"Вот кабы не будь она нехристьянкой... — мелькало в голове Федора. — Да кабы не будь она принцессой... Да кабы мы не в походе... Да кабы... Эх! — Обрывал он себя. — Кабы-кабы... Размечтался о кренделях небесных.". — После таких мыслей Федор насупил брови, и уже совсем твердо решил на принцессу совсем не глядеть. Но через минутку опять-таки глянул. Дивное было лицо у девушки. Каждая черточка, будто из-под резца древнего художника, чьи статуи до сих пор украшали улицы ромейской столицы. Солнце светило на загорелый лик девушки, будто делясь с ним своей лучевой силой, наполняя внутренним светом. Ветер ласково перебирал локоны её русых волос. А глаза-то у неё будто два горных озера, да таких чистых, что...
"Вот жопа! Кажется, я влюбился! — с ужасом осознал Федор, прерывая крутившиеся в голове ласковые сравнения, и резко отворачиваясь. — Как же это меня так угораздило?!.
От такого ужасного открытия Федор даже несколько опамятовался. Влюбляться ему случалось и ранее, — с целью на ночь попасть в девичью светелку. Яркая была та любовь, — но короткая; как раз к утру и стихала. Тут же он чувствовал, что влюбляется как-то по-другому, чтоб, значит, не только на одну ночь... Чувство для него, зрелого, опытного, все повидавшего мужа, двадцати двух лет от роду, было весьма неприятным. То есть — наоборот — когда Федор глядел на персиянку, что-то у него в груди начинало сладко млеть, и будто ласково колыхало, и перезванцивали где-то тихонько серебряные колокольчики... Но именно это-то обстоятельство и настораживало. Будто человек принявший чашу сладкого яду, потихоньку засыпавший в сладком дурмане, и вдруг сообразивший, что сладкий тот сон будет вечным, вдруг вскакивает с лавки, и напрягая все силы пытается обороть проникшую в кровь отраву.
"Что же это? — Сердито вертелся в седле Федор — Вчера я еще и знать о этой девице ничего не знал. — А сегодня вишь как скрутило. Воротится мой нос к ней, будто у собаки к миске со свежими мослами. Кто из друзей мне тогда говорил слова древнего эллинского мудреца? Как это там?.. "Раб теряет половину своей души". Любовь — не то ли самое рабство? Вчера еще был я вполне целым. А сегодня, будто кто-то взял половинку души моей, оторвал от меня, да поместил в эту Дарью. Вот и стремлюсь к ней, чтоб со своей украденной половинкой соединиться. А ведь она мне даже ласкового слова не сказала. Взору веселого не кинула. Кабы наоборот, — сказала бы она мне какую гадость что ли? Вот морок бы и рассеялся".
Размышляя таким образом, Федор обнаружил, что опять пялится на все на ту же принцессу. Да тьфу!.. Было бы на что смотреть, с учетом, что он притормозил коня, пропустив других, и потому пялился на девушку сзади — то есть вместо красот видел девушкин плащ, навешанный за спину на ремне щит, тюрбан с завесью до плеч — то есть все вещи воинской сряды, вместо так запавшей ему в душу красоты. Да что там кстати про красоты? В памяти вдруг всплыли советы многомудрого старого варяга Вилка, с которым, случалось, Федор сиживал за одним столом, за бокалом зелена вина. Как же там советовал многомудрый Вилк?.. Ежели одолеет тебя глупая любовь — томится да воздыхать, самое последнее дело. Сам себе напридумываешь у девки таких достоинств, что у всех баб скопом на земле не сыщется! Тут ты и пропал! — Говоря это варяг стукал кружкой по столу, и пучил серо-стальные глаза — Наоборот! Глядя на неё попытайся отыскать в её внешности недостатки!
"Спасибо, старый товарищ, — подумал Федор. — Вот мне верное спасение. Ну-ка, какие там у этой Дарьи недостатки? Хоть и говорят, что с лица воду не пить, — однако в лице у неё никаких недостатков и нет. Все так лепо да пригоже — аж за сердце берет; тут искать дело гиблое... Ноги бы были у неё кривые чтоб как у черта! Вот косолапила бы, — и мигом вся любовь из сердца вон. Так нет, и в сапогах видно, пряма да стройна ногами персиянка, чтоб ей так и эдак... А вот фигура. Известно, чем баба красивше — тем она толще. У знатных людей, все жены вообще, как колобки. Самая прелестная фигура, у женщины известно какая: Задница чтоб — как у кобылы, да бедра широки, к рождению детей способные. Груди чтоб — как два ведра с коромысла, чтоб опять же, детей-то выкормить... Ну и остальные телеса наливные — показатель достатка в мужнем доме. А тут... грудь то положим есть, да еще какая — ежели судить по размеру двух зерцал на кольчуге. Но вот широта... Голышом-то принцессу не видал. Кажется, что есть в ней какая-никакая широта, — да если откинуть толщину кольчуги, да поддевки, получается, что ширины-то у неё в талии совсем особо и нет. Худыха, она, получается. Однако ж, не получается мне ей это записать в изъян. Почему, не могу взять в толк... Где ж еще искать недостатки? Хоть бы чирей у неё какой на носу вылез...".
Федор смахнул со вспотевшего лица налипшие на пот крупинки, и подбодрив коня, опередил спутников и вернулся во главу колонны. Своевольные глаза его в этот момент опять успели бросить краткий взор на принцессу. Долг! Вот в чем надлежит искать спасение. Этак, рот разинув, заведешь, пожалуй, отряд в засаду. Погубишь и себя, и людей. И Дарью эту голубоглазую, да пригожую... Нет, ну что ж такое?! Федор про себя крепко ругнулся. Самым суровым своим командирским голосом, отправил он рыцаря Фабиана сменить в головном дозоре персюка Автоваза. Для того пришлось ему поглядеть через плечо, чтоб позвать франкского рыцаря, да заодно опять глянул он... Тьфу! Тьфу!
Франк проскакал мимо Федора, догнал едущего в отдалении впереди Автоваза, и сменил его. Перс вернулся к основному отряду. Федор же ехал в смятенных чувствах, тоскливо воздыхая, чувствуя себя вольной птицей, попавший в неведомые силки.
Затрещал песок под копытами. Рядом с общей тенью Федора да коня легла другая тень. Федор повернул голову. Свят! Свят! Его нагнала как раз принцесса. Сердце ухнуло. Федор сжал челюсти и насупился совсем сердито.
— Этот Фабиан, — заговорила с Федором Дарья, посмотрев вперед, где ехал дозором рыцарь, — он так молод и прекрасен.
— Фабиан отдал себя Богу, — пробормотал Федор. — Это значит он дал обет с женщинами не водится. Да еще у него заразная болезнь...
Федор сам не знал, зачем это сказал. А когда сообразил зачем, — ему стало стыдно. Но персиянка его внутренних терзаний не заметила, её мысль шла по своей колее.
— Да, болезнь скоро заберет его, — отозвалась Дарья, — жаль юношу. Но именно страшный недуг позволяет ему не боятся смерти. Ваши крестовы жрецы — принцесса оглянулась на Парфения и Окассия, — я не знаю, как это у вас... Наши жрецы — это лучшие люди, они своей мудростью изжили страх смерти. Должно быть и у вас так?.. Но что ведет тебя, — славный Федор? Понял ли ты, — навстречу какой опасности мы едем? Зло проснулось в этом пустынном краю. Встретившись с ним, можно не просто умереть. Можно потерять саму свою душу. Так почему ты идешь, и ведешь нас за собой? Что движет тобой? Ты идешь в надежде на награды, которые даст тебе румейский царь?
— Нет, — покачал головой Федор. — Не в наградах дело.
— Тогда в чем?
Федор несколько мгновений раздумывал, качаясь в такт шагу коня.
— Я отвечу тебе принцесса. Но сперва, — откровенность за откровенность. Скажи ты. Я простой солдат. Мои спутники... разные люди. Но что заставило девушку такого высокого положения оказаться здесь? Ты говоришь, — мы едем навстречу смерти. Почему же твой отец, первоначальник всех персов послал в этот поход именно тебя? Ужели он тебя не любит?
Теперь настала пора принцессе молча пропустить несколько шагов.
— Всякий отец, и всякая мать любит своих детей. — Наконец отозвалась девушка. — Исключения редки. Когда родитель большой человек, — у него всегда есть мысль, — защитить своё дитя. Пусть свой живет, а на смерть за него пойдут дети простолюдинов. Но коль сделаешь так, — теряешь право быть большим человеком. В глазах простолюдинов ты становишься маленьким. Мой отец послал меня, — потому что кому кроме родной крови можно доверить спасти мир? Не знаю, смогла ли я тебе объяснить. Наверно у вас в Руме другие обычаи...
— Не оскорбляй моей державы, — дернул плечом Федор. — Вопрос не означает неспособность понять ответа. И у нас в Риме отцы, бывало, жертвовали детьми. Вот послушай, какой у нас ходит древний сказ. И Федор негромко, по памяти прочел:
Эта быль случилась века назад.
Полководца звали — Манлий Торкват.
Он повел легион, что вручил ему Рим,
Чтоб сразиться с отраженьем своим
У латинов войско не хуже римлян,
Ведь совместной войной им навык дан.
До вражды воевали в одних рядах
А теперь одним судьба сулит крах.
Чтоб на откуп случайности бой не отдать.
Приказал Манлий — в бой не вступать.
Быть решающей битве там и тогда,
Где заметит Манлий слабость врага.
Но увы, Манлий-младший — Манлия сын,
Он всегда так гордился отцом своим...
И когда враг-латин оскорбил отца.
В поединке сын убил наглеца.
Войско римлян сына героем зовет!
Но отец сына на плац ведет.
Говорит, — "тебе в бой было невтерпеж:
Так теперь получи от меня правеж.
Победителей — судят, жаль в свой срок,
Этот мимо тебя прошел урок.
Ведь приказ есть приказ, он един для всех,
И неважно что бой дал тебе успех.
Как могу легиону приказ отдать,
Если сын отказался его исполнять?..
Будешь ты казнен пред войска лицом.
Сын-солдат — командиром-отцом".
...На претории голову сын сложил.
И теперь всяк солдат на совесть служил.
Дисциплина — сталь, дорогой ценой,
Но исполнен будет приказ любой.
И врага теперь смогут победить.
И великой державой Риму быть.
Рядовым добыча, претору — венец.
И... рыдает в шатре безутешный отец.
Пыль времен заметает веков следы.
Но за разом раз вспоминаем мы:
Человека долга с властью в руках.
В чем отличье его от бабы в штанах?
Гражданин жертвует сыном своим
Потому что того — требует Рим.
— Вот, — закончил Федор.
— Хорошая песня, — отозвалась девушка. -Вот и ответ на твой вопрос. Я здесь за честь семьи. И... Однако, я здесь. А вместо сынов твоего императора сюда прислали тебя — обычного гвардейца.
— Сын императора еще слишком мал для походов, — пожал плечами Федор.
— А если бы был в возрасте? Был бы тут?
— Если бы я не верил в это — разве служил бы такому императору? Император — лучший среди равных. На том стоит Рим. Мы верим в это. И я верю. Но скажи ты мне... Ты спрашиваешь, — почему здесь нет сыновей императора. Но... ведь и ты... не сын.
— Ты прав, — Чуть грустно улыбнулась девушка. — У моего отца, да продлят боги его дни, есть и два сына. Их он оставил для наследования престола. Меня — послал разделить риск с чужаками. Дочь — не продолжает род. Она всегда уходит из рода. В лучшем случае, она позволяет породнится с нужными людьми... Сыновья ценнее дочерей. Мой отец все сделал правильно.
— Лучше бы твой отец прислал сына, — покачал головой Федор.
— Почему это?! — Вскинулась в седле девушка. — Думаешь, я сражаюсь хуже мужчины? Разве ты не изведал силу моей руки?!
— Изведал, — Поднял руки вверх Федор. — Ты искусна с мечом.
— Я не хуже и с луком.
— Пусть так. И все же. Я бы предпочел видеть рядом сына спахбеда. Если что-то случится... Такая судьба у мужчин. Умирать в бою — это нормально. Но если вдруг что-то случится с тобой... — Федор покачал головой. — Так не должно быть.
— С чего это? — Взметнула брови Дарья. — Разве моя кровь менее красна, чем у мужчин? Разве во мне меньше отваги?
— Я же говорю, — Глянул Федор. — Дело не в тебе. Во мне. Мужчина сражается, чтобы защитить тех, кто за спиной. А если не за спиной... — Он сбился. — Я не знаю, как объяснить.
— Ты так беспокоишься за всех женщин? — поинтересовалась Дарья.
— Гм... это... да... — Булькнул Федор, сообразив, что он как никогда был близок к провалу. И хоть его тянуло ответить по-иному, промолвил: — За всех!
— Не знаю, не знаю, — с сомнением поглядела на него Дарья. — Мне кажется... Не из тех ли ты мужланов, которые считают, что женщина не может быть воином, только потому, что она женщина? Я таких, знаешь, не люблю. Утомилась им доказывать. Знаешь ли ты, чего мне стоило убедить отца, разрешить мне упражняться с луком и мечом?
— Я же тебе сказал, — раздразился Федор, — я не считаю, что женщина чем-то хуже. Если женщина захочет, — она может быть и на поле боя. Я к этому отношусь с пониманием.
— Слова, слова...
— Свое мнение я доказал делом.
— Это как же? — Поинтересовалась Дарья.
— Последнюю женщину, которую встретил на поле боя — я убил.
Перед мысленным взором Федора снова встала та агарянка в штурмуемом городе. Камни в её руках, что она бросала с крыши. И удар Федора, который сброс камней прекратил...
Федор поморщился.
— Достаточное доказательство? — Хмуро спросил гвардеец персиянку.
— Да уж, достаточное... — Тихо отозвалась принцесса.
Какое-то время оба молчали и слушали шум ветра, и конские шаги.
— Ты мне так и не ответил, — снова нарушила тишину Дарья. — Так почему ты здесь? Почему не убежал, даже когда предлагали? Что движет тобой?
— Что движет?.. — Федор подумал. — Привычка.
— Привычка?
— Я начинал службу в акритах.83 — Объяснил Федор. — Так у нас называют пограничников. Мы — те, кто бережет жизнь мирных людей. Встречаем врага первыми. И если где-то появилась угроза — кому как не мне встретить её? Вот так. Привычка.
— Ты необычный человек. Но... это добрая привычка, Федор, Потапов сын, — Улыбнулась принцесса.
В это время, Автоваз бывший в дозоре, остановился на гребне перекрывавшего вид спереди бархана. То, что бархан скрывал от остальных, он уже видел. Автоваз поднял руку, и закричал.
— Оазис! Вижу Оазис!
— Отлично! — Воскликнул Федор. — Вперед, друзья!
Все приободрились. Даже кони, казалось, почувствовали близость отдыха, и прибавили шаг. Настроение Федора после разговора с принцессой, улучшилось, и он, покачиваясь в седле запел старую, немудреную, акритскую песню.
Пока акрит на границе стоит,
Замок границы крепко закрыт.
Коль враг пришел и вдали наша рать,
Акриту придется врага держать.
Всей нашей державы надежный щит,
Хранитель земли пограничник-акрит.
А коль слишком много сил у врага,
И коль наша рать слишком далека...
Акрит на своей границе падет,
И прахом тела в землю уйдет.
Споткнулся враг — то стал корнем акрит!
На камне упал — акрит в камне сидит.
Враг вязнет в земле — то акрит-земля.
Гадюка кусила — акрит-змея.
Так мертвый боец помогает своим,
"Я лег, но вам братья дай Бог быть живым!".
Лишь только когда лютый враг отражен,
Погибший акрит умиротворен.
Он долг не нарушил, исполнил приказ,
И с честью на небо уходит в запас.
Поверье есть, мол, на страже всегда,
Апостол Петр хранит рая врата...
То только врата, кто ж всю стену хранит?..
— Без дела в раю не остался акрит.
* * *
Глава двадцать седьмая.
Оазис лежал меж двух огромных барханов, как хрустальная капля в двух сухих ладонях. В центре лежало небольшое озеро, с высокими, укрепленными деревянными подпорками, берегами. По берегам его, укрытым зеленой травой, росли кусты и деревья. Этот не лес, а скорее рощица, стоял у озера плотно, и по мере удаления его становился все реже, превращаясь в отдельные деревья; которые стояли в песке, будто смелые дозорные, выступившие навстречу опасности вперед основного отряда. Чуть в стороне от озера и рощи стояло несколько домов. Центральное, и самое крупное здесь, с двумя этажами и высокими ветряными ловушками, видимо было постоялым двором, принимающим усталых путников.
