— И война, выходит, может в любой миг учиниться, — задумчиво протянул я.
— Может, — не стал спорить Леший. — Причём даже не из-за злонравности бриттской. Вы речи команды Погибели Троллей слушали?
— Ну, — протянул я, — признаться, не особо вслушивался.
— И зря, — злонравно ответил Добродум. — Потому как исландцы, кому сие судно принадлежит, к войне полисной очень расположены, если не на уровне политиков, то на уровне людей. Что речи в команде ярко иллюстрировали.
— А с чего так? — заинтересовался я.
— Да что-то у них с треской связанное, — отмахнулся леший, но узрев чело моё, изумлением перекошенное, пояснил. — У данов исландских к треске этой дурацкой любовь просто патологическая. И жадность, из сей любви проистекающая. Ну а поскольку воды с бриттам у них, почитайте, одни, то ярятся исландцы на бриттов люто, мол, треску их ловят. Вам смешно, — отметил он мою ухмылку, — а вот конфликты с бриттами, почитайте, наполовину из-за исландцев за последний век. Ну да бес с ними, вопрос в том, что войну и Полис союзный начать может, по неразумению своему.
— Так может, и стоит начать, — обдумал я. — Не говорю я, что хороший сие расклад, но ежели бы прибили бриттов, когда они Полисы Альбы и Эриннаха вырезали, не было бы ныне проблемы.
— Не было бы, факт. Вот только помыслите, сколь новых бы возникло. Начиная от проблем психологических милитантов, в полисы вернувшихся. Последствия такового не одно поколение аукалось бы. Но даже это не столь важно. Два века бритты есть этакий “враг”. Реальный, выдуманный — дело десятое. Но конфликты между Полисами Гардарики редки, военные вообще по пальцам длани перечислить можно. И с данами у нас доброе соседство. А вот ежели не было бы бриттов, бес знает, как бы было.
— Ну тут всяко могло бы быть, но ежели проблемы не решать, поколением будущим оставляя, только хуже будет, — отрезал я.
— И такая точка зрения имеет право быть. И подтверждения ей, как и противоположной, в истории есть и в психологии человеческой. Впрочем, пока у нас с вами мыслеблудие: не нам решать, быть ли войне. Да и даже не Полису нашему, лишь глас имеющему, не более. Ладно, Ормонд Володимирович, на вопрос я вам ответил, пищу для ума вашего беспокойного, надеюсь, дал, — змейски оскалилось начальство. — Теперь вопрос заверения доклада… Вот вы кабан здоровый, — ругнулось начальство, после того как полка, вместо извлечения из потребовавшегося стола под рукой лешего на планки рассыпалась.
Впрочем, авария сия потуги Добродума не прекратила, так что извлёк он из руин полки папку, а из папки доклад мой, со слов моих Дарославу Карловичу записанный. И, прочитав его (а то мало ли, что переписчики злонравные в доклад вписали), я сию бумаженцию подписью заверил, силой юридической наделив.
— Так, хорошо, — наложило начальство клешни на бумаги. — Последний вопрос, и изыдите с глаз моих. И так ремонт после вас учинять, — несправедливо попрекнуло меня начальство, скорбно озирая руины кабинетные. — Даросил Карлович зрит, что действия ваши в посольстве и в доставке награды достойны, — с кислой рожей выдал злонравный Добродум. — С чем лично я решительно не согласен, говорю прямо. Не то, что осудить вас есть за что, дельно вы действовали. Но и награда излишня, — говнился злонравный леший. — Однако ж, с начальством спорить злонравно привычки я не имею, посему отвечайте, какую награду желаете. И на многое не рассчитывайте, всё ж не Полис спасли от беды неминучей, — с видом в зад ужаленного достоинства процедил Леший.
— Хм, — задумался я, несколько сей щедростью ошарашенный.
Ну реально, говорил Карлыч, что “награды достойно”. Что и вправду так, но я резонно полагал, что будет это премия денежного содержания. Вполне прилично и достойно, но вот вопрос “чего желается” — уже совсем иной коленкор. Таковые вопросы, ежели разобраться, есть признание не “службы, подражания достойной”, а “подвига, сверх ожиданий возможных”. Так что с Лешим я, признаться, был солидарен: никак мой вояж “из бриттов в славы” на подвиг не тянул.
С другой стороны, на острова я таки поплыл, невзирая на предполагаемую опасность. Да и деяния мои, опять же, более гражданину Полиса подобали, нежели подданному. А уж спектакль с лешим идолищем — вообще достоин многого, да и вполне на подвиг тянет, куда там Сцеволам жалким всяческим, лапу в факелах поджаривающим.
— Ну, сам я признаться, хоть и молодец со всех сторон, особо заслуживающего награды не зрю, — выдал я под Лешего кивки. — Но начальству виднее, — скромно продолжил я, на что Леший на меня, как на врага Полиса, зыркнул. — Так что желаю я, наверное, награду Полиса, сие признание начальства в материи символизирующее.
Собственно, пожелалка моя была о медали, дающей пансион пожизненный. Не сказать, что я алчностью проникся, просто моя овечка меня на мысли натолкнула. А именно, ну Володимира я с его “наплодить детей”, положим, посылаю. И вот начинаем мы с овечкой моей Милорадой (да даже не срастётся если с ней, найду ещё кого, поскольку разумно сие) жить да общаться всячески, телами и не только. Всё замечательно, оклад содержания моего денежного немал, даже аренду позволяет оплатить жилья не в виде квартирки двухкомнатной. И живём мы так полтора года, положим.
А вот далее дела становятся не столь радужны: направляет меня Леший в Академию, и максимум, на что рассчитывать я смогу, это на стипендию академического слушателя. Ну, возможно, усиленную, если проявлю “усердие в познании наук достойное”. Так всё одно маловато на двоих выходит. Причём, что меня Управа Посольская жильём обеспечит — отнюдь не факт. А кампус академический для служащих — совсем уж конура, для одной персоны стеснённый, о двух не говоря.
Всё это из расчёта “худшего варианта”, леший знает, что за “протекцию” мне Леший выкажет. Да и овечка моя, в состязаниях-представлениях гимнастических может столь обеспеченной стать, что и меня содержать. Вполне возможный расклад, между прочим. Но, при всём при том, пансион, медалькой обеспеченный, будет не лишним. А ежели всё “как всегда будет”, так и вообще палочкой-выручалочкой станет, уж голодать нам с избранницей моей точно придётся.
Вот, казалось бы, на фоне “пертурбаций Мировых” войн возможных, богов и протчих глупостей ерунда… Да сейчас! Желаю жить приятно и комфортно, а уж чтоб спутница моя стеснение терпела в вещах первой необходимости — вообще не можнó. А вот когда тут в порядке всё будет, можно и о судьбах Мира подумать, внимание им уделить, разумно расставил приоритеты я.
— Хм, — аж замялся Леший, с удивлением на меня взирая. — Я, признаться, полагал, что вы в Академию пожелаете тот час же, — озвучило начальство, поморщилось и дополнило. — В чём я вам препятствовать нахожу неправильным.
— Ну, как по мне, сие было бы совсем не по чести, — не стал я душу пред злонравным начальством раскрывать. — Уж договорились о годах двух, столько и отслужу. Да и времена ныне таковы, что сам бы сие бегством почитал, — дополнил уже честно я, и тут до меня дошло. — Так вы, Добродум Аполлонович, мне сию проверку с препаратами злонравно учинили, с прицелом на то, что в Академию я последую! — обвиняюще я простёр перст в начальство, вид принявшее непричёмистый. — Змей вы и леший злонравный, — не постеснялся я открыть часть мыслей своих.
— Ступайте, отпуску вам три дня, сего не считая, — с постной мордой изрекло начальство. — Даросилу Карловичу о пожелании вашем доложу. Всё, ступайте, — принял вид занятый леший злонравный.
Вот же змейский, злонравный, гадский, противный и вообще неприятный Леший, злопыхал я по дороге в управный склад. И то, что немалый смысл в проверке сей, с учётом допуска до академических знаний, есть, ничуть его злодейство не извиняет! Я реально до сих пор в раздрае некотором душевном пребываю, да и с последствиями сего допроса в памяти и разуме мне бороться, мыслю, не один день и не одну декаду. Козёл, однозначно, припечатал я противное начальство.
Серонеб Васильевич, персону мою гневную узрев, грудь цыплячью выпятил, вид принял непреклонный и героический, явно желая закрома свои изобильные оберегать от запросов и потребностей моих, разумных и законных. Впрочем, был мной проигнорирован и презрением полит. Не до него мне пока, а мортиру, или гаковницу на край, я из этого жадины ещё добуду.
Сам же я из шкафчика ключи и документы, перед посольством схоронённые, извлёк, да и пакет обнаружил с вещами своими, в Лондиниуме оставленными. И пошёл праведно гневный и задумчивый я в квартиру свою в инсуле.
Вообще, предавшись гимнастическим штудиям, я несколько успокоился. Начальство моё, конечно, злобное и змейское, но сие я и так знал. А вот то, что мои мысли при поступлении на службу, о том что персону мою он мыслит пожертвовать интересам полисным в угоду, скорее не подтвердились, нежели наоборот… это неплохо.
Ну и в целом, выходит у меня с жизнью и службой пока сносно. Капуты всяческие напрягают, но тут Леший верно отметил, было бы это ужасом лютым лишь в том случае, ежели он либо его адепты могли мозги спекать. А так, как есть (или видится, но как по мне — как есть), то лишь фактор жития Мира. Не самый приятный, но Мир мне докýмет с печатями, что будет всё мне угодно, и не предоставлял. Что гадство его, несомненно, символизирует, но сам факт никак не отменяет.
А в остальном сносно. Чуть более полутора лет до Академии, штудии мои вполне уместны, как подготовка к Академии же вполне подходящие. Ну а риск войн и прочих неприятностей и ранее были, невзирая на моё о них незнание. А вот с жизнью личной может вполне приятственно сложиться, хотя тут надобно в неуместную эмоциональность не впадать и вообще в руках себя держать.
Как показал препарат гадкий, внутри я излишне наивен, добёр и вообще мягок. А тернии мои сие нежное подбрюшье лишь оберегают. Не сказать, что мягкость — это плохо, но уязвимость явная. С той же овечкой, если сложится, к примеру, тернии я втяну волей-неволей. И вполне могу в подкаблучника безвольного превратиться, ежели себя руках держать не буду и порывы душевные с пристрастием не проверять. На разумность и нужность.
А вообще, засев с кофием, начал думать я — возможно, мне в моих планах на будущее надо приоритеты сменить. И, кстати, ежели так, как видится, то и расчёты я могу начать ныне проводить. Точнее, учиться в дисциплинах математических и физических сверх моих знаний. А потом и расчёты проводить, чай не схемотехника, а механика простая, пусть и не тривиальная.
Так что на следующий день посетил я несколько лавок книжных, потребные в планах моих книги приобретя. И в штудиях различных дождался фони. Ровно в шесть пополудни, секунда в секунду, с улыбкой отметил я, поднимая трубку.
— Здравия вам, Ормонд Володимирович, — пожелала мне трубка. — Рада я, что заточение ваше закончилось.
— И вам здравия, Милорада Понежевна, — ответствовал я. — Искренне рад фони вашему и рад слышать, — дополнил я. — Вынужден с прискорбием сообщить, что служба меня вновь через два дня призовёт. Потому, коли возражений у вас нет, хотелось бы с вами завтра с утра встретиться. В девять пополуночи я на диплицикле буду у врат дома вашего, если вас устроит.
— Устроит, Ормонд Володимирович, буду ждать вас с нетерпением, — был мне ответ.
— Только оденьтесь потеплее, — несколько занудно, но вполне оправданно попросил я, на что последовал смешок и заверения, что всё будет.
А с утреца я девицу прихватил, направившись в увеселительный парк Полиса. И вместо разговоров серьёзных катались на каруселях мы, в конкурсах участвовали, даже в несколько игр подвижных друг с другом сыграли, где я спутницу приятно (ну, судя по мимике), поразил гибкостью, моей полноте несвойственной.
Под конец нашего свидания я сплёл Милораде венок, да и она, на удивление, мне в то же время. Так что перекусив в кафе да прихватив немного провизии с собой, отвёз я спутницу на берег Вилии. Где, расположившись на пледе, немного перекусили мы и поцеловались. Долго и бесовски приятно целовались, впрочем, через пару минут я раскрасневшуюся и глазами блещущую спутницу отстранил.
— А вот теперь, Милорада, надобно нам поговорить о делах наших и будущем, — борясь с естественными желаниями, выдал я.
— Почему сейчас?! — с явным гневом выдала девица. — Ормонд, было же у нас время, а сейчас…
— Именно сейчас, потому как сколь бы мне наше общение телесное желанно и приятно не было, но надо. Первое, мы сегодня с вами первый раз в жизни пообщались не как купцы. Не как друзья, а как девица с молодцем. Что, мыслю я, непременно должно быть, раз уж о будущем совместном говорить мыслим.
— С этим спорить сложно, — подумав, ответила овечка. — Но поговорить и завтра можно, а сейчас вы такую песнь, — положила она ладошку на грудь и с обидой на меня уставившись, — заглушили!
— И мне неприятно сие, но мыслю, необходимо, — ответил я, а на требовательный взгляд продолжил. — Для нас, Милорада, ежели жить мы вместе начнём, детство кончится. В разной степени, но так. И смирять желания и порывы, ради друг друга, нам не раз и не два придётся. Причем руководствоваться, зачастую, не чувствами, а разумом.
— И вы, Ормонд, мне, да и себе проверку учиняете, — подумав, сказала девица. — Сколь мы справимся. Впрочем, как и со свиданием нашим сегодняшним, — на что я покивал. — Вот даже не знаю, злиться на вас хочется. Но подумав, понятно, что и не за что, — заключила она, помотала кудряшками, глаза закрыла, вздохнула, после собрано на меня уставилась. — Давайте говорить, Ормонд. Правы вы, — озвучила она, требовательно на меня уставившись.
— Первое, что хочу сказать вам, Милорада, это что дитя тотчас же от вас требовать я более не намерен. Более того, сам, по здравому размышлению, таковому воспротивлюсь, — выдал я, будучи вознагражден взором ошарашенным и удивлённым. — Смотрите, во-первых, мыслю я, что рано вам дитя носить, природно. Годка три, а то и пять належит погодить. как для здоровья вашего, так и ребёнка. Впрочем, тут со сроками с медиком проконсультироваться не мешает, ну да посмотрим. В любом случае, не сейчас. Во-вторых, надобно нам с вами, прежде чем дитя заводить, друг друга лучше узнать, под одной крышей пожить, познать друг друга, во всех смыслах, — выдал я покрасневшей, но всё же кивнувшей девице. — И, наконец, вопрос воспитания. Отдавать дитя наше я полисным службам не желаю, — на что ответом мне был возмущённый кивок. — Соответственно, бремя воспитания ляжет на нас. Вот только, Милорада, сами мы с вами, если по совести, от дитяти недалеко ушли. Учиться нам надо, в том числе и педагогике, дабы родителями достойными стать, — подытожил я.
