Кёко взглянула на девушку с длинными светлыми волосами. Задумалась, стоит ли солгать.
— Да, — признала Кёко. — Как ты поняла?
— У меня не так много опыта работы с магически улучшенными предметами, — с внезапной скромностью сказала Патриция. — Моя специализация дроны и технологические улучшения. До нынешнего момента я даже не уверена была, что смогу их обнаружить.
— Так значит новый навык? — спросила Кёко.
Как сказала Патриция, она была экспертом по дронам и технологическим улучшениям, и ее магические умения тоже склонялись в этом направлении. На поле боя она могла ощущать их и ими манипулировать, что было особенно удобно, когда доходило до вражеской техники, а ее выводы о технологии пришельцев повлияли на боевую доктрину. Также это служило косвенным детектором маскировки, что было неплохо.
Ее личным оружием были магически призываемые дроны. Это было весьма необычное проявление сил.
— Похоже на то, — согласилась Патриция. — Если честно, я едва смогла это понять, и я бы и вовсе не заметила, если бы ты не попыталась ее придушить.
— Ах, да, — отвела глаза Кёко. К счастью, и Асака, и Патриция вежливо не стали спрашивать.
— Во всяком случае, — сказала Патриция, — с этим гораздо вероятнее, что я права. Не стоило мне так волноваться.
— Честно говоря, тебе стоило просто что-нибудь сказать, — укорила Асака. — Не знаю, почему ты этого не сделала.
— Там была Сидзуки-сан! — возразила Патриция, повернув стул к другой девушке. — Я не хотела ее втягивать.
— Могла использовать телепатию или упомянуть позднее, — сказала Асака. — Признай: ты просто боялась ошибиться. Не хотела смущаться.
— Это не так! — ткнула в девушку Патриция.
Асака была одной из весьма немногих, кто мог ее поддеть.
— Кто-нибудь из вас постарается меня обо всем просветить? — спросила Кёко. Она сказала это спокойно, но оставила большинство обычных своих «хулиганистых» ноток, что вкладывала в свой голос.
Они поняли подтекст, мгновенно прекратив свою грызню.
— Итак, помнишь, как я вчера нашла те кубы горя? — взглянула на Кёко Патриция.
— Да, помню, — со слегка усилившимся интересом сказала Кёко.
— Ну, когда я их осматривала, я заметила, что они каким-то образом казались неправильными, даже больше обычного, — сказала Патриция. — Немного похоже было, что ими манипулировали, вот только нет никаких известных не-инкубаторских технологий, которые позволяли бы что-нибудь сделать с кубами горя. И они казались отличающимися.
— И? — спросила Кёко, вдруг весьма заинтересовавшись, хоть и постаравшись это не показать.
— Ну, дело в том, что они ощущались немного похоже на эту твою игрушку. Это было странно.
«Может быть все в итоге получится, — несмотря ни на что взволнованно подумала Кёко. — Если она что-то почувствовала…»
— Так что я спрятала несколько в одном их моих дронов, — сказала Патриция, словно выплевывая слова. — И отправила их в одно из других зданий. Это еще одна причина, почему я тогда не хотела об этом упоминать. Я не знала, слушают ли инкубаторы, или не потребуют ли они передать их, раз уж они полны.
— А что если так? — поинтересовалась Асака.
Свободной рукой Патриция изобразила угрожающий жест.
— Что-что? Ты что? — далеко не сразу отреагировала Кёко. Она схватила Патрицию за плечи.
Патриция моргнула, удивленная резкостью ее реакции.
— Ну, да, я… я знаю, что это небезопасно, Кёко, — сказала она. — Но я была с ними осторожна. Видишь ли, я предположила, что почувствовала в них какую-то магическую манипуляцию, и у меня есть подруги…
— Что ты с ними сделала? — резко спросила Кёко.
Взгляд Патрици метался из стороны в сторону, как будто она искала выход.
— К-как я сказала, — сказала она. — У меня есть подруги в «Прометее», которые такое изучают, так что их им и отправила. Они сказали, что в этих кубах что-то крайне необычное, как если бы там слишком много…
Она остановилась, прерванная внезапными объятиями Кёко.
— Ты невероятна, Патриция, — сказала Кёко.
— Спасибо? — вопросительно сказала Патриция. В поисках совета она взглянула в сторону Асаки, но та не смогла дать ей чего-либо полезного.
Кёко отступила, не обратив внимания на взгляд Асаки.
— Ладно, — сказала она, протянув игрушку Патриции. — Телепатируй этой игрушке все что только что мне сказала. А вот ты…
Она указала на Асаку.
— … идешь со мной.
Патриция приподняла игрушку за длинное болтающееся ухо и с любопытством на нее взглянула.
— Ты сказала ей поговорить с игрушкой, — сухо прокомментировала Асака.
— Волшебной игрушкой, — схватила Кёко Асаку за руку и потащила ее к двери. — Позже вернешь! — предупредила она Патрицию, прежде чем за ними закрылась дверь.
Кёко почувствовала лишь слабый укол вины, зная, что ценные образцы исследователей «Прометея» скоро конфискуют правительственные агенты, или, что вероятнее, войдя на следующий день в свои лаборатории они обнаружат пропажу всего с ними связанного. Возможно, их пригласят присоединиться к новому засекреченному проекту. Возможно, их просто оставят в темноте.
— Так в чем дело-то? — спросила Асака, когда они вышли, стряхнув руку Кёко со своей руки.
Кёко повернулась к ней лицом.
— Я созвала заседание Богословского совета, — проворковала она. — Обсудим твое наблюдение Богини. В частности, ее цвет волос.
Асака посмотрела в глаза Кёко, после чего моргнула и отвела взгляд.
— Я знала, что не стоило говорить это Маки, — с отвращением к самой себе сказала она. — Я была неосторожна.
— Ну да, не стоило упоминать это ей, — сказала Кёко. — Не слишком умно.
— Наши видения конфиденциальны, — свирепо сказала Асака.
— Да, — подавшись вперед, зубасто согласилась Кёко. — И я это уважаю. Но с одним исключением. Информация о Богине принадлежит всем нам. Таковы правила. Ты это знаешь. В этот раз я закрою глаза, но я не могу позволить тебе игнорировать правила только потому, что я твой спонсор.
Несмотря на чуть больший рост Асаки, Кёко смотрела на нее сверху вниз, вливая в язык тела весь до последней капли авторитет своего возраста и положения, так что ментально взрослая перед ней, почти тридцати лет, опустила голову как ребенок.
— Ну ладно, — сдалась Асака. — Я пойду.
— Хорошо, — сказала Кёко.
Она развернулась и направилась к лифту, прислушиваясь к следующей за ней девушке.
— Не хочу любопытствовать, — сказала Кёко. — Но ты не показалась мне девушкой, у которой мог бы быть столь большой секрет. Нет ли хотя бы чего-нибудь, что ты можешь сказать, не выдавая его?
— Ты уже спрашивала, Кёко, — сказала Асака. — Не могу. Не могу.
— Если настаиваешь, — сказала Кёко, когда они шагнули в лифт. — Но скажи мне заранее, если соберешься так же упорно отмалчиваться перед советом. Им это не понравится.
— Я смогу сказать чуть больше, — сказала Асака, когда двери закрылись. — Детали о волосах. И я честно могу сообщить, что не видела ничего более.
Кёко кивнула.
— Ладно.
Подойдя к кафедре, Кёко потратила мгновение, чтобы оглядеть толпу. Как всегда, женщины в ней были равномерно одеты в различную одежду, начиная с вечно популярных повседневных джинсов с футболками и заканчивая более формальными платьями. Некоторые упрямо показывались в костюмах, несмотря на неоднократные заявления, что это не требуется и не предполагается.
Толпа была смесью завсегдатаев, местных девушек, у которых нашлось свободное время, и значительно большего числа посетителей. Они прибывали со всей Земли и, значительно реже, из колоний. В то время как не все колонисты были очевидны, некоторых легко было отличить по заметно отличающейся от единообразной монокультуры Земли моде.
Кёко предпочитала уютные проповеди, так что помещение перед ней, хоть и большое, было не в стиле стадиона или амфитеатра, что видела Кёко у некоторых проповедниц, или когда сама Кёко периодически обращалась во время визита в колониях. Вместо этого было традиционный церковный зал, со скамьями — чуть более удобными, чем из редкой древесины — центральный проход и двери по бокам и сзади. Кёко не верила в кричащую роспись стен, по крайней мере, не электронного вида, что значило, что в этом помещении, устроившемся в глубине здания, были довольно прозаичные стены, расписанными фресками со сценами, что усеивали все здание: сценами жизни и смерти волшебниц, и девушками, убивающими демонов, сплочающими армии или призывающими свои силы ради последнего удара по врагам.
В отличие от других частей здания, здесь не было явного мотива тьмы и света, не было несчастной смерти или взаимного конфликта. Здесь был лишь свет, а высокие потолки, изукрашеннее стен, намеренно рассеивали по всей области дневной солнечный свет.
Символическое объяснение отсутствия тьмы стояло позади Кёко, где протягивала руки статуя Богини, вдвое выше ее роста. Над руками парила кружащаяся сфера непроницаемой тьмы, вытягивающая из окружающего воздуха нити темноты. Превосходная работа голографии.
Сама статуя, по сути, имела лишь смутно женские очертания, грубо и лишь частично вырезанная из гораздо большего куска мрамора. Лицо было пустым, с неопределенными чертами, символизирующими, как мало они знают. Однако она узнавалась как женщина, а не как девушка. Те, кто все еще были на Земле, были девушками, а она была женщиной; эта черта представляла ее божественную форму, а не человеческую.
И это тоже было причиной, почему никому не позволялось называть Кёко «матерью».
Однако достаточно скоро статуя получит обновление. Скульпторы снимут мрамор и дадут ей описанные Асакой распущенные длинные волосы. Станет ближе к истине.
В помещении сидело две сотни или около того, но на скамьях не было ни сборников гимнов, ни Библий. У Церкви не было священных писаний или утвержденных знаков поклонения.
Кёко переоделась из обычных своих шорт и танк-топа во что-то чуть более формальное. Казалось целесообразным.
Она нервно поправила рукава. Несмотря на бесчисленное множество раз, что она уже это делала, она до сих пор заранее трепетала, и наряд ничуть не помогал. Ей приходилось принимать личность безмятежного пастора, что слишком сильно отличалось от предпочитаемого ею поведения для полного ее комфорта.
Несмотря на ограниченный размер аудитории, число слушателей и зрителей не ограничивалось двумя сотнями перед ней. Многие будут слушать и смотреть из других источников, и, конечно же, все записывалось. В самом деле, помещение было достаточно большим, чтобы в большинстве гражданских ситуаций потребовалось бы звуковая система, хотя микрофоном могли служить внутренние улучшения. Церковь же могла немного смухлевать и использовать вместо этого слуховые имплантаты аудитории.
Точно так же, ее тактический ИИ мог передать ей подготовленные слова, если она забудет на середине, хотя к настоящему моменту она напрактиковалась с публичными выступлениями. Кроме того, ей нравилось импровизировать.
Кёко подошла и жестом попросила тишины. Вдохнула поглубже.
— Сестры мои, — начала она, разведя руки. — Несомненно, во время странствий вы сталкивались с теми, кто спрашивал вас, почему мы настолько высокомерны, что отделяем себя от остального человечества. Как, спрашивали они, можно последовательно признавать Бога человечества, в то же время сосредоточив поклонение где-то еще? Разве не считаем мы себя людьми?
Кёко чуть склонилась над кафедрой, окидывая пронзительным взглядом толпу.
Она слегка расслабилась.
— Ответ, конечно, в том, что людьми мы себя не считаем, не совсем. Не то чтобы мы считали себя лучше. Просто другими. Разве не очевидно, насколько мы другие? — риторическим жестом подняла она руку. — Человечество борется под тяжестью греха и зла. За прегрешения и заблуждения на Земле их некогда нещадно наказывали после смерти. Тьма этого мира всегда получала право на последний удар.
Она опустила голову, ненадолго взглянув вниз, прежде чем вновь взглянуть на аудиторию, впитывающую каждое ее слово.
— Конечно, это изменилось, — сказала Кёко. — Раньше считалось, что лишь чистейшие из чистых могут вознестись, что практически ни у кого не получалось. Остальные, виновные даже в самых незначительных преступлениях, оказывались вечно наказаны. Бесспорно жестоко было просить совершенства несовершенного человечества. Крайне несправедливо.
Кёко вытащила из кафедры яблоко. Это был любимый ее реквизит, и она стояла, рассматривая его, поворачивая в руках, как будто говоря «не найдется яблока идеальной формы, но большинство хороши». Наконец, она сделала решительный, символический укус.
— Богу тяжело было понять положение человека. Мышление всеведущего существа должно быть вечно чуждо для нас. Возможно, такое существо просто нас не понимает. Потребовался посланник, в человеческой форме, чтобы облегчить человечеству жестокое его бремя и, возможно, привести всемогущего к пониманию.
Кёко улыбнулась про себя, после чего снова взглянула на лица в аудитории.
— Но я, конечно, отвлеклась, — сказала она, подбросив и вновь поймав яблоко. — Дело не в том, чтобы показать, как движется ради нас история, но как мало это связано с нами. Ибо, как видите, наши души никогда не были такими же.
Кёко отложила яблоко и материализовала свой самоцвет души, высоко подняв его, чтобы он засветился в глазах собравшихся перед ней.
— Здесь мы держим наши души, — сказала она. — Не на небесах, на Земле. Мы заключаем контракты, вливая свои надежды и мечты в желания — желания, что бросают вызов демонам человечества и тьме энтропии. И за смелость оспорить замысел мира, саму Судьбу, нас наказывают. Вместо того, чтобы наслаждаться плодами Земли и радостями жизни, мы обречены проводить вечность в сражениях.
Она превратила самоцвет обратно в кольцо. Вновь оглядевшись, она заметила Патрицию, Асаку и ту новенькую, Рёко, идущих по соседнему коридору. Последняя из них посмотрела в сторону Кёко, кратко встретившись с ней взглядом.
Секунду Кёко разглядывала профиль девушки, которая была невысокой и странно детской на вид, с несколько аристократической структурой кости лица. После чего продолжила:
— Помимо этого, наша судьба отражает таковую человечества, но с критическим различием. В то время как они получают наказание за свои желания после смерти, мы получаем его здесь, на Земле. Все здесь находящиеся девушки присутствовали или когда-нибудь будут присутствовать при смерти подруги, наблюдая, как, несмотря на все усилия, темнеет и трескается самоцвет души. Видя их агонию, можно ли было усомниться, какая их ждет судьба?
Кёко заметила, как некоторые из аудитории кивнули. Ну, конечно, это сработало; это была одна из самых отработанных ею линий.
Она риторически умолкла, всего на мгновение.
— Когда-то у них была бы такая судьба, — сказала она. — У всех нас. Мы это знаем, потому что Хомура рассказывала мне об ужасающей судьбе всех волшебниц. О чем-то темном, болезненном, вечном и земном.
