ног я не чувствовала совсем...

...Попытка согреться, уйдя в небытие и представив себя на солнцепеке, не удалась — нависающая над тропой ветка чуть не выколола мне глаза, и оставила на память здоровенную царапину поперек правой щеки.

Пришлось терпеть. Мысленно проклиная свою слабость, не позволяющую бежать по бездорожью, осень, как всегда, начавшуюся не вовремя, и планы отца, из-за которых мы были вынуждены нестись через всю Элирею...

К моменту, когда Ронни перешел с бега на шаг, я уже ничего не соображала. И не сразу поняла, что мы добрались до очередного схрона.

— У-у-у... — протянул он, посмотрев мне в лицо. — Губы-то совсем посинели...

Я криво усмехнулась: по моим ощущениям, они не только посинели, но и заледенели. Впрочем, как и вся я.

— Сейчас согреешься...

Поверить в это я не смогла. Поэтому пожала плечами и... упала с седла. Запоздало отметив, что Ронни стоит слишком далеко, чтобы меня поймать.

Не понимаю, как, но он успел оказаться рядом. И подхватил на руки еще до того, как я рухнула под копыта своей кобылке...

— Прости, Илзе... — виновато пробормотал Аурон, и, сорвавшись с места, поволок меня в ближайшие кусты.

— Молот! Разведи костер и подогрей вино! Воско — найди в сундуках штаны, нижнюю рубаху, поддоспешник и несколько одеял...

— Уже бегу, ваша светлость!

— Кинь их на лежак... — втаскивая меня в темный и жутко узкий лаз, приказал граф. — Спасибо! Теперь дуй к моей лошади, и найди в переметных сумках разогревающую мазь...

— Сию минуту, ваша светлость! — выдохнул воин, и, на мгновение перекрыв своим телом светлое пятно на месте выхода, вынесся наружу.

— Илзе! Ты меня слышишь? — склонившись к моему лицу, спросил Ронни.

Я собралась с силами и утвердительно мотнула головой. Потом сообразила, что моего движения он, скорее всего, не видит, и пробормотала что-то невразумительное.

— Ты вся промокла... Тебе надо переодеться... Я сейчас поставлю тебя на ноги и помогу снять плащ... Постарайся не упасть, ладно?

Я снова кивнула. И, почувствовав, как в пятки больно ударила земля, закусила губу, чтобы не охнуть...

...Уронив себе под ноги мой плащ, Аурон подождал несколько мгновений, и, почувствовав, что я не шевелюсь, скользнул за спину. Еле заметный рывок, недовольный шепот — и я ошалело поняла, что вместо того, чтобы возиться со шнуровкой моего корсета, он просто перерезал ленты.

— Поднимите... подними руки, Илзе!

Я попробовала шевельнуть руками, и поняла, что это выше моих сил:

— Н-не... м-могу...

— Понятно... — выдохнул он. И заскрипел зубами...

...Срезав с меня платье и нижнюю рубашку, Ронни на одно мгновение выпустил меня из рук. Я покачнулась... и тут же оказалась замотанной в жутко холодное, но сухое меховое одеяло...

— Я ж-же м-мокрая... — стуча зубами, прошептала я.

— Сомневаюсь, что ты... способна вытереться самостоятельно... — хмыкнул граф Аурон. И, легонько проведя рукой по моим плечам, спине и животу, взял, и развернул одеяло!!!

— Х-х-холодно ж-же!!! — возмущенно взвыла я.

— Потерпи еще чуть-чуть... — взмолился Ронни. И завернул меня в другое: — Молодец! А теперь мы ляжем и начнем греться...

— Что? — забыв про то, что у меня нет сил даже для того, чтобы удерживать равновесие, я развернулась на месте и изо всех сил толкнула его в грудь... Вернее, попробовала толкнуть — наглого мальчишки там не оказалось! Зато одеяло, в которое я куталась, тут же полетело на землю...

— Прости, я неправильно выразился... — виновато пробормотал Утерс. Почему-то снова из-за моей спины: — Я хотел сказать, что собираюсь натереть тебя разогревающей мазью. Просто мама так говорит — 'мы ляжем... мы поедим... мы пойдем к Брюзге...'

Я вспыхнула, потом извинилась, помогла ему натянуть на меня сухую нижнюю рубашку и штаны, а потом послушно опустилась на оказавшийся слева лежак...

...Когда Ронни задрал мою рубашку до самой шеи, и на спину упали холодные капли пахнущей хвоей мази, я с ужасом думала о том, что совсем не чувствую пальцев ног, а, значит гарантированно заболею. Но стоило мне почувствовать плечами горячие ладони Аурона, как эти мысли куда-то пропали. Уступив место жгучему стыду: к моему телу прикасался не муж, не лекарь и не портной! А значит, я только что потеряла лицо...

'Дура...' — возмутился внутренний голос. — 'Ты связана с ним сильнее, чем с мужем: он поклялся заботиться о твоей жизни и чести! И будет делать это всегда! Чего бы ему это не стоило...'

Поворочав в голове эту мысль, я ошарашенно поняла, что он — прав. Что Ронни ко мне никогда не остынет! Не забудет про меня ради второй жены, наложницы или любовницы, и не прикажет меня удавить, чтобы привести кого помоложе...

'Ого!!!' — восхитилась я. И сразу же расстроилась: ведь данная мне клятва Жизни не мешала ему полюбить кого-нибудь еще.

'Все в твоих руках, дура...' — усмехнулось мое второе 'я'. И ехидно добавило: 'Вернее, наоборот: ты — в его! Цени...'

...Пока руки графа Аурона разминали мне плечи и верхнюю часть спины, я еще хоть как-то соображала: сравнивала технику его работы с манипуляциями мэтра Угтака и Мариссы, пыталась понять принцип надавливаний на те или иные точки, и даже иногда вспоминала про Иглу и Молота, болтающихся под дождем. Но стоило Ронни прикоснуться к моей пояснице, как я ошалело открыла глаза и принюхалась.

В схроне пахло дождем, хвоей, прелой травой, мокрым волосом, мужским потом и вином — в общем, чем угодно, кроме экстракта милитриски.

'Получается, это... я сама?' — растерянно подумала я. — 'У-у-у...'

'Вот тебе и 'у-у-у'...' — хохотнул внутренний голос. — 'Радоваться надо...'

'Рановато...' — чувствуя, что еще немного, и я перестану себя контролировать, мысленно вздохнула я. И... заставила себя скользнуть в состояние небытия...

...Там, за гранью реальности, контролировать свои эмоции оказалось намного легче. Да, прикосновения рук графа Аурона к пояснице все еще обжигали, но этот жар уже не туманил мне разум и не подбивал на глупости. Правда, когда Ронни закутал меня в одеяло и принялся мять стопу и голень моей правой ноги, я чуть было снова не ухнула обратно в то самое чувственное безумие: его руки были такими теплыми и сильными, что хотелось заплакать от счастья. А еще... еще сказать ему, что так не честно. Что забота должна быть обоюдной — ведь отдавать должно быть не менее приятно, чем получать...

...— Ну что, согрелась? — сбив меня с мысли, устало спросил граф Аурон. И начал закутывать мои ноги в одеяло.

— Еще как... — выскользнув из транса, ответила я. А потом, решившись, спросила: — Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?

Глава 40. Аурон Утерс, граф Вэлш.

— Сотник и два десятника... Один — в цветах де Лемойров... Налегке... Лошади свежие... Судя по следам копыт, приехали со стороны Элкора ... На дороге — никого... В общем, все так, как вы сказали... — вынырнув из придорожных кустов, доложил Молот.

— А где Игла? — зачем-то поинтересовался я.

— Остался неподалеку от них... На всякий случай... — пожал плечами воин.

Я поправил перевязь мечей, стряхнул с колена еловую хвою, потрепал кобылку промеж ушей, повернулся к Илзе... и, наткнувшись взглядом на плотный черный мешок, наброшенный на ее голову, еле удержался от вздоха: принцесса надела его сама. Без всяких напоминаний с моей стороны...

'Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?' — невесть в который раз мелькнуло в голове.

'Ничего... Ты и так делаешь все, что можешь...' — не отрывая взгляда от связанных рук принцессы, мысленно ответил я. И подал кобылку вперед...

...Услышав перестук копыт наших коней, троица мгновенно ощетинилась мечами. А потом, разглядев цвета наших с Нодром сюрко, подняла коней в галоп. И, в мгновение ока преодолев половину перестрела, подлетела ко мне.

— Ваша светлость? Сотник Пограничной стражи Даргар Острога! — представился старший. — Мне приказано доставить вам письмо, ответить на все ваши вопросы и оказать любую помощь, которая потребуется...

Я кивнул. Потом вытянул перед собой руку. И, дав сотнику возможность рассмотреть родовой перстень, перевернул ее ладонью вверх:

— Будьте любезны...

Удостоверившись, что я — это я, сотник подъехал поближе и с поклоном протянул мне крошечный свиток.

Внимательно оглядев обе печати, я вытащил кинжал, перерезал тесьму, и, пробежав глазами текст, вопросительно посмотрел на Острогу:

— Как давно прилетел голубь?

— Третьего дня, ваша светлость!

— Что известно об армии Онгарона?

Сотник показал взглядом на 'пленную', и, дождавшись подтверждающего жеста, принялся за доклад:

— Вчера на рассвете первая, третья и шестая сотни Алой тысячи переправились через Чиграк в двух верстах ниже села Кежары, и, скрытно поднявшись вверх по течению, захватили Элкорский мост. Охранявшая его семнадцатая сотня Пограничной стражи сдалась в плен. В полном составе. Приказа отбить мост мы не получили, поэтому за неполные сутки по нему прошли остатки Алой тысячи, четвертая, восьмая и десятая сотни Зеленой, и вторая — Белой...

— Что с гарнизоном Элкора?

— Отступил в направлении Влара... Тоже в полном составе... — воин изо всех сил стиснул поводья, и, виновато посмотрев на меня, добавил: — Ваша светлость! Мы это... были готовы! О начале переправы патрули сообщили заранее! А их... отозвали! Потом нас построили во дворе, и вообще запретили вступать в бой!! Я... я не понимаю, что происходит!!!

Я пожал плечами:

— Приказ его величества... Думаю, ему виднее...

Сотник мрачно вздохнул:

— Ну да, конечно... Понимаю... Но отступать, ни разу не обнажив меча — это... это...

— В Кежарах жертвы были? — перебил его я.

— Что вы, ваша светлость: Ленивец же никогда не воюет с мирным населением...

— Отлично... — с облегчением выдохнул я. Потом убрал письмо в переметную суму и жестом приказал сотнику замолчать: — Нам надо как можно быстрее добраться до Элкорского моста. Вернее, до полевого лагеря армии Онгарона, который наверняка разбили где-нибудь рядом с ним. Добраться, по возможности, скрытно. Я просил выделить пару воинов, хорошо знающих окрестности...

— Я служу на границе четырнадцатый год и знаю тут каждый камень... — угрюмо буркнул сотник. — Когда выступаем?

...Тропы, по которым мы пробирались, были мне знакомы — тут, на границе Онгарона, и по другую сторону Чиграка я бывал трижды. Поэтому, шагая за сотником Даргаром, вслушивался в щебетание птиц и думал. Пытаясь понять, как я должен ответить на заданный мне вопрос...

'Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?'

Я ломал голову над ответом целую ночь и все утро. Ибо не мог понять, как женщина может дать клятву Жизни мужчине.

'Хочешь понять врага — ставь себя на его место' — любил повторять Кузнечик. И, хотя Илзе врагом не являлась, я пытался. Изо всех сил.

То, что в вопросе не было ни кокетства, ни расчета, я знал совершенно точно: пусть в темноте схрона я не видел ее лица, но зато слышал ее голос. Искренность в нем была. Робость — тоже. А еще стеснение и надежда. В общем, создавалось ощущение, что принцесса просто понимает клятву Жизни не так, как я...

Поломав голову еще некоторое время, я додумался представить, как выглядит уже данная мною клятву с ее стороны. И... понял, что на правильном пути. Потом я проанализировал все известные мне случаи принятия таких же клятв, вдумался в некоторые неочевидные нюансы и почувствовал, что краснею: мое представление о клятве Жизни было... детским!

Да, ее действительно предполагалось давать тому, кто слаб и нуждается в защите. Естественно, ничего не требуя взамен. Но... нигде не оговаривалось, что она должна быть односторонней! И что тем, кто дает слово, обязательно должен быть мужчина. По сути, для того, чтобы ее дать требовалось всего одно: почувствовать желание заботиться. А все остальное — свобода воли, характер, твердые жизненные принципы, незапятнанная репутация и материальные возможности — были делом десятым!

То есть, получалось, что принцесса ощутила потребность заботиться. И решила, что может взвалить на себя такую ответственность. Значит, она имела полное право предложить расширить наши отношения!

...'Скажи, Ронни, что я должна сказать или сделать, чтобы наша клятва стала взаимной?' — мысленно повторил я. И очередной раз посмотрел на покачивающуюся в седле принцессу.

Увы, увидеть лицо, скрытое под плотной черной тканью мне не удалось, но представить его получилось без каких-либо проблем. А потом я вдруг сообразил, что представляю не столько лицо, сколько взгляд! Прямой, спокойный и... полный Души...

'Души?' — растерянно подумал я. И тут же вспомнил Кузнечика:

'Чем мастер отличается от отличного воина? Нет, не силой. Не скоростью. Не способностью предугадывать атаки противника... Когда мастер ест — он ест. Когда дышит — дышит. Когда сражается — сражается... Смеешься? Зря: ты просто не слышишь того, что я тебе говорю... Действие без мысли — пусто. И опасно. Прежде всего, для тебя самого: атакуя врага и думая о песчинке в своем сапоге, ты рассеиваешь свое внимание и помогаешь ему себя убить. Отрабатывая движение и глядя в окно — тратишь время зря. А что такое мысль? Мысль — это твоя душа... Вдохни ее в свои поступки — и ты изменишь свою жизнь...'

Остановившись, я жестом приказал воинам Пограничной стражи продолжать движение, дождался, пока со мной поравняется кобылка ее высочества, заставил ее остановиться и еле слышно прошептал:

— Илзе! Я принимаю твою клятву. И... большое тебе спасибо...

...Увидев, что я вставляю ногу в стремя, сотник Даргар вытаращил глаза, скользнул ко мне и еле слышно прошептал:

— Ваша светлость, вы чего? За во-он той сосной — пост! Там — полный десяток онгаронцев! Левее, вон за тем камнем, поросшим мхом — еще двое. За поворотом, перестрелах в десяти — лагерь!!!

— Я умею читать язык жестов, и понял, что ты мне показал... — так же тихо ответил я. — Отходите в лес. Как можно тише. И возвращайтесь в крепость...

— Да, но...

Я вопросительно приподнял бровь, и сотник тут же замолчал. Потом приложил кулак к груди, невесть в который раз покосился на Илзе, и, вздохнув, скользнул в густой кустарник.

Я вскочил в седло, выбрал слабину повода кобылы ее высочества, и, кивнув Молоту и Игле, неторопливо выехал на дорогу.

Копыта моей лошади тут же утонули в грязи, а мгновением позже тишину леса разорвало сочное чавканье...

— Стоять!!! — тут же раздалось из-за той самой сосны.

Я потянул на себя поводья и поднял над головой правую руку, демонстрируя зажатую в ней белую тряпку.

— Парламентер? — удивленно поинтересовался голос.