И моё предположение оказалось верным. Уже к обеду этого дня в Гнёздово прискакали люди боярина Бориса Меркурьевича во главе со своим шефом. Раскланявшись друг с другом, я немедленно приступил к обработке боярина.

— Боярин Борис Меркурьевич, предлагаю тебе, совместно со мной, заняться одним прибыльным делом.

— Слушаю тебя Владимир Изяславич со всем вниманием и почтением!

— Что тебе известно о войлоке?

— Кошма, что ли? — увидев подтверждающий кивок с моей стороны, боярин продолжил. — Слышал, что степняки, для сугрева, обкладывают его вокруг своих юрт. Из него ещё делают потники, подмётки для сёдел, одёжу какую-то свою, ещё ковры, но они не больно лепые, особенно по сравнению с персидскими.

А боярин оказался в этом деле довольно просвещённым.

— А сам чего, шерсть регулярно продаёшь, а войлок не выделываешь?

Боярин задумался, действительно, почему?

— Да как-то не сподобился, — растерянно протянул он, а потом нашёлся, что добавить, — да и товар ентот басурманский и малоценный.

— Ой, ли! — усомнился я. — Конечно, боярам войлоковые ковры ни к чему, лучше и краше, конечно, тканные персидские. А те же смерды и ремесленники, я думаю, с радостью бы их покупали. Или дружина в зимнем походе вместо дорогих сукновальных палаток, могла бы использовать не только дешёвые, но и тёплые войлочные.

— Наверное, — не уверенно протянул боярин.

Вот, что значат стереотипы, подумал я. Вбили себе в голову, что войлок басурманский, значит, русскому человеку его использовать невместно и зазорно.

— Действительно, княжич, я как-то и не думал, что войлок на Руси пользителен хоть для кого-то будет, мы ж не нехристи копчённые! А сейчас над твоими словами думаю — и верно ты глаголешь, хорошая вещь войлок — тёплый и дешевше сукна.

— Прежде, чем продолжим разговор, ответь, ты согласен организовать со мной войлочное предприятие на паях?

— Каковы условия? — сразу подобрался боярин.

— Я так понимаю, что своими силами ты войлок изготовить не сможешь?

— Ну, ежели только в будущем году, и то если удастся найти в южном порубежье знающих людей и посулами сманить их в Смоленск.

— Мастера-суконщика или хотя бы подмастерья сможешь нанять?

— У меня в закупах таковой имеется!

— Ещё лучше. Я в общих чертах представляю, как выделывают войлок. Надо будет с твоим закупом встретиться и обсудить это не особо сложное производство.

— Ладноть! Хоть сегодня! — загорелся боярин.

— Не будем гнать коней, Борис Меркурьевич, мы пока ни о чём с тобой толком и не договорились. Так вот, продолжим разговор. Сразу у твоего мастера может и не очень хорошо получиться, тут надо, как и в любом другом деле развить в себе нужный навык, ловкость и чутьё, без этого никак. А так там, в валянии шерсти, ничего сложного нет. Если бабы степнячки с таким ремеслом справляются, то думается мне русский мастер и подавно не подведёт.

— Не должён! Сукно со своими помощниками он делает не плохое, правда, грубоватое, по сравнению с немецким, но зато прочное! — с гордостью в голосе похвалялся боярин достижениями своего закупа.

— Тогда, Борис Меркурьевич, слушай мои условия ...

В итоге сошлись с боярином на следующем. В обмен на 49% паев нашего с ним совместного Войлочного СП боярин не только отдавал мне свою шерсть, но и согласился взять на себя все прочие расходы, в том числе строительные, по персоналу предприятия (для ручной промойки, разрыхления и уваливания шерсти понадобятся шерстобиты и шаповалы) и закупке необходимого оборудования (гребней с железными зубьями и простого лучка со струнною тетивою — для взбивания и разрыхления шерсти). А чего такого? Нормальная схема получилась, его деньги — мои технологии и гарантированный госзаказ в придачу!

Войлочное производство решили развернуть в нескольких километрах к югу от Смоленска, в южном форпосте столицы, в Воищине — укреплённом городке, являющемся ещё и родовым гнездом этого боярина.

Обмыв заключённую сделку, оформленную пока только в виде рукопожатия, и плотно закусив, мы продолжили прерванный деловой разговор.

— А как ты думаешь, боярин, будет ли у мизинного люда пользоваться спросом войлочная валяная обувь или валенки, которая будет такая же тёплая, как меховые онучи иль сапоги, но намного их дешевле?

Боярин в очередной раз подвис.

— Думаю будет! Нет, уверен, что будет!

— Значит, кроме валенок, палаток мы будем изготавливать верхнюю одежду — вроде бурок, шапки, не будем забывать о подмётках для сёдел. Думаю, стоит заняться выделкой простых и окрашенных моими красками ковров разных видов — напольных, настенных.

— Ооо!!! — громко обрадовался боярин, — это замечательная мысль, Владимир Изяславич! Если войлочные товары твоими красками крыть, то они сразу в цене многократно прибавят!

— Должен быть сегмент дорогих товаров — искусно сделанных и покрашенных, а также дешёвых — грубой обработки и некрашеных!

— Всё верно! — не раздумывая, согласился боярин с рацпредложением, начавший витать где-то высоко в облаках.

Плюнув на все свои первоначальные планы, уже на следующий день мы с боярином и нашими свитами, укатали в Воинщину. Не терпелось мне поделиться своими теоретическими познаниями в валяльном деле и поучаствовать в организации производства. Боярину было ещё больше невтерпёж, расписанные перспективы чуть ли не повсеместного использования на Руси войлока, его просто окрыляли, не давая спокойно сидеть на месте.

Возвратился обратно в Гнёздово от боярина Бориса Меркурьевича, через четыре дня, сразу после того, как у его суконщика, быстро освоившимся в новом деле, стало получаться скатывать войлок приемлемого качества. По пути назад завернул в Смоленск, требовалось отчитаться перед князем, куда и зачем я мотался.

И вот теперь, наконец-то прибыв в Гнёздово, я сам себе дал обещание сосредоточиться хотя бы пару месяцев, только на своей рождающейся в муках армии. "Колдовству" в химических мастерских, металлургическим печам и прочим делам купеческим, отныне я посвящал не более пары часов в день, всё остальное время, стараясь проводить с новобранцами и их командным составом. Командиров, набранных из княжеских дружинников, тоже приходилось кое-чему учить в методическом плане, так как задуманная мной подготовка будущих ратников сильно отличалась от распространённой здесь практики.

Первые дни КМБ заставили меня сильно понервничать и усомниться в своей затеи. 'Какие к чёрту могут быть стройные шеренги и ряды, если они валются как неваляшки?!' — думал я про себя, гладя на покрытых с ног до головы грязью новобранцев.

Десятник Клоч, получивший в моей доморощенной армии звание полковника, разорялся криком:

— Полк, бегом!

Сброд, иначе их нельзя назвать, с трудом побежал по полю.

Мы с новоявленным полковником поскакали рядом на конях.

— Полк! Стоять! Разом поворот налево!

От этой команды случился массовый завал. Призывники стали натыкаться друг на друга и повалились в грязь, образуя безразмерные кучи.

— Поймите дурни, — не выдерживаю я, встревая в учебный процесс, когда с горем пополам восстанавливается относительный порядок. — Вы падаете от того, что по команде 'стоять' кто-то сразу останавливается, кто-то продолжает бежать и натыкается на спину остановившегося, оттого вы и падаете. Поэтому, чтобы этого не случилось, в следующий раз как услышите команду 'стоять' каждый из вас делает два шага, одной ногой, второй и останавливается, замирая на месте. Далее слушаете новые команды, что вам надо сделать: повернуться направо, налево, перейти на шаг, лечь на землю или подпрыгнуть, все, что скажет ваш командир.

— Правильно княжич говорит, — поддержал Клоч, — если вы так завалитесь перед лицом врага, не сохранив строй — вас всех мигом перебьют, не успеете и глазом моргнуть!

Попрощавшись с полковником, я напоследок ему сказал.

— До начала лета боевого оружия получить не сможете, кроме луков однодревок, но они от тисовых будут сильно отличаться.

— Видел я княжич эти твои саженые луки. На конях с такими, конечно, не повоюешь, а вот пешцы с ними управляться смогут. — спокойно отреагировал на мои слова Клоч. — Пока рано им оружие настоящее выдавать, а то поубиваются. Бывалые дружинники, назначенные сотниками или, по-твоему, ротными — и те приноровится сразу к твоим т а к т и ч е с к и м построениям и перестроениям не могут, что уж о смердах говорить!

Хоть Клоч и был изрядным балагуром, но прекрасно понимал, когда и с кем шутить, а когда этого делать лучше не стоит. Парень явно дружил с головой, и ему было интересно всё новое и необычное, а такого добра вокруг меня было хоть пруд пруди. Командирами второго и третьих учебных полков я поставил десятников Бронислава и Малка, а их заместителями Аржанина и Твердилу. Штатные должности девяти комбатов и двадцати семи ротных заняли рядовые гридни князя.

— В следующий раз привезу вам трубы и барабаны. Трубами будете команды дублировать, а под барабаны будет удобно ходить в шаг, при плотных построениях.

— Вот это дело, княжич! Привози побыстрее! — обрадовался Клоч.

— Ладно, бывай полковник! — особо выделил новое звание Клоча в моих войсках.

— Да какой там полковник, Владимир Изяславич! — смущённо махнул рукой Клоч, но новое звание ему явно нравилось, хоть это он и пытался скрыть.

Вообще, первый месяц выдался тяжёлым не только для меня, но и для дружинников-командиров, приноравливающихся не только к новобранцам, но и к новым требованиям, предъявляемым к их подготовке. Не обошёл своим вниманием и теоретическую подготовку, раздав им специально выточенные деревянные "учебные кубики", каждый из которых обозначал человека (напр. пикинер, взводный, вестовой и др.) или целое подразделение (напр. рота, батальон, полк). Переставляя по столу эти кубики "офицеры" учились разворачивать маршевые колонны в роты, батальоны и полки. Уяснять для себя иные перестроения и движение подразделений на поле боя.

Ну, а особенно тяжёлым, что вполне естественно и объяснимо, прошедший месяц стал для оторванных от сохи землепашцев. Это, в общем-то, не было для меня новостью, так бывает во всяком новом деле. Рано или поздно тело призывников адаптируется к новым нагрузкам, у кого это не произойдёт — тех просто спишем. А вот переформатировать, в нужном ключе, голову у бойцов — задача намного сложнее. Ведь воин мыслит совсем не так как крестьянин и знания ему нужны совсем другого рода. Для успешной перестройки психики нужно особое, пограничное состояние сознания. По своему опыту я знал, что быстрее и эффективнее всего подобное душевное состояние достигается на войне или при тягчайшем психофизическом изнеможении. Мой жизненный опыт утверждал, и я с ним благоразумно соглашался, что именно тогда, когда тебе приходится себя ломать, превозмогая вся тяготы, не только закаляется твой характер, но и меняется само мышление, отношение к жизни, восприятие мира. Без этого внутреннего перелома, весь распорядок службы, все хитрые перестроения просто не приживутся. А вдалбливаемая служба и вся военная наука в должной мере, не въестся в кровь и толку от неё будет х..., да не х...! А значит, в экстремальной ситуации боец, не осмысленно, отринув всю ратную науку, будет действовать лишь на вложенных в него природой животных инстинктах. Поэтому на войне, сходные по численности и вооружению ветераны всегда бьют не нюхавших пороху салажков. Но весь трагизм ситуации в том, что времени на получение боевого опыта у нас просто не оставалось! И если быстро не удастся создать действующий военный механизм, то уже через четыре-пять лет монголы просто придут, увидят и победят. Поэтому, лично для меня война уже началась, и я не разводил попусту сопли, требуя от дружинников тренировать пехотинцев жёстко и решительно! Не брезговал даже травмоопасными учебными боями. Необстрелянные бойцы, хотя бы в них, могли набраться хоть каким-то суррогатом, слабого подобия так необходимого им военного опыта. Альтернатива пролитию крови только одна — пролитие вёдер пота.

Исходя из вышесказанных соображений я начал КМБ со старой, "доброй", изнуряющей общефизической подготовки. И началась "потеха" — многосуточные пешие переходы, чередовались забегами по пересечённой местности, прерываемые лишь несколькими часами на сон. Эти многочасовые забеги очень быстро превращали вчерашних лесовиков в живых роботов, полностью послушных воле командиров. Секрет такого метаморфизма прост — у бойцов просто не оставалось ни моральных, ни физических сил что-то обдумывать и как-то действовать самостоятельно. Пехотинцы уже через несколько дней стали напоминать дрессированных зомби, с красными глазами и вмиг осунувшимися лицами. Нестроевые разговоры были полностью вытеснены гипнотизирующим, ритмичным боем барабанов и громкими звуками труб. А вся их мыслительная деятельность свелась лишь к тому, чтобы услышать и быстро, дабы не заставили принять положение "упор лёжа", исполнить приказ своего командира.

За первый месяц вокруг Гнёздова новобранцы нарезали десятки кругов. Они, стиснув зубы и мобилизовав все свои силы, преодолевали буераки, форсировали мелководные препятствия в виде речки Свинцы, утопали в грязи, промокали до последней нитки в ливнях, замерзали в стужу, задыхались после марш-бросков и заваливались спать, едва успевая снять с ног окровавленные от мозолей портянки. Но зато уже летом тридцатикилометровый дневной переход воспринимался ими как отдых от службы. Но это будет потом, и вовсе не главное. Сейчас же, измотанные до основания, вымазанные в грязи, промокшие до костей под проливными дождями, напрочь забывшие, что такое сон и сытое брюхо, пехотинцы медленно, но верно превращались в податливую глину, из которой можно было вылепить всё, что душе угодно.

К 1 января, ознаменовавшемуся внезапно обрушившимися на княжество лютыми морозами, было потеряно или комиссовано 1/3 первоначального воинского набора. Большинство этого контингента просто сломалось, не выдержав всех этих тягостей — они были морально обанкрочены, распространяя вокруг себя депресняк, как заразную болезнь — их нужно было срочно удалять из коллектива. Многие из выбывших получили травмы, не совместимые с дальнейшим прохождением службы. Были и погибшие от простудных заболеваний и от различных инцидентов, свойственным выбившимся из сил людям. Некоторые, смалодушничав, ушли в самоход — сбежали неизвестно куда.

Зато сохранился и выявился костяк, на который можно было "нарастить мясо" и дальше с ним успешно работать. Выдержавшие все эти двухмесячные издевательства, показавшиеся, должно быть им, дольше всей прожитой до этого жизни, они стали морально и физически готовы к дальнейшей службе, а главное, открыты всему новому. Без этого было никак не создать самостоятельный род войск — тяжёлую пехоту. Потому как основа основ панцирной пехоты, её краеугольный камень — это с т р о ж а й ш а я дисциплина! Иначе, ныне главенствующая на поле боя конница своими манёврами и натиском, просто расстроит строй, превратив пехотинцев в беззащитные, но чертовски дорогие игрушки.