Тонкая, тонкая нить

На удивление всем, Судабе впервые оставила подколку Смирнова без внимания. И только сам Джузеппе смог увидеть легкий румянец, выступивший на смуглых щеках под закрытым забралом.

— Ну, хватит лясы точить, — прикрикнул Ян. — Занимаем форт, глянем, что за чудо нам досталось.

Стандартная двухступенчатая конструкция. Вот только ни рэйлганов, ни 20-см "Хеллборов" из штатного вооружения в наличии не наблюдалось. На обоих уровнях стояли "шмели" — три сверху, шесть снизу. Реактор выдавал номинал, стрелять можно было от пуза, но больно уж несерьезным оказалось оружие.

— Значит, большего не заслужили, — подытожил Райнфорд, закончив тесты. — Всей нашей силы духа хватило только на десяток скорострелок.

— Не духа, а души — поправил его Смирнов. — Мы ж, как-никак, сейчас души, причем, если верить Судабе, у самого сатаны в заднице...

Мне и в круге десятом любить лишь тебя суждено,

Пусть рассыпалось прахом огнем опаленное тело,

Мне и в круге десятом тебя позабыть не дано,

И бессильно забвенье за Леты холодным пределом...

Десантники обернулись, даже Смирнов поперхнулся очередной шуткой. Ли сидел на парапете форта, откинувшись на скос броневой плиты и тихо мурлыкал странный грустный вальс:

Надо мною вздымаются вечных страданий круги,

Подо мною лишь бездна, где тьма без конца и начала,

Но я все еще помню дрожащие губы твои,

И слова что ты мне, уходящему в мрак прошептала...

Я стерплю эти муки, пусть длятся хоть вечность они,

Выжигая во мне все, что не было этой любовью,

И рванется душа из пределов подземных темниц,

И падучей звездой промелькнет над уснувшей землею...

Обнаружив, что оказался в центре внимания, Ли смутился и оборвал песню.

— Это меня Катя научила, — проговорил он, словно извиняясь. — А ее — мама... Только я последнего куплета не помню...

Песня Ли на миг выбила десантников из колеи, заставила каждого вспомнить что-то свое, далекое, прочно забытое...

— Так, кончили лирику, — гаркнул Ян. — Подобрали слезы, сопли — и по местам. Я, Марта, Судабе — наверу, остальные — периметр. Чует моя душа, вот-вот начнется...

Со всех сторон потянулись волокна и струи жемчужного тумана. Они просачивались между скалами, стекали со стен воронки, стлались по земле, двигались неторопливо, но неуклонно окружали уступчатую пирамиду форта.

— И что? — недоуменно спросил Мастерсон, — по облакам, что ли, лупить?

— Подожди... — процедил Ян, вглядываясь в туманную муть... — Должно появиться что-то, чему можно отстрелить яйца — иначе и мы бы тут в виде медуз плавали...

В сотне метров от форта туман остановился, словно наткнувшись на стену. Отдельные языки пытались продвинуться в "запретную зону", но тут же бессильно опадали и втягивались назад, в бездонную белую толщу. Минута... другая... Ян поймал себя на том, что нервно поглаживает приклад своего "шмеля". И когда туман резко опал, превращаясь в дымный ковер, а из него проступили массивные человекообразные фигуры, команда: "Огонь!" зазвенела грозной радостью спущенной тетивы.

Кого только не было в поднявшихся в атаку цепях! Бой только начался, а в прицеле Яна побывали все железяки, которыми Конкордат увешивал пехоту в последние годы. Среди атакующих были и опытные ветераны, двигавшиеся расчетливо и умело, прикрывая друг друга, и зеленые юнцы, слепо бегущие на огонь "шмелей", стреляя наобум. Стометровка от тумана до стен форта простреливалась насквозь, на ней не было ни естественных укрытий, ни складок местности, плазменные очереди срезали противников, словно гигантская коса, но из тумана возникали все новые фигуры, огонь, гложущий кремнесталь форта не утихал ни на минуту. Среди нападавших становилось все больше тяжелой пехоты. "Огры" мерно шагали вперед, не обращая внимание на терзавших броню злобных огненных пчел, их штурмовые винтовки расплескивали броневые скаты форта яркими брызгами бенгальских огней.

"Шмели" гудели, словно их рассерженные тезки, наполняя пространство смертоносными роями крохотных плазмоидов, доказывали вечное превосходства оружия над броней. Один за другим "Огры" рушились на землю, тут же растекаясь сгустками жемчужно-серого тумана.

— Простите меня, парни, — шептал Ян, — вы уже мертвы, я убиваю вас во второй раз... Простите...

Хрбличка посылал в редеющие цепи очередь за очередью, у него хорошо получалось, он учился этому всю жизнь... Струйки тумана одна за другой рассеивались в прозрачном воздухе. И только губы, непослушные, упрямые губы, все шептали и шептали, словно молитву, одно-единственное слово: "Простите..."

Будь все по правде, блоки стволов "шмелей" давно должно было заклинить от перегрева. Поблажка, но совсем небольшая — с броней форта, напоминавшей теперь лунный ландшафт, никаких чудес не случалось. Можно было даже посчитать, надолго ли ее хватит, только зачем? Они будут держаться столько, сколько смогут. Вопрос лишь в том, хватит ли этого. Битва над планетой продолжается, солдатиков у Дарлы вволю. Вряд ли те, кто гибнут сейчас наверху, понимают, что происходит. Вокруг по-прежнему огонь и смерть, в руках оружие, а впереди — враг. Что еще нужно солдату?

Зря пугают тем светом,

Оба света с дубьем:

Врежут там — я на этом,

Врежут здесь — я на том

А это еще что? Из тумана поднялись новые фигуры. Приземистые безголовые кентавры, упругие щупальца, свисающие с горбатых плеч, широкие лезвия...

Каратели!

— Это что же, — прохрипел Пилипенко, — у машин тоже есть души?

— Спроси у Романа... когда вернемся, — бросила Судабе. — Еще этой жопы нам не хватало!

— Судабе, сестренка, — изумленный голос Смирнова, — ты сказала "жопа"! Я ж тебя поцелую! Потом...

Потом стало не до разговоров. Подвижные, верткие, хаотично маневрирующие каратели смогли подобраться к форту ближе всех. Почему-то они не стреляли — может, не хватало той самой душевной энергии Райнфорда. Но Ян не забыл, как такая же тварь без всяких лазеров располовинила Счастливчика, и рисковать не собирался. Один за другим каратели рушились на землю, истаивая дымными струйками.

Ли выцеливал зловещих "кентавров" и бил короткими очередями — больше чем на четыре попадания верткие твари не подставлялись.

— Ничего, ничего, — шептал он, ловя на мушку стальное туловище в подпалинах предыдущих попаданий, — капля камень точит...

— Держи, один на тебя, — гаркнул Пилипенко.

Каратель возник в секторе обстрела, вишнево светясь расплавленной броней, перекатился через спину, подставляя Ли неповрежденный борт, тот ударил длинной очередью, пока тварь не успела подняться на ноги, и неподвижная стальная груда, увлекаемая инерцией, докатилась до самого форта. Ли мимолетно усмехнулся, перенес прицел на очередного "кентавра", но чуть помедлил, прежде чем нажать на курок. Что-то было неправильно... Не так...

Дым! Каратель не растаял!

С нечленораздельным ревом Ли повел тяжеленный блок стволов вниз, но было уже поздно. Громадная туша, пышущая жаром остывающей брони, вздыбилась над ним, и мир рассекла ослепительно вспыхнувшая белая полоса...

Не было ни боли, ни страха — только облегчение. И еще — светлая, легкая грусть. Это было... словно расставание с детством. Когда уходишь и знаешь, что не вернешься. Смешное слово — никогда...

Ли почувствовал, как чья-то рука гладит волосы.

— Устал, родненький... — протяжный голос, словно выпевающий слова и другая рука, сильная и ласковая, обнявшая за плечи.

— Намаялся... Ну ничего, теперь отдохнешь. Я присмотрю, будь уверен...

Мягкие, пахнущие молоком и медом губы коснулись его губ, и Ли наконец-то открыл глаза.

— Катя... — выдохнул, на глаза навернулись слезы, — Катя...

— Я, милый, я. Не по праву это конечно, но когда ж это мы на законы оглядывались?

— Катя... — прошептал Ли, — А я последний куплет забыл...

— Ну, не беда. Слушай...

* * *

Место, где оказалась Наташа, и местом-то назвать было сложно. Ни верха, ни низа, ни света, ни тьмы — вообще ничего. Или было, но настолько чужое, нездешнее, что ни одна из ее сенсорных систем не могла распознать сигналы. А еще секунду спустя она поняла, что не получает вообще НИКАКОЙ информации — даже от собственного тела. Сознание пронзила ледяная игла ужаса — в плену у денгов она могла хотя бы видеть, слышать, говорить...

Мысль билась в пустоте, словно птица, пойманная в западню, из которой не сбежать, потому что нет в ней ни стен, ни решеток...

"Не бойся... мама..."

"Что это?! Кто здесь... где... во мне?"

"Это я... Николай... Прости, что назвал тебя мамой... но... я привык думать о тебе так. Если хочешь, чтобы я называл тебя по-другому, скажи"

"Николай! Боже мой! Я интегрировала твою матрицу и совершенно о ней забыла! Ты так упорно молчал... Прости, что втянула тебя. Теперь мы оба здесь застряли"

"Мы не застряли. Здесь очень необычные свойства пространства, командные цепи нанитов переполнились шумами, и они блокировали обмен. Я постараюсь откорректировать программу"

"А у тебя получится?"

"Получится. Ты управляешь своим новым телом так же, как и старым — инстинктивно. Я же при необходимости способен дойти до самого конца любой командной цепочки. Мы очень разные с тобой, мама... если ты позволишь..."

"Я... я... Коля, прости, я, наверное, не смогу обращаться к тебе, как к сыну... Ты знаешь, у меня нет детей... не было... Мне очень непривычно. Но... ты можешь называть меня мамой"

Наташа почувствовала, как что-то дрогнуло у нее в душе. Что-то забытое, запертое на сто запоров. Всю жизнь она старалась быть независимой, сильной. Пробивалась наверх, стиснув зубы, не оглядываясь на ледяную лестницу за спиной. Взваливать на плечи лишний груз было безумием. Да она и не смогла бы по-настоящему заботиться о ребенке. Все логично, все правильно. Почему же так раздражала идеальным порядком ее аккуратненькая квартирка? Некому разрисовать стены дорогой косметикой, некому разобрать по винтикам головизор... "Тоскуешь по хаосу? — усмехалась она в такие минуты, — Инстинкты, милая моя, инстинкты..."

"Инстинкты, — эхом отозвался Николай. — Судабе говорила — это то, что делает нас людьми"

Наташа почувствовала, как уходит тревога. Она больше не одинока — даже в мыслях. Впервые за много-много лет — не одинока...

"Людьми..." — повторила Наташа, прислушиваясь к слову, сдирая шелуху деликатной лжи, оставляя лишь холодную и чистую иглу уверенности. Людьми! Как все странно переплелось — она, человек, ставший машиной, и машина, изо всех сил старающаяся стать человеком. Мать и сын...

"Я почти закончил настройку. Кодировка сигналов неустойчива, но то, что мы увидим, будет соответствовать реальности... в какой-то мере"

"В какой-то мере? Что это значит?"

"Вокруг нас — иная реальность и иные законы физики. У нас нет ни органов чувств, ни схем восприятий для этого мира. Как у Алисы в Стране Чудес"

"Надеюсь, гоняться за белым кроликом не придется. Давай!"

Под ногами — лед, синеватая плоскость в мелких морщинках, словно в один миг замерзло лилипутское море с крохотными волнами. Нет ни горизонта, ни неба — только бешеная круговерть снежинок, белесые вихри ураганного ветра. Роман не соврал — обычный человек замерзнет тут в несколько минут. Наташа усмехнулась. По уточненным данным, ее энергоресурсов хватит до конца света.

— Так, так, так, — донесся сквозь завывание ветра насмешливый голос. — Заблудившаяся девочка наконец-то выбралась на тропинку. Только вот куда она приведет?

Вьюга расступилась в стороны, вздымая вихрящиеся колонны и своды громадного белого зала, от дальней стены которого к Наташе медленно шла хозяйка. Ужасна, как богиня и прекрасна, как демон. Нагая, без единого волоска на снежно-белом теле, с короной хрустальных кристаллов, прорастающих сквозь тонкий ледок кожи, с огромными ярко-сапфировыми глазами, губами цвета индиго и темно-синими сосками, резко выделяющимися на снежных холмах груди.

Приблизилась, задумчиво склонила голову, разглядывая незваную гостью, взмахнула в воздухе тонкой рукой с алмазными лезвиями длинных ногтей, словно отгоняя какую-то мысль.

— Зачем ты пришла? — спросила почти ласково, заглядывая, кажется, в самую душу искрящимися кристаллами холодных немигающих глаз.

— Остановить тебя.

Дарла запрокинула голову и засмеялась. Горный хрусталь ее короны вторил смеху хозяйки мелодичным тихим звоном.

— Нет, в самом деле смешно. Ну что ж, пока твои друзья гибнут наверху, мы можем немного пофилософствовать. Ты хочешь, чтобы я осталась в этой кристаллической тюрьме до конца времен? Ты, сама просидевшая десятки лет в безнадежном плену?

— Не сотрясай зря воздух. Я до сих пор помню каждую мучительную минуту, свои мечты, свои муки, свои сны... Но, Дарла, ты ведь сама выбрала такую судьбу! Узник не мог завладеть тобой против воли, да и в том существе, что возникло, куда больше от тебя, чем от него!

Дарла сощурила глаза:

— А ты умна... Что ж, беседа становится интересной. Тот жалкий безумец, что был заточен здесь, превратился в нечто меньшее, чем ноль, в отрицательную величину. Еще немного — и матрица его личности распалась бы, а следом разрушилось и тело. Я дала ему новую жизнь, и мощь, которой он владел, отныне моя по праву!

— Но зачем тебе эта мощь, Дарла? Она может лишь разрушать...

— И это прекрасно! — Дарла вскинула руки и закружилась в танце. — Клянусь тебе, подруга, разрушение — это все, в чем нуждается наш прогнивший мир! Его уже не поправишь, не починишь, он рассыпается, как старое ржавое корыто! А плывущие в нем мудрецы провозглашают ученые речи и затыкают дырки хлебным мякишем.

— Но худо ли бедно, корыто плывет. А ты хочешь его утопить!

— Да, этот мир еще на плаву. Готова признать, он проскрипит еще долгонько. Но каждый его скрип — это на самом деле стон миллионов душ, изнемогающих от ужаса, боли, страха! Вспомни, подруга — сколько раз в плену ты призывала смерть — а она не шла! Тогда ты готова была на все, чтобы только прекратить свои страдания — отчего же сейчас ты этого боишься?

— Я не боюсь смерти. Но другие...

— Скажи это безногому слепому калеке, побирающемуся на краю космодрома! Скажи это солдату, потерявшему семью в одной из бессмысленных войн! Скажи это одной из рабынь в миллионах борделей, разбросанных по всем обитаемым мирам!