— Тогда какой вопрос, сами тысяцкого и выбирайте, — он снова подобрался и отошел от стола на пару шагов. — Я назвал дружинников, достойных этого высокого места.

— А мы его выбрали, — боярин Мечник встал с лавки.

— Вота диво дивное! — опешил сотник. — А чего от меня добивались, в пересуд только втянули?

Вслед за боярином поднялся воевода, за ним остальные граждане по обе стороны столов, не заставили себя ждать и княгиня с сыном.

— Считай, что это было твое честное слово, навроде клятвы гражданам Козельска, — успел пояснить воевода. — Клятва у тебя, Вятка, оказалась верной и крепкой.

— И к месту, — добавила княгиня Марья Дмитриевна под одобрительную улыбку сына. — А посему, сотник, с этого момента ты заступаешь на место убиенного тысяцкого Бугримы и получаешь от нас знаки отличия — доспех и шелом с серебряными накладками, а еще меч в ножнах с серебряным узором.

Она хлопнула в ладони, из боковой двери в гридницу вошли отроки в ратной справе, они несли перед собой куяк — пластинчатую бронь, украшенную серебряными накладками, и прямой меч с рукояткой из кости с вделанными в нее драгоценными камнями и в ножнах с серебряным узором. Сотник, еще не пришедший в себя, принял дар, затем внимательно осмотрелся вокруг, и с достоинством поклонился княжьей семье и гражданам:

— Матушка Марья Дмитриевна и пресветлый князь Василий Титыч, вольные бояре, ратные люди и купцы, а так-же граждане города Козельска, премного вам благодарен за высокую честь, оказанную мне, — он сглотнул слюну и распрямил плечи. — Даю истинное слово оправдать доверие на поле брани.

Вятка снял свой колонтарь без рукавов, отцепил от пояса меч и примерил дар, сверкавший в лучах солнца, залетавших в окна, серебряно-матовым отсветом. Доспех пришелся впору, а меч был по руке, тысяцкий надел на голову шлем с высоким шишаком и опустил на нос серебряную стрелку, превратившись в былинного богатыря с ясными синими глазами и русой окладистой бородой.

— Слава доброму ратнику! — оглядев Вятку, крикнул воевода, воздевая правую ладонь.

— Слава Вятке! Слава нашему тысяцкому!!!

Из дверей, из которых отроки выносили ратную справу, вышли теперь служки в длинных одеждах и с подносами в руках, на которых стояли тарелки с яствами и кубки с хмельными брагой и медовухой. Они поставили все на столы и удалились, бросая на виновника торжества восторженные взгляды, словно он один мог спасти город от нашествия поганых, клубившихся за стенами день и ночь. Вятка лишь смурил брови, чувствуя, как вливается в него неведомая сила, как распирает она бока и проясняет сознание. Теперь под его началом числилась половина городской рати и половина крепостной стены, которую нужно было удерживать не одной сотней воев, иначе враг мог прорваться и повырезать малых и старых, угнав в полон мастеров да молодых девок. Но это послабление для них было равно медленной смерти, потому что в рабстве никто долго не жил, а мог не пощадить никого за упорство, с которым козляне защищали родной дом. Когда возгласы улеглись и граждане расселись по лавкам, княгиня указала перстом за правое плечо Латыны:

— Занимай, Вятка, место тысяцкого и принимай участие в совете по защите крепости от ордынских полков. Отныне оно твое.

Радыня вместе с Латыной придвинулись ближе к боярскому ряду, новый тысяцкий уместился после них и взял в руки кубок, отлитый из серебра с чернением. Снова со всех сторон посыпались здравицы, заставившие его опрокинуть кубок в рот и выпить, растягивая наслаждение. Напиток оказался справным, выдержанным несколько лет в дубовых бочках, закрытых крепкими пробками, от него по жилам потекла теплая волна, вернувшая долгожданное томление напряженному телу. Когда Вятка вернул кубок на столешницу и огладил ладонью усы с бородой, он почувствовал себя уверенно, готовый решать проблемы города наравне с избранными Тут и подкатился воевода, поставивший перед ним задачу, назревшую вместе с присвоением чина:

— На неделе намечалась большая охота и ты, Вятка, должен был ею руководить, я знаю, что ты уже наметил, кто и каким путем пойдет в мунгальский стан, и кому там что делать. Но тебе, тысяцкий, теперь не до охоты, забот прибавилось поболе и поважнее, — он посмотрел на притихших горожан и прямо спросил.— Кого ты поставишь заместо себя во главе охотников и есть ли теперь в ней нужда? Не забывай, ратник, что твой голос стал весомее во много раз.

Вятка ощутил на себе множество взглядов, которые сошлись на его лице и стали давить так, что невольно захотелось загородиться руками, будто поднялся сильный ветер и начал дуть в трубу, направленную одним концом только на него. Но вместо этого он распрямил спину и вскинул голову, встречая невидимую силу стальным взором из-под сомкнутых на переносице бровей. Он уверенно сказал:

— Наша охота в становище ордынцев назрела как гнойный чирей, который уже не возьмешь прикладыванием к нему подорожника, пришла пора выдавливать его вместе с кровью, иначе жар поднимется во всем теле, — он рубанул рукой по воздуху. — В крепости ратных людей осталось наперечет, а нехристи прибывают под стены несчетными отрядами, они пришли на Русь тремя ордами и сколько их всего — неведомо никому. Мунгалы вырезали и обожрали всю округу, их кони выщипали траву и добрались до корешков, они не считаются с потерями и не уходят в степи, а это означает одно — ордынцы решили взять Козельск во чтобы то ни стало.

— Правильно молвит тысяцкий, — поддержал боярин Мечник его слова. — Если мы не нанесем им большого урона в живой силе, нам придется держать оборону до последнего ратника.

— Все равно мунгалы возьмут город, — высказал свое мнение один из купцов. — Потому что их — тьмы, а нас — наперечет.

Снова гридница наполнилась шумом голосов, в которых слышались гнев и одновременно вопрос, как быть дальше. Многие горожане настаивали на том, что нужно держаться до конца, чтобы мунгалы положили под стенами как можно больше воев, потом устроить на них ночную охоту, и если они не уйдут после этого восвояси, а примутся за штурм с еще большим усердием, воспользоваться подземным ходом, оставив крепость на милость победителя. Ведь брань на этом не закончится и даст бог придется встретиться на широких дорогах, которых на Руси много. Другие предлагали уйти сразу, унеся с собой самое ценное и спалив крепость дотла, пусть ордынцы поживятся объедками, а когда они сгинут в степях, отстроить город заново. Главное, сохранится ядро вятичей и будет кому вспахивать поля и сажать в землю зерно. Споры длились долго, служки обнесли гостей кубками с медовухой и пивом по третьему разу, успели заменить горячие блюда на холодные закуски, поставив рядом с тарелками глиняные кружки со студеным квасом и морсом из замороженной в липовых кадках морошки и клюквы с брусникой, чтобы было чем остужать разгоряченные головы. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь окна с византийским разноцветным стеклом, перебрались с пола на деревянный потолок и разлиновали его косыми линиями, а возле темных образов в серебряных окладах завозился иконник с трутом и лучинами. В конце концов перевесило мнение тех, кто ратовал за продолжение брани и за выход половины рати за стены, в их числе были бояре и купцы, переживавшие за справные терема, до которых еще не добрался огонь, и за добро в них.

— Твое последнее слово, тысяцкий, сколько дружинников ты отберешь на ловитву и кто их поведет? — воевода опять развернулся к Вятке. — И сколько воев останется на стенах для защиты города от ворога?

Вятка потрогал шлем с серебряной стрелкой, опущенной на нос, встал, загремев оружием, из-за стола, кинув взгляд на княгиню, остановил его на князе Василии Титыче, напрягшемся на высоком стуле. Их глаза встретились и каждый понял, что думы у обоих одинаковые.

— Ратников на охоту поведу я, — объявил тысяцкий спокойным голосом.— Одна половина козельской дружины останется на стенах, а другая пойдет со мной. Такое мое слово.

Глава одиннадцатая.

Не успел молодой месяц прикрыться очередной тучей, как к проездным башням с обеих сторон крепости и к взбегам, ведущим на стену с глухими вежами, потянулись отряды ратников, вооруженных только засапожными ножами. Каждый отряд насчитывал от пятидесяти до ста человек, всех воев было около шести сотен, облаченных в короткие лопоти с поясами и с подвернутыми рукавами, на ногах были поршни — сапоги из невыделанной кожи, вои имели между собой связь через посыльных и через факельщиков на стенах. Видно было, что перед тем как допустить кого-то до охоты, Вятка подвергал его испытанию, сравнимому с мунгальскими пытками, и теперь настал час показать, на что козельцы были способны. Тихо скрипнули ступени на взбегах и доски на полатях под навершием, зашуршали вниз лестницы и веревки, концы которых держали крепкие руки охотников, первые дружинники заскользили по ним к основанию с другой стороны стены. Под проездными башнями звякнули воротные заворины, пропуская в щель между дубовыми половинами ворот сначала разведчиков, а потом мощные фигуры ратников, растворявшихся в темноте. Тихо было и в стойбище ордынцев, обозначенном множеством костров, лишь изредка оттуда доносились звуки, больше похожие на одинокие вопли казнимых. Где-то возле рва с посадской стороны, заполненного трупами ордынцев, взвыл матерый волк, и снова все вокруг замерло до тех пор, пока на проездной башне, обращенной к Жиздре, не блеснул рваный огонь факела. Скоро он перешел в спокойное пламя и словно завис в воздухе, не освещая вокруг себя никого и ничего, а только плескаясь светлой точкой в черном омуте ночи. Вятка вышел за ворота главной башни и потянулся рукой к золотой цепочке на шее, пальцы нащупали крестик, а рядом с ним фигурку костяного Перуна, отшлифованную частыми прикосновениями, как в женских бусах, до жемчужной гладкости. Потерзав его между подушечками большого, среднего и указательного пальцев, тысяцкий беззвучно пошевелил губами и снова опустил амулет за ворот чистой рубахи, сшитой из льняного полотна, и только после этого подал отряду негромкую команду к началу охоты. Над головами ратников ярче запылал, словно в него кинули горсть соли, единственный факел, укрепленный на крыше башни и видный со всех сторон, послышался легкий шорох, умиравший едва возникнув. Вятка передернул плечами, не ощутив привычной тяжести железных доспехов, сделал первый шаг по подсушенной солнцем земле навстречу опасности, притаившейся одновременно на левых берегах Жиздры и Другуски. Переходя за всеми по подъемному мосту на луг, занятый ордынцами, подумал о том, что так-же поступили на противоположной стороне крепости дружинники в отрядах под водительством его друзей и товарищей, жаждавшие отомстить поганым за погибших близких и соратников и мечтавшие разорвать кольцо Батыги, охватившее небольшой город со всех сторон. Пришла пора ставить точку в долгом стоянии, и с какого края она уместится удобнее, зависело теперь не от храбрости защитников крепости и не от числа осаждавших ее, а от терпения, на чем держалось все мироздание. Если бы Вятка, и с ним горожане, об этом ведал, он бы не спешил с охотой, а держал оборону до тех пор, пока оставались силы, тогда было бы неясно, кто бы праздновал победу, которую боги успели начертать в небесных книгах судьбы. Известно, что судьбу можно изменить, если подойти к ней с размышлением. Но кто и когда знал, как надо поступать в таких случаях, об этом догадывались лишь посвященные, приходящие в мир людей через промежутки времени, не поддающиеся исчислению. Скорее всего, их посылали на землю в те моменты, когда это было необходимо.

За стенами крепости устойчиво колыхался толстый пласт вони, от которой нечем было дышать, при сильных порывах ветра верхние слои ее сносило на город, и тогда бабы и девки задирали подолы сарафанов и затыкали носы, пряча от всех покрупневшие мокрые глаза. Защитники старались хоронить убитых в день их гибели, не дожидаясь, пока трупы начнут разлагаться, лишь бы попы и другие священники успели отпеть души. Вятка перешел ров по доскам, проложенным заранее разведчиками, он решил начинать охоту не с начала лежки поганых вокруг костров, а постараться проникнуть в середину, где можно было разжиться крупной рыбиной с золотыми шпорами на каблуках цветных сапог. Тогда руководить мунгалами, если бы возникла проблема, было бы в первое время некому, это дало бы охотникам большие преимущества, кроме всего, крайние ордынцы не стали бы стрелять из луков в глубь войска, где прятались темники с ханскими приближенными. В середине стойбища и воины были спокойнее, они предавались сну не держа в руке чембур, протянутый от лошади, а привязав его за широкий матерчатый пояс. Была и обратная сторона, не оставлявшая возможностей на спасение в случае провала затеи — вряд ли кто из охотников сумел бы добежать с середины стойбища до его края, чтобы прорваться к стенам крепости. Мунгальские воины отошли бы по приказу смекалистого тысячника от охотников на расстояние, оставив их на виду, и перестреляли бы из луков как стаю глупых куропаток. Но Вятка отогнал мрачную мысль, подумав, что если так рассуждать, то на ловитву не стоило выходить, для того он и привел сюда козельских ратников, чтобы навязать поганым свой порядок. Как только до первых костров осталось с десяток сажен, он подал глухим подвыванием знак десятским и сотникам Бранку с Охримом, а когда те сбились вокруг него, тихо и с твердостью в голосе пояснил:

— Погляньте на луговину, в центре ее горит большой костер, он освещает шатер с мунгальским хвостатым тугом у входа и со знаменем на крыше.

— Видно как на ладони, — отозвался один из десятских. — А по бокам входа стоят два ордынских волкодава с мордами шире плеч.

— Так и есть. Нам сначала надо подобраться туда и попробовать лишить нехристей ихней головы, — кивнул тысяцкий. — А чтобы не мешаться, пойдем разными путями, убирая часовых, если они окажутся на нашей дороге. От шатра мы так-же разойдемся лучами и уже тогда займемся охотой на мунгал, стараясь ходить по воздуху и орудовать ножом будто это молонья.

— Тогда надо летать и с лета отправлять нехристей к ихнему богу неба, — не утерпел с подковыркой Званок, рядом с которым Вятка разглядел его Улябиху. Он поправился, смутившись от тяжелого взгляда тысяцкого. — Я к тому, что чем меньше шума, тем больше в ушкуе будет рыбы.

— Нам ее не солить, пускай эта рыба плывет в мунгальские степи и там гниет хоть с головы, хоть с хвоста, — приструнил Вятка старого товарища, и наказал. — После охоты всем сбираться возле подъемного моста, а ежели его не успеют опустить, тогда под стенами рядом с проездной башней, на навершии лежат заготовленные веревки и лестницы, их по первому сигналу скинут дружинники тысяцкого Латыны.

— Тогда с богом, — прижал сотник Бранок правую руку к груди. — Помоги нам Перун и Сварог.

— А мы не оплошаем, — добавил его друг сотник Охрим.

Кольцо охотников неумолимо сжималось вокруг шатра с полотнищем над ним ввиде пятиугольного знамени, видного в жиденьких лучах молодого месяца, там блаженствовал, скорее всего, какой-нибудь мунгальский вельможа, если судить по охране и юртам обслуги, от которых остро и вонюче пахло жирной мясной едой и восточными приправами, а так-же незнакомыми другими запахами. Сквозь редкие щели между шкурами пробивались отблески от светильников, зажженых внутри, слышны были отрывистые фразы, которыми изредка перебрасывались ночные стражники, стоявшие недалеко от входа. Они опирались на древки пик, расставив ноги и прижимая к бокам круглые щиты с выбитыми на них странными знаками. Вятка скосил глаза на Улябиху, снова увязавшуюся за ним со Званком, показал рукой, чтобы обежали шатер с другой стороны, сам зашел сбоку и затаился в выжидательной позе, приготовив для броска нож с тяжелой ручкой и не менее массивным лезвием. Скоро Улябиха, хваткая и гибкая как куница, пискнула из темноты полевой мышью, давая знать, что они с семеюшкой ждут сигнала для нападения на часовых. Те не прекращали перекидываться короткими фразами, то повышая, то понижая голоса, видимо, у них продолжался давний спор. Вятка привстал на коленях и закинул руку с ножом за спину, собираясь метнуть его под шлем ближнего к нему стражника, услышал вдруг сочный всхлип и понял, что супружники опередили его с броском, поразив второго часового. Первый стражник повернул голову к товарищу и замер, стараясь сообразить, что произошло, этого времени хватило, чтобы Вятка успел прицелиться и послать нож ему в шею. Охотники бесшумно подскочили к часовым и прекратили их агонию, надавив большими пальцами на выемку внизу горла. Кругом продолжала таиться тишина, в которой дожидались своего часа остальные члены отряда, успевшие подтянуться к шатру, но тысяцкий не думал их призывать, надеясь на свои силы и на силы помощников. Он подкрался к пологу, закрывавшему вход, заглянул за его край, увидел внутри раздетого ордынца с огромным животом и оплывшими щеками, развалившегося на шкурах с чашкой мутной жидкости в толстых пальцах. По его ногам, похожим на ошкуренные бревна, ползала маленькая женщина с распущенными волосами и с раскосыми глазами, она покрывала кожу, изрытую множеством язв, короткими поцелуями, заставляя господина закатывать зрачки и глухо урчать. За спиной ордынца горел костер, возле него возился на корточках слуга в восточных одеждах, подбрасывая в огонь щепотки порошка, превращавшегося в белый дым, растворявшийся в воздухе. Отсветы пламени скакали по стенам шатра, затмевая огоньки жировиков по углам и пятная богатое оружие, сложенное поверх одежды, кровавыми пятнами. До него можно было дотянуться с ложа взмахом руки и выхватить или саблю из ножен, или взять короткий дротик с острым наконечником. Вятка опустил край полога, пригляделся к трупам сторожей, с их плеч соскольнули на землю крепкие мунгальские луки, а к поясам были пристегнуты колчаны со стрелами. Он подумал, что правильнее будет расстрелять хана стрелами его воинов, нежели набрасываться на него с ножами, вряд ли даже такие длинные лезвия достанут до сердца, скрытого под многими слоями жира. Зато визг от этого слизняка может всполошить все поганое становище. Он сделал знак Улябихе, чтобы она подобрала один из луков, сам бесшумно выдернул из-под локтя мертвого кебтегула другой лук и быстро наложил стрелу на тетиву. Затем подвел бабу к пологу, наказав ее семеюшке не спускать глаз с юрты охраны, откуда могли в любой момент показаться сменщики, чуть отогнув край ковра, кивнул на наложницу. Баба стрельнула туда зрачками и понимающе ухмыльнулась, изогнувшись назад, отжала по мунгальски налучье левой рукой, как бы всем дерзким видом говоря, что она готова убить ордынку только за то, что та пришла на ее землю. Вятка мгновение помедлил, затем откинул полог резким движением плеча и ворвался внутрь шатра, важный хан не успел сообразить, что происходит, он только расширил узенькие щелочки глаз, как стрела с каленым наконечником вошла в его жирное тело почти наполовину, вторая стрела, посланная вдогонку, ударила в горло, из которого вырвалось кряхтение, убывающее из-за потока крови, хлынувшего из раны. Тысяцкий мельком заметил, как наложница без звука ткнулась в ноги господину, из прикрывающего узкую спину золотистого халата, пошитого из канчи, торчало черное оперение, вокруг него начал образовываться темный круг, будто перья стали отдавать краску шелковой материи. Лишь слуга, возившийся с костром, успел глухо вскрикнуть, он упал в огонь, просыпав в него из кожаного мешочка пахучий порошок. Вятка поджал было губы на убийство безоружного раба, тем более, что он был не женщиной, могущей своим визгом поднять на ноги мертвого, но в ответ получил от Улябихи такой испепеляющий взгляд, что предпочел отвернуться и заняться осмотром шатра. В нем было столько добра, что оно не уместилось бы на нескольких телегах, одних ковров висело по стенам и лежало на полу не один десяток, не считая оружия с золотыми и серебряными рукоятками в таких-же ножнах, и нескольких сундуков, обитых драгоценными пластинами, закрытых на массивные замки, в которых восточные люди возили обычно сокровища. Но ратник пришел в логово мунгал не за поживой, он направился было к выходу, когда снаружи шатра раздался какой-то шум. За спиной тенькнула тетива, это Улябиха взяла лук на изготовку, заставив и тысяцкого перехватить нож за рукоятку, он встал сбоку полога, готовый ко всему. Но время шло, а все оставалось по прежнему, Вятка выглянул наружу и увидел Бранка с воями, стоящими над еще несколькими трупами ордынцев, это были скорее всего сменщики кебтегулов, так и не окончивших спор, души которых вознеслись на небо раньше. Воткнув клинок в ножны, Вятка вышел из шатра и сделав знак сотнику, чтобы тот с ратниками подобрал с земли луки часовых с их сменщиками, раскидавшихся в паре сажен от входа, двинулся к юрте охранников. Это было самое опасное место в стойбище, из которого в любой момент мог прозвучать тревожный сигнал и поднять на ноги всю орду. Охотники окружили помеченную особыми знаками юрту, в которую не вернулся разводящий и приготовились поразить отборных кешиктенов знатного хана стрелами их товарищей. Один из них отвернул полог на входе, внутрь крадучись вошли несколько воев, через мгновение оттуда донесся дружный хлопок тетив о рукава лопоти и сдавленные вскрики раненных ордынцев, которых дружинники быстро добили ножами.