И мы переправлялись через ручьи и речушки. Вброд. В самых глухих местах. Если было возможно, строили затопленные мосты — бревна перекидывали с берега на берег, но на несколько сантиметров ниже уровня воды — с воздуха такой мост не виден. Только делать его — околеешь. Запасы спирта стали стремительно таять. Да и хрен с ними — легче идти. Главное, чтобы сапёры наши не попадали с температурой. А до алкоголизма ещё дожить надо. Тем более, что внутрь вливали мало — большая часть на растирание замёрзших конечностей уходило.
От той группы наши разведчики обратно привели пять человек, да и те остались живы благодаря тому, что немец не стал их преследовать долго, чтобы не оторваться от моста. Я поставил себе зарубку в памяти. Может пригодиться.
А капитан раздолбаем оказался! Повёл людей в атаку на мост цепью, в полный рост, с криком: "Ура!" с трёхсот метров. А на постах врага — два пулемёта и десяток солдат. За минуту всё было кончено. Ох, сколько же народу погибнет из-за таких "героев"!
Я собрал людей, выжившие поведали нам о "атаке", я дал этому свою оценку:
— Чем так воевать, лучше сразу застрелиться! И немец жив, а наши — нет. Мост не взяли, людей потеряли. Если бы капитан выжил — лично пристрелил бы придурка. Не дорога своя жизнь — твои проблемы, а людей в расход пускать без толку — преступление. Предлагаю каждому обдумать то, что произошло и как надо было сделать. Нам тоже подобные мосты форсировать. И наилучший вариант действий необходимо выработать коллективным, так сказать, разумом.
Они думали, подходили рассказывали, обсуждали меж собой. Это хорошо. Это не разложение, не разброд, и даже не демократия. Жизнь каждого из них не только в их и моих руках, но и в руках их боевых товарищей. Должны уметь думать головой до боя — в бою некогда. Если я расскажу порядок действий (а в правильности этих действий и сам был не особо уверен) они выслушают, кивнут, забудут. А при подобной "проработке" — засядет на уровне условного рефлекса. Что мне и надо.
Был и ещё один необычный "персонаж". Этих двоих отловили дозорные. Они спали у костра, при окрике, пытались стрелять. Но спали крепко и мои дозорные стояли так близко, что скрутили разом. Оба грязные, вонючие, обросшие, оборванные. Форма без знаков различия и явно с чужого плеча. Документов нет. Но один из них стал "корячиться" и "качать права" — утверждал, что он капитан, начштаба батальона, требовал соответствующего обращения. По повадкам стало видно кадрового командира и дозорные не стали их "усмирять" методом погашения света ударом по черепу, а привели ко мне. Вид их был предвкушающий.
Капитан и меня начал строить, увидав всего лишь старшинские лычки.
— Где ваш батальон, гражданин? — тихо спросил я, закипая. Только перед их "явлением" разбирали действия на мосту ещё одного капитана.
— Мой батальон уничтожен. А какое это имеет значение?
— А где ваша форма, документы? Где ваши люди?
Второй, что был с ним, сразу поник, но это взвился:
— Я не обязан отвечать на ваши вопросы! Кто здесь старший?
— Я. Я — старшина Кузьмин, командир сводной роты отдельного истребительного батальона. И это мои люди. А вот кто вы такие — я не знаю. И на слово верить вам не собираюсь. В былые времена в воинской среде бытовало понятие честь мундира. Народ кормил и содержал воинов, которые не приносили никакой пользы народу. Никакой. Но кормили и содержали. Потому что в случае нужды — воины — шли на смерть с честью и доблестью. А в отсутствии войны должны к ней готовиться. А мундир — это знак, что ты — смертник, что ты готов исполнить свой долг с честью и достоинством. По тебе видно, что ты — кадровый. Вот скажи мне, "капитан", для чего народ наш кормил тебя и содержал все эти годы? Молчишь? Молчать! Я за тебя отвечу. Чтобы ничего тебе не мешало посвятить себя долгу. Чтобы ты научился не только погибать, но и побеждать. Крестьяне и рабочие ночей не спали в полях и у станков, чтобы тебя накормить, снабдить оружием. Чтобы ты повел их к победе. И что получилось? Эти же мужики-работяги пришли в твой батальон, надеясь на тебя, уверенные, что все эти годы и ты ночей не спал, учился бить супостата. Где эти мужики? Где твои кормильцы? Их ты погубил! А сам под них замаскировался, солдатскую гимнастёрку надел! Смерти испугался? А они? Они не боялись?
— Ты не терял людей? — выкрикнул капитан. Он тоже был в ярости, бледен, кулаки сжаты. Щас прям кинется бить меня.
— Терял. И сам умирал. И многие погибли. Но мы пожгли десятки танков, сотни немцев навсегда успокоили. Я дал им почувствовать не только горечь потерь, но и радость побед. И мы ещё в строю. А ты?
— Дай мне взвод, я докажу!
— Нет. Ты потерял честь свою и часть свою. Нет тебе веры, как я людей тебе доверю. Как они в бой пойдут за тобой? Если будут в тебе сомневаться, как?
— Мы дрались, сколько могли, — вдруг сказал второй, — а потом никого не осталось. А кругом они. Я притворился мертвым. Нашел капитана — он был без сознания. Я его переодел. Он не сам. Я подумал — найдёт нас немец, увидит командирскую форму обоих и грохнет. Вот уже неделю и идём.
— Ну а ты кто?
— Я водитель. Я комбата возил. А потом машину мою разбомбили, комбата убили, ребят всех побили. Вот только товарища капитана и нашёл. Всё не так страшно. Одному хуже.
— И куда вы шли?
— Как куда? — удивился водитель, — к своим!
— И кто же это тебе свои?
— Ты, это брось, старшина! — вмешался "капитан", — то, что плохо дрались — верно. И что драпали — верно. И много других грехов за мной — но вот врага из нас не делай! Не были и не будем мы предателями!
— Это мы будем посмотреть.
— Смотри. Только внимательно смотри. Оружие нам верните и в строй определи — увидишь.
— Так и быть. Расстрелять я вас хотел. Отговорил ты меня. Пока.
— Не имеешь права!
— Ха! Тут, в лесу — я — царь, и бог, и господин. А до наших ещё дойти надо. Разброда, паникёрства и предательства — не допущу. А к своим людей выведу — там и суд мне будет. Там. А немец здесь судит. За любую оплошность судит. Уведите их. Накормить, переодеть, вооружить. К Топору их в группу.
Много, слишком много времени мы потратили, чтобы пересечь этот лес и выйти к городу. Хотя было около полудни, устроились на привал, попрятавшись. Дорога по лесу измотала людей до предела. Выставили дозоры. Я присоединился к Шилу, залегли на опушке, в бинокль разглядывали панораму перед нами.
Городишко так себе. От большой деревни отличался наличием фабрики и ещё нескольких мелких предприятий. Но стоял этот город на восточном берегу реки. Река тоже так себе, но с обрывистыми берегами. Поэтому за город был бой — поле было перепахано воронками, за рекой — разбитые окопы, перед рекой — побитые танки. На поле боя копались люди в нашей форме без обуви и ремней, под охраной. Охрана не велика — три мотоцикла с пулемётами и до взвода пехоты редкой цепью.
Разведчики Шила уже вчера вышли сюда, ночью провели разведку города и переправы. Теперь Шило докладывал. Войск в городе не много — реммастерские, комендантская рота, охрана трёх складов и моста. Итого 300 — 400 человек. Грабят и пьянствуют. В овраге — лагерь военнопленных, что работают на поле по сбору оружия и боеприпасов, на складах. Лагерь временный, наспех сооружённый — колья с колючкой по верху оврага, две невысокие вышки с пулемётами, пост на воротах с пулемётом и караул. Пленных до 500 человек. Не ходячих сразу расстреливают. На наших глазах застрелили ещё троих. За что — мы не поняли. Бежать они не собирались, на немцев нападать — тоже. Может, развлекаются? Суки!
Я планировал потемну обойти город. Но от увиденного — передумал. Глубоко втянул ноздрями воздух:
— Шило, мало разведданных. Чуешь, чем пахнет?
Он с непониманием смотрел на меня, потом глаза вспыхнули:
— Боем?
— Боем, Володя. Только по-уму всё сделать надо. Понял? Хотел я обойти город подобру-поздорову, да видимо, не судьба.
— Теперь да. Мы, как обычно, везде и негде?
— Да, именно по этому варианту и сработаем. У страха глаза велики. И ещё продумать надо как эту прорву пленных увести, просортировать, скрыться и не попасться. Так, что, пошли, Вован, думать будем.
— Командир, глянь!
По дороге гнали толпу пленных дюжины в три. Конвоировали их всего-то семь немцев. Но вид наших пленных был больно жалок, будто в плену они не несколько часов, а несколько лет. Проводив эту процессию взглядом до моста, я махнул рукой отход, но опять обернулся. Какая-то мысль-заноза впилась в подсознание при виде этой группы пленных, но что за мысль — не удалось понять
Оттянули отряд глубже в лес, Шило рассылал разведчиков, я пока решил отдохнуть, отложив совещание. Надеялся, что давешняя искра мысли разгорится, но не сложилось. Зато взремнул.
На закате собрались, обобщили имеющиеся данные, начали трудиться над выработкой плана. Устроили "мозговой штурм", хотя никто из участвующих не знал подобных методик.
А терзавшее меня предчувствие "всплыло", но не в моей голове, а как не странно, было озвучено нашим "начтылом" — Антипом:
— Может, под пленных и конвой сработаем? Трофейного тряпья и оружия у нас много.
Вот оно! Вот та идея, что родилась у меня, но потонула в мути измученного болью сознания. Я чуть не подпрыгнул. Но, это даже хорошо, что не я предложил эту идею — проще будет её критически оценивать, избегая поспешности и ошибок. Самого себя критиковать — прямой путь к шизофрении. Так, незаметно, и зашипишь: "Моя прелес-с-сть!".
И так, план составлен, ответственные назначены, сроки определены — завтра на закате, началась подготовка. Как определил со смехом разжалованный капитан, тоже приглашённый на совет (чтобы я не говорил — самый старший из нас всех по званию и боевому опыту, кадровый, ведь, офицер), к цирку с маскарадом. Несмотря на смех, добродушный, кстати, план он горячо одобрил:
— Безумству храбрых поём мы песню!
Вот так, как-то. Но это план. А жизнь — она штука противоположная любым планам. Или перпендикулярная.
Моросил типичный осенний промозглый дождь. Земля под ногами превратилась в месиво, дорога — в кашу. Затянутое тучами небо скудно делилось светом.
Солдаты на посту зябко кутались в плащи, жались к хлипкому навесу остальные из караульной команды. Взвод, охранявший собирающих трупы пленных, сегодня закончил работу раньше вчерашнего, согнали босых пленных, мокрых и жалких, к тому, что в этой дикой стране называли дорогой, прикладами построили их в колонну и погнали в овраг. Проходя мост конвоиры и постовые даже не обменялись обычными шуточками — растреклятая погода достала и тех, и других.
Когда хвост колонны скрылся за пеленой дождя, лейтенант, сегодня проклинавший всё на свете за то что выпало ему нести службу на этом долбанном мосту, увидел ещё одну колонну, показавшуюся из-за леса, мутную в дожде. Решив пока не беспокоить своих злых и промокших солдат, он взял бинокль и вышел под дождь, накинув капюшон плаща на фуражку.
— Что там, господин лейтенант?
— Ещё пленных ведут, — ответил он, опять припал к биноклю, — досталось им, наверно. В телегах раненные.
— Русские?
— Какие, к чертям, русские! Возиться с ними ещё. Лечить, кормить. Добил — и все проблемы решены. Всё гораздо хуже — наши там раненные.
— Откуда же? Фронт уже далеко.
— А русские кругом. Прячутся в лесах, нападают. Звери. Чисто дикие звери. Нет, прав фюрер — русские недостойны называться людьми. Недочеловеки.
— Это точно. Всем давно ясно, что война ими проиграна, а они никак не уймутся. Тупые ублюдки.
— Точно. Знаешь, что, Гельмут? Ты лучше, чем воздух сотрясать, иди к пулемёту и возьми их на прицел.
Гельмут посмотрел на лейтенанта, как на больного. Лейтенант пояснил:
— Среди них много раненных. Если эти красные ублюдки побегут — убей их.
— Яволь, херр лейтенант.
Меж тем колонна неспешно приближалась. Лейтенант увидел, что сомнения его были напрасными — три десятка пленных сопровождало два взвода солдат. И хотя они и жались в плащи, но оружие несли в руках. Впереди колонны шли десяток подвод на которых лежали и сидели ещё солдаты. И на каждой второй повозке лейтенант увидел задранные в небо стволы пулемётов. Лошади едва тащили свой груз — понятно, эта грязь, даже не так Грязь, добьёт кого угодно надёжнее тропической лихорадки.
Лейтенант вышел навстречу, дождался, когда первая повозка поравняется с ним, поднял руку, останавливая. Возница скинул с головы накидку плаща, повернулся, потрепал аккуратно сутулящегося рядом седока.
— Господин капитан, господин капитан.
Капитан поднял голову, выпрямился, посмотрел красными глазами на лейтенанта, распахнул плащ и аккуратно слез с повозки. Лейтенант увидел перетянутую бинтами грудь с бурым пятном крови прямо против сердца, подвешенную на перевязь левую руку. Китель надетый только на правую руку и накинут на левое плечо, также был в крови и дырках. Но за правым плёчом капитана висел автомат. И штаны у этого капитана были изорваны, в крови, но не форменные. Таких не было ни в одной части. Ни у нас, ни у противника.
Капитан окинул взглядом своих людей, только потом требовательно уставился на лейтенанта. Лейтенант почувствовал озноб — как будто не два серых глаза на него посмотрели, а он заглянул сразу в два ствола. Лейтенант представился, попросил документы. Капитан хмуро кивнул, но неудачно повернулся, нога предательски подогнулась, он дёрнулся, восстанавливая равновесие, автомат соскочил с плеча, а капитан скривился от боли, схватившись за рану на груди.
— Вы не видите, нам надо срочно в госпиталь, — странным голосом со странным акцентом сказал солдат на повозке.
Лейтенант проводил взглядом падающий автомат, потом всполошено потянулся за кобурой, раззявив рот для крика — он узнал этот акцент, догадался, что это переодетые враги. Капитан выхватил откуда-то из-под кителя что-то тяжелое, улыбнулся. Лейтенант так и не крикнул. Последней его мыслью было: "Так улыбается кошка, поймавшая мышь". Он был парализован несовместимостью этой доброй, ласковой улыбки и ледяным спокойствием глаз убийцы.
Так выглядело воплощение нашего маскарада глазами врага.
Меня позабавила вытянутость морды этого арийского сверхчеловека. Молодой, перспективный представитель своего народа. Стало немного жалко его. Но, кто тебя звал сюда. Не ожидал, гнида? Это не Франция! После короткого размаха, РГД в моей руке ударила справа его в висок. Немца снесло влево.
— Граната! — крикнул я и метнул чугунный обрубок гранаты под навес, прямо в гнездо из мешков с песком. Оттуда брызнули тела, спасаясь от взрыва. Вслед за гранатой рванули мои бойцы. Штыками, топорами и лопатками вычеркивая врагов из списков живых. РГД хорошая граната. Когда она не взведена — она не взрывается, как ею не колоти по тонким арийским черепам.
Пока я возился с соскочившим автоматом, прогрохотали десяток пар сапог по мосту, в короткой яростной схватке перебив пост растерянных немцев на той стороне.
— Проверить всё кругом, добить всех. Собрать трофеи, — раздавал я команды. Каждый и так знал, что надо делать, но адреналиновый взрыв мог начисто выбить из головы любые мысли. Не будет лишним напомнить.
