судьбы их любимой богини и ее супруга Думузи. И вот, после
исполнения хором хвалебного гимна в честь богини любви и
плодородия, жрецы-актеры вышли на сцену. Роль Думузи исполнял
жрец-обитель души бога, которая из года в год страдала от гибели
своего тела.
Однажды с Великих небес к Великим недрам обратила свои
помыслы светлая Инанна и возжелала посетить мрачный
подземный мир, дабы воскурить погребальные травы и возлить
погребальное пиво по убитому супругу своей беременной старшей
сестры Эрешкигаль, великой владычицы Страны без возврата.
Собираясь в дорогу, Инанна облачилась в свой божественный
наряд, уложила кольца пышных волос на лбу в виде локонов и обвела
глаза притиранием "пусть придет он, пусть придет". Сойдя к
запертым воротам подземного мира, она громко и настойчиво
потребовала впустить ее. Обескураженный появлением добро-
вольной посетительницы привратник Нети с изумлением спросил
Инанну, предостерегая от непоправимого: "Кто ты и как тебя твое
сердце послало на путь, откуда нет возврата?" — и поспешил во
дворец Эрешкигаль донести своей госпоже о прибытии столь
важной гостьи.
Получив разрешение впустить Инанну, привратник, отодвигая засовы у семи ворот, всякий раз изымал у богини неба атрибуты
ее божественной силы и власти, призывая к смирению и молчанию
во время подземных обрядов. Нети снял с ее головы венец,
отобрал знаки владычества и суда, снял с шеи лазуритовое
ожерелье, двойную подвеску, золотые запястья с ее рук, с груди
снял сетку "ко мне, мужчина, ко мне", а с бедер повязку — одеяние
владычиц. Когда обнаженная Инанна, униженная, слабая женщина,
склоняясь, приблизилась к трону сестры, около которого семь судей-
Аннунаков вершили суд, жестокая Эрешкигаль, богиня смерти и
мрака, возмущенная попранием древнего права, в гневе вскочила
с трона, закричала на беззащитную Инанну, прокляла ее и убила
взглядом, а труп подвесила на крюк. Здесь, во тьме Страны без
возврата, без всякой надежды на воскресение или новое рождение,
уныло томились тени умерших, испытывая постоянные муки
жажды и голода, печалясь, тоскуя и проливая слезы.
В то время как богиня плодородия пребывала мертвой в
подземном мире, на земле прекратился рост растений, размножение
животных и людей. Это встревожило мудрого Энки, и он решил
как можно скорее оживить и вызволить тщеславную Инанну. Энки
достал из-под своих красных крашеных ногтей грязи и вылепил из
нее двух бесполых волшебных духов, способных незаметно
проникнуть в Страну без возврата, и дал им травы жизни и воды
жизни, чтобы, прикоснувшись ими к телу Инанны, оживить его.
По предопределению Энки, духи договорились с Эрешкигаль,
которая не могла разрешиться от бремени из-за смерти Инанны,
покровительницы материнства, и очень страдала, принять на себя
боль ее родовых мук, а взамен получить тело Инанны. Договор
скрепили величайшим заклятием: поклялись душами небес, земли
и недр. И духи, окропив Инанну водами жизни и умастив травами,
оживили ее.
Всесильны законы подземного мира, вековечны приношения ему.
Выйти из Страны без возврата может только тот, кто вместо себя
оставит другого. Даже могущественный Энлиль, царь богов, не
смог нарушить этот закон: покидая Страну без возврата с женой и
младенцем Наннаром, своим первенцем, он оставил остальных сыновей, родившихся в преисподней и ставших ее богами. И даже владыка Наннар по этому закону должен умирать каждый год и возвращаться в преисподнюю, где он вновь зарождался из чрева своей матери Нинлиль, вскармливался и оттуда выходил на небо золотым тельцом.
И когда Инанна ожила, судьи-Аннунаки, возвратив ее божеские
уборы, отпустили богиню на землю с условием, что она сама
отыщет и укажет себе достойную замену — какого-нибудь бога.
Дабы древний закон не был нарушен, Инанну сопровождали семеро
могучих злых демонов, вызывающих трепет даже у богов. Эти
демоны не ведали ни жалости, ни сострадания, ни голода, ни
жажды. Они не принимали даров, не слышали ни молитв, ни просьб.
В часы заката демоны сеяли ужас и болезни, вырывая жен из
объятий мужей, отрывали детей от груди матерей.
Все, кто бы ни встречался на пути Инанны и демонов, пребывали
в великой печали о ее страданиях и смерти, и лишь супруг Инанны,
прекрасный пастух Думузи, ни о чем не ведая, был весел и
беззаботно играл на флейте. В ярости светлая богиня, пощадившая
искренне скорбящих богов, выходивших к ней навстречу в рубище
и падавших в слезах покорно ниц, отдала своего бесчувственного
мужа демонам.
Зарыдал юноша, воздел руки к небу и в мольбе воззвал к судье
богов Уту:
— Ут, я же друг тебе! Меня ты знаешь! Я твою сестру в жены
взял, а она меня в подземный мир отдает заменою! Ут, ты же
справедливый судья! Заступись, не дай утащить меня демонам!
Трижды Ут изменял облик Думузи, превращая его в различных
животных и помогая ускользнуть от демонов. В погоне за ним
демоны обшаривали весь мир. В первый раз демоны, не обнаружив
Думузи, ускользнувшего ланью, вновь схватили Инанну,
ворвавшись к ней, и грубо потребовали, чтобы она или нашла себе
замену, или вернулась в Страну без возврата — на путь, избранный
ею самой. И Инанна вновь в страхе выдала демонам прятавшегося
в ее доме любимого мужа. Но превращенный Утом в ящерицу,
Думузи и на этот раз уполз от них и укрылся в храме своей матери-
богини. Однако демоны и там отыскали и вновь схватили Думузи.
Они связали бога, поставили его на колени и стали бить крючьями, шильями и копьями. Праведный Ут опять помог израненному
юноше: Думузи удалось уползти от демонов горной змеей, а его
внешняя душа, выйдя из тела, воспарила и унеслась быстрой птицей
к родной сестре Гештинанне, дабы ведунья надёжно спрятала ее.
Сестра взглянула на истекающего кровью, стонущего юношу
и, поняв все, расцарапала себе щеки, разодрала рот, порвала на
себе одежды и заплакала навзрыд. Тут появились демоны и
принялись жестоко истязать Гештинанну, чтобы выведать, где
прячется ее брат. Но она, стиснув зубы, не вымолвила ни слова.
Демоны сами отыскали Думузи в священном загоне для овец и
огромным каменным топором повалили его на землю, а ножами
из обсидиана вспороли грудь и чрево. ГештИнанна бросилась к
поверженному Думузи и предложила себя в жертву за брата.
Горько оплакивающая юного супруга Инанна решила их судьбу
так: одну половину каждого года в Стране без возврата проведет
сестра, а вторую половину — брат. И когда придет его день, Думузи
к ней вернется.
Звучали монологи и диалоги, вступали по ходу действия драмы
хор и оркестр, менялись декорации, вносились и выносились горшки
с проросшими и засохшими стеблями ячменя. У помоста проводили
жалобно блеющее священное стадо, в котором отсутствовали
ягнята и козлята. Сцену окружала группа плакальщиц, одетых в
похоронные одежды, с распущенными волосами и обнаженной
грудью.
С выходом Инанны из преисподней на землю началось массовое жертвоприношение двухлетних баранов и козлов, жирных, чистых,
накормленных ячменем первого урожая. Их головы жрецы вставляли в
небольшие отверстия вертикальных плит с изображением
соответствующего животного, и с пением молитв перерезали горло.
Отрезанные половые органы, оплодотворяющую силу животных,
возлагали на алтарь, а туши торжественно уносили в святилище.
На призывный зов священного стада из распахнутых дверей
святилища появлялся приплод, козлята и ягнята, и присоединялся
к стаду.
Жрецы вынесли и поставили перед голодными животными жертвенные корзины с фруктами и ароматными травами. Самую
большую корзину обнаженный главный жрец преподнес богине.
Зрителей со сцены осыпали зернами ячменя. В завершение драмы
хор и все присутствующие женщины под печальные, рыдающие
звуки флейт стенали вместе с Инанной об умершем Думузи:
"Господь судьбы больше не живет, супруг мой больше не живет!"
В скорби своей они не теряли надежды на возвращение умершего.
Уведя священное стадо, сбившееся у входа в святилище, и
разобрав сцену, жрецы принялись выносить кувшины с пивом и
расставлять их по три на площади у святилища и в роще между
пальмами. Вокруг кувшинов разложили снопы свежей ячменной соломы.
Жрец-сосуд души Думузи, в зеленом плаще, с лицом, одна половина
которого была выкрашена в черный цвет, цвет утраты жизни,
олицетворяющий потусторонний подземный мир, а другая
половина — в красный цвет, цвет радости бренного земного жития
и скорби о его потере, благословив присутствующих вкусить от
плодов земли и испить от ее соков, переломил надвое поданную
ему на золотом блюде лепешку, испеченную из зерна первого снопа,
одну часть возложил на алтарь, отведав кусочек, а другой,
раскрошив ее, осыпал народ и окропил пивом. Со дня приношения
первого снопа и до сего момента шумерам запрещалось вкушать
и нового хлеба, и сушеных зерен, и зерен сырых, дабы не
осквернить израненное серпами тело бога ячменя.
Перед началом всеобщей жертвенной трапезы жрец-Думузи
произнес проповедь о безграничной любви всего сущего к Великой
богине плодородия, светлой Инанне. Речь его текла размеренно,
словно журчание небурливого потока. Слова вкрадчиво и властно
обволакивали сознание благоговейно внимавших ему людей и
казались откровением. Слушавшие впитывали каждый звук, веря
каждому слову живой души бога.
Из святилища чередой вышли полуобнаженные жрецы с горками вареного мяса, горячих лепешек, печенья и фиников на круглых подносах, и принялись обносить всех празднующих. Несколько жрецов, окропив толпу, кадили глиняными пирамидками, где на подернутых пеплом, тлеющих углях лежало несколько желтоватых крупинок ладана, священный аромат которого изгонял вон все дурное и скверное.
Семьи гончара Мешды и оружейника Мебурагеши держались
вместе и как соседи, и как будущие родственники. Мужчины и
женщины, вооружившись соломинками и потягивая пиво, оживленно
переговаривались, стоя у кувшинов. Сын оружейника Энметен,
мужественный, сдержанный и добрый юноша, возлагал на этот
праздник большие надежды, уповая на ритуальные эротические
танцы. В отсутствии сестры, близкой подруги Пэаби, он чувствовал
себя с нею довольно неуверенно и несколько скованно.
В сестру на четыре дня вселился злой демон: у нее были
месячные и она, нечистая, сделалась источником опасной скверны.
Дабы не передавать заразы и оградить мир от козней злого духа,
ей запрещалось не только покидать дом, но и прикасаться к
домашней утвари и ко всему, чем пользовались мужчины. В этот
период даже от тени женщины увядали цветы, засыхали деревья,
а от ее прикосновения портилось молоко и скисало пиво. Даже змеи
замирали в неподвижности под взглядом демона, пребывающего
в женщине. Ей надлежало сидеть в углу комнаты на женской
половине дома и есть, что давали. Очищалась женщина по милости
бога реки, изгоняющего злого духа струями текучей, живой,
сильной воды.
Энметену, как никогда, сейчас была нужна, совершенно
необходима поддержка веселой и разговорчивой Дати, всегда
умеющей создать нужное настроение. Как бы это подготовило
Пэаби и приблизило его к вожделенному, вынашиваемому годами
желанию! Сумрачное настроение своей будущей жены Энметен
связывал с явным огорчением за подругу, вынужденную остаться
дома и пропустить один из самых лучших праздников года. Юноша
время от времени неуклюже пытался развеселить молчавшую
девушку. Пэаби, за многие годы свыкнувшись с мыслью об
Энметене, как о будущем супруге, которая прежде всегда волновала
ее кровь, как и его объятия во время танцев, сейчас не могла
понять, как можно любить и желать кого-нибудь другого, кроме
Аннипада. Присутствие Энметена раздражало ее, и она смотрела
на него как на досадную помеху. "Неужели он не может понять,
почувствовать, что я его разлюбила, что остыло мое сердце, что
он мне надоел и мне скучно с ним?" — с возрастающим раздражением думала она, как никогда сожалея о том, что бог Энлиль
не захотел призвать Энметена в охранители его храма.
К их кругу подошел брадобрей Агга с женой и дочерью и
попросил разрешения присоединиться. Мешда приветливо поднял
правую руку:
— Будьте благословенны! Пусть и вам дарует процветание
милостивая богиня! Вставайте к нам! Не знать пива — не знать
радости!
Появились жрицы с освященным кушаньем, и все взяли по
лепешке, предварительно переломив ее, и по кусочку мяса.
Брадобрей, невзирая на неодобрительное замечание оружейника,
схватил три куска и с полным ртом прошамкал: "У меня лишний
кусок в горле не застрянет, а храм не обеднеет!" — и закашлялся,
поперхнувшись. Увидев, что за ближайшей пальмой пьет пиво
всего один человек, Агга тут же подскочил к нему и без лишних
слов, даже не взглянув на сухопарого соседа, погрузил свою
соломинку в горлышко кувшина. Сосед, смакуя пиво, заурчал от
удовольствия, и брадобрей, к своему огорчению, узнал в нем ткача
Туге. С досады он откусил кусок соломины:
— Будь ты проклят с головы до пят! Да чтобы я пил с тобой из
одного кувшина! Уж лучше умереть от жажды!
Ткач усмехнулся:
— Нужен ты мне тут! Иди, иди отсюда! Твое место у юбки жены!
Дожил до старости, а все как бык на веревке".
Агга, задохнувшись от злости, даже остановился, его ноздри
бешено раздувались:
— О светлая богиня, пусть он оплакивает свою прежнюю
мужскую силу, пока его жизнь не угаснет. — Боги запрещали в
праздники рукоприкладство и употребление бранных слов.
Когда Мешда, заметно охмелев, обнял оружейника и несколько
раз порывался запеть, жена обеспокоено схватила его за плечи:
— Ну, зачем ты опять напился? Ты неисправим, как старый очаг!
Побойся бога, разве тебе в храме можно петь? Ты что, жрец? Да
и нет у тебя голоса в горле! Уймись, на вот, доешь мой кусок
мяса. И ты, Гаур, прекрати пить; тебе, сынок, уже хватит. Мало
мне одного отца!
— Заходи, Мешда, завтра, как проснешься, ко мне, — сказал,
сочувственно посмеиваясь, оружейник, — У меня есть славное пиво.
Тогда и попоем!
Окружающее поблекло, утратило яркость и почти не вызывало
отклика в тоскующей душе Пэаби. Девушку постоянно снедала
безрадостная, невыносимо тяжкая дума о том, что Аннипад где-
то здесь, совсем близко, но не с ней, что она ему безразлична и он
навсегда ее позабыл. Ее неудержимо влекло еще раз увидеть его
могучее тело, блеск его глаз, полных чувства, услышать его низкий,
