После смерти чародейки десятки кхасса, связанные с ней до этого посредством магии, в ужасе прыснули во все стороны, будто тараканы при резком свете лампы. Бежали они, не разбирая дороги, в том числе и наверх, на городские улицы, вызывая панику у людей, и без того натерпевшихся за время участившихся странных происшествий. И то, что в этом бедламе кто-то собрал людей, чтобы спуститься в канализацию, было действительно достижением. По какой причине люди вообще решили наведаться под город, мне было неизвестно. Возможно из-за толп крысолюдов, вырвавшихся оттуда, а быть может причиной был доклад начальству экзорциста, не только выжившего в той кровавой потасовке, что разыгралась в этом круглом зале, но и сумевшего выбраться из подземелья практически след в след за кхасса. Хотя, скорее всего, на этот визит повлияло и то и другое.
В гости ко мне, на дно колодца, должно быть нагрянула целая армия стражников. Одних старших офицеров было больше десятка. Ну и конечно же в таком деле не обошлось без представителей ордена.
Каждый сантиметр круглого зала, до которого могли дотянуться исследователи, его стены и пол были тщательнейшим образом изучены. Хотя что там можно было найти интересного? Сплошной красновато-зеленый ковер, покрывающий большую часть поверхности колодца, еще несколько часов назад свежий и живой, увядал на глазах. Под ногами служителей порядка шуршало, словно по осени в городском парке.
Тела так же были внимательно осмотрены, а со мной, хоть меня и заковали в цепи, но вели себя достаточно вежливо. Когда дело дошло до того, чтобы выбираться из этого вонючего подземелья, присматривающие за мной стражники даже помогали мне с подъемом. Впрочем, тут вопрос был не столько доброй воли, сколько целесообразности. Взбираться по неудобным лестничным скобам, будучи ограниченным в движении оковами, было весьма трудно.
Снова оказавшись на улицах города, а не под ними, в первые мгновения я был буквально ослеплен дневным светом. Но, как следует проморгавшись, я понял, что снаружи не так уж и ярко. Солнце по-прежнему скрывалось за облаками и, кроме того, целенаправленно опускалось к закату. Над Кельмой склонился вечер. Это сколько же я просидел под землей?
К моему удивлению доставили меня не в представительство ордена, или в один из его конспиративных домов. Пунктом назначения оказалось главное здание департамента защиты. Только на этот раз мне довелось побывать не в канцелярии, а в комнатах допроса. В отличие от тех же конспиративных домов ордена, а точнее от их подвалов, комнаты допроса качественно разнились тем, что здесь по углам не было нагромождено всяческих угрожающих конструкций и приспособлений, изобретенных самыми злыми и кровожадными умами человечества и других рас. Я имею в виду орудия пыток. Кроме стола и двух стульев, прикрученных к полу, в комнате ничего не было. Угрожающим в этом помещении, да и то с натяжкой, можно было назвать только взгляд сотрудника департамента защиты, проводившего допрос. Хмурого и насупленного.
К слову, допрос мне учинили всего один раз, что было несколько странно. Я уже морально подготовился к долгим, выматывающим душу, беседам с многократным повторением одних и тех же вопросов. Но нет, допрос был сухим и предельно коротким. Что, опять-таки, было ненормально. А тот факт, что проводил его человек, никак не связанный с орденом и далекий от его норм и порядков, вообще было грубым нарушением. То, что к середине допроса к нам присоединился какой-то, незнакомый мне, то ли монах, то ли инквизитор, нисколько не сглаживало этот момент. Служитель порядка продолжал монотонным голосом задавать мне вопросы, а человек в рясе, со скучающим выражением лица, делал вид, что прислушивается к моим ответам. Создавалось впечатление, что оба они ждут — не дождутся, когда эта лишняя, по их мнению, но предписанная правилами, процедура наконец закончится.
По итогу, меня снова бросили в тюремный дилижанс и доставили в городскую темницу, где я и сижу уже четвертый день. И за этот срок — ни одного посещения, ни одного нового допроса, ничего! Словно обо мне забыли или, к чему лично я склоняюсь, просто не знали, что со мной делать.
Как-то неожиданно темница оказалась для меня не таким уж и плохим вариантом. По крайней мере, она стала для меня вполне приемлемым убежищем от грозы. Толще этих стен были разве что стены моего родного монастыря. Так что даже при самых громких раскатах грома и самых ярких молниях я чувствовал себя здесь вполне защищенным, лишь неистово молился, не рискуя каждое мгновение от страха с головой погрузиться во тьму собственной души. Единственное, в чем эти застенки проигрывали монастырю, это в том, что здесь не чувствовалось явственного присутствия Высшего. Но если бы еще и это было так, как в монастыре, то это была бы уже не темница, а какой-то храм.
Но, несмотря на положительные моменты, оставалась еще и куча отрицательных. Я откровенно устал сидеть взаперти, маялся, словно дикий зверь в клетке, не зная, чем себя занять. Мое тело и мозг, привыкшие к бурной деятельности, никак не хотели успокаиваться и переходить на более спокойный режим работы. Хотелось лезть на стенку, и настроение мое само-собой от этого нисколько не улучшалось. На второй день моего заключения случилась неприятность, которая отпустила мое расположение духа практически на самое дно. Ко мне вернулись сны. Кошмары, как их называл Агорник. Изматывающие душу и совершенно не дающие расслабиться. И почему-то в этот раз произошло это слишком быстро.
Обычно, после встречи с магом, следующие несколько дней я мог спать хоть сутками, пребывая в сладостном сером тумане без звуков и образов. Но даже по истечению этого срока первые сны никогда не бывали столь сильными и яркими, как те, что обрушилось на меня два дня назад. Почему это случилось так скоро, и что способствовало этому, я не знал. Моя вынужденная бездеятельность? То, что боя с колдуном как такового не было (Чародейка приложила меня всего одним заклинанием)? Мое унылое духовное состояние после потери наставника, или какая-то другая причина?
Чтобы хоть немного оттянуть неизбежное и углубить фазу своего сна, я решил бороться с проблемой проверенным методом. Усталостью. Большую часть свободного времени, а у меня его было массы, я уделил физическим упражнениям. Тюремные стражники, видя мои старания, недоуменно косились на меня, правда только в первый день. Потом привыкли.
Упражнялся я с прежним рвением, кошмары служили хорошей мотивацией, но без своего обычного энтузиазма. Травма, полученная мною в канализации, не давала мне заняться делом с полной отдачей. Даже в состоянии покоя мое тело испытывало некоторый дискомфорт. Ребра отдавали противной ноющей болью. А стоило сделать неосторожное, резкое движение, как она превращалась в острую и сковывающую. Приходилось беречься. Это не значит, что я урезал тренировки, просто делал теперь все упражнения гораздо медленнее обычного. Это занимало значительно больше времени, но мне его и так девать было не куда.
Не знаю, как на сне, но на моей травме занятия точно не сказались положительным образом. Боль не пропадала, а опухлость, вместо того чтобы спадать, кажется, начала даже расти. С момента моего заключения под стражу мне так и не сделали ни одного, даже самого поверхностного, врачебного осмотра. Так что я и сам не знал, насколько серьезны мои повреждения.
Царапины и укусы, оставленные на моем теле совсем не чистоплотными кхасса, тоже выглядели не очень хорошо. Несколько из них похоже воспалились. Но, по сравнению с теми же ребрами, дискомфорта вызывали гораздо меньше, так что я о них практически не вспоминал.
В промежутках между тренировками, молитвами и сном я размышлял о своем духовнике.
Разные причины привели всех нас в то вонючее подземелье. У каждого был свой мотив. У кого-то стремление поскорее справиться с работой, чтобы можно было сбежать в убежище и там спрятаться от своих страхов, у кого-то желание отличиться перед высоким начальством, а кем-то правила жажда крови. Алекса в темные зловонные коридоры завели угрызения совести. Стыд за момент собственной слабости, за то, что, поддавшись эмоциям, на время оставил своего друга и подопечного. И желание это как-то исправить.
Само собой, духовник не должен рисковать и, соответственно, сопровождать охотника на магов в потенциально опасных фазах охоты. Таких как, например, спуск в подземелье с определенной вероятностью встретить там врага. Но Агорник упустил это, либо осознанно пошел на риск, поняв, что мне, возможно, грозят неприятности от инквизиторов. Им двигал благой порыв, и от того еще горше, что из-за него он погиб.
Целыми днями я раздумывал над тем, как можно было спасти моего наставника. И что я для этого не сделал. Где я поступил неправильно, где не сказал нужные слова, где медлил, когда необходимо было действовать.
Сразу после моего пробуждения в той гостинице Алекс хотел о чем-то со мной серьезно поговорить, но я попросил отложить нашу беседу на потом, ссылаясь на спешку. Кто знает, быть может, поговорив со мной, он в последствии не оказался бы в том темном и вонючем колодце.
А возможно, я просто зря себя мучаю и накручиваю, но остановиться я не мог. Как бы я не старался, мысли мои все время возвращались к погибшему наставнику. И этот замкнутый круг начинался снова и снова. Сон, молитвы, тренировки, скорбные думы.
Четыре дня я был предоставлен сам себе. За это время я ни разу ни с кем не говорил, если не считать внутренних диалогов, не видел ни одного человеческого лица, если не брать в расчет парочки молчаливых стражников, с совершенно невыразительными, приевшимися мне в первый же день, физиономиями, и не слышал ни одной, даже самой неправдоподобной, новости. Поэтому, когда ко мне в камеру пожаловал какой-то разодетый франт, скорее всего должностное лицо из магистрата, и поделился информацией, что в город пожаловал один из старших инквизиторов, который желает безотлагательно со мной побеседовать, я как-то даже растерялся.
Само собой, моего мнения шикарно одетый господин не спрашивал, а поведал мне все это лишь из вежливости. Но и этот ресурс оказался совсем не безграничным. Вежливость у мужчины закончилась через несколько мгновений. Увидев, что я слегка остолбенел, переваривая информацию, он сделал неуловимое движение кистью, и в моей одиночной камере вдруг стало тесно. Меня скрутили, заковали в цепи и довольно грубо толкнули к выходу. Мне ничего не оставалось, как передвигать ноги в указанном направлении.
На выходе нас уже поджидал дилижанс. Не тяжелый тюремный транспорт, а обыкновенный фургончик, принадлежащий департаменту защиты города и используемый для перевозки его сотрудников. Правда, в плане удобства большой разницы я все же не почувствовал. В пути мы были не на столько долго, чтобы можно было искать качественные отличия. Фургончик, трясясь по мощенной булыжниками дороге, точно руки пьяницы со стажем, и задорно подпрыгивая на ухабах, вывез меня в квартал частных домов, после чего остановился. Франт перевел на меня многозначительный взгляд, а когда я на него никак не отреагировал, сделал движение кистью, будто прогонял какую-то надоедливую мошку. Для наглядности мне даже дверь открыли.
Я пожал плечами и несколько растерянно выбрался из транспорта, но удивление мое лишь выросло, когда дверца захлопнулась, а фургон тронулся и покатил прочь дальше по дороге. Широко раскрытыми глазами я проводил его, пока он не скрылся за поворотом, и только после этого осмотрелся вокруг. Не могут же меня таким странным способом признать невиновным и отпустить на все четыре стороны? Да и оковы с меня никто снимать не стал.
А вокруг не было ни ратуши, ни здания департамента защиты, ни представительства ордена. На тихую, казалось бы, даже сонную улочку, где меня высадил странный конвой, выходили лишь огороженные участки с одно-двухэтажными домами.
Догадка озарила меня, и я вернулся взглядом к тому дому, возле которого остановился фургончик. Так и есть! У калитки стояли и напряженно смотрели на меня двое здоровых мордоворотов. Меня доставили в один из конспиративных домов ордена.
Поймав мой взгляд, один из громил толкнул решетчатую дверь, и та со скрипом отворилась. Сегодня день любезности какой-то. Все передо мною открывают двери, будто я благородный или особа, приближенная к королю. Еще бы не эти цепи на руках и сходство было бы более полным.
Это был не тот дом, где я в свое время встретился с Гансом Вебером и его помощниками и даже прервал им некий ритуал. Это здание качественно отличалось от того всем, чем можно было. Размерами, роскошью отделки и объемом прилегающей территории.
Дорожка, мощеная белым камнем, вела прямо к крыльцу огромного двухэтажного особняка, настолько большого, что в голове у меня тут же возникло сравнение с гигантским мореходным судном, вроде галеона или даже линкора. Окна дома не казались иллюминаторами, они были его парусами. Большими витражными парусами. Стены, к сожалению, скрывали верхнюю палубу и людей, но почему-то не возникало ни малейшего сомнения в том, что обслуга этого особняка нисколько не уступала своим количеством команде настоящего морского судна.
И если сам дом был кораблем, то его крыльцо являлось носовой фигурой. Изысканной и массивной одновременно, с его плавными обводами витых перил и основательностью двух пузатых колон, принявших на свои плечи совсем не легкий навес.
Саму дорожку с обеих сторон, точно почетный караул, обступили кусты роз и сирени. Дальше, за плотными рядами кустарника, раскинулся сад, явно носящий декоративный характер, по тому как ни одного плодового дерева в нем я не увидел. Там же, между стволов, по сочной, несмотря на осень, зеленой траве гуляли псы, специально выведенной по заказу ордена породы. Представители этой породы всегда отличались особой верностью своим хозяевам и неугасающей яростью в бою. Их черные шкуры с короткой шерстью лоснились от пышущего здоровья, а под ними, от любого движения собак, со звериной грацией перекатывались канаты мышц.
По указке одного из громил я проследовал к дому. Точнее попытался. Но сделав всего один шаг в этом направлении, я услышал короткий грозный рык, который мог означает только одно — четвероногим сторожам не понравился гость.
Пять или шесть черных молний метнулись ко мне со всех сторон. Я не успел даже испугаться, как из-за моей спины раздался свист, и все собаки замерли прямо в движении, словно какой-то колдун обратил их в камень. Лишь их глаза, неотрывно следящие за каждым моим шагом, да еще слюна, капающая из оскаленных пастей прямо на траву, говорили о том, что передо мной не статуи, и с животными все в порядке.
Осторожно ступая, я продолжил путь к дому, но больше никакой реакции, кроме злобного сверкания желтых глаз, от собак не добился. И хорошо. Их звериный напор, честно признать, меня слегка ошеломил.
Двери особняка вблизи показались мне полотнищем одного из знаменитых художников Ракота. Их явно делал не обычный столяр, а еще и не последний человек в искусстве. Узоры и резьба завораживали своей необычной вязью.
