Пелл даже отвлекается от процесса выбора клинков; его недовольство не демонстративно, но и не скрыто.
— Решил полюбопытствовать, Младший? — интересуется он. Отчего-то обращение, верное по сути, царапает слух, хотя фамильярное "Эрик" звучало бы еще хуже.
Эрик лаконично кивает и усаживается чуть в стороне, снимая с жаровни греющийся чай. Я не успеваю увидеть, сделал ли он хоть глоток: Пелл, в отличие от меня, навыков не растерял, и наседает быстро и агрессивно, так что я вынужден обороняться, теряя все преимущества роста. И хотя за много лет фехтование перешло для меня уже в разряд рефлекса, но я с досадой вижу: по точности сложных связок я сейчас уступаю. Вот уже два очка потеряно... На пятом подходе я перехватываю взгляд Пелла и понимаю, что дальнейший бой бессмысленен. Пеллу фехтовать неинтересно, а я делаю ошибки, простительные для дилетанта, но недопустимые для человека благородного.
Я кланяюсь, благодаря за бой и испытывая острую неприязнь к себе самому; а впрочем, чего я ожидал, пренебрегая регулярной тренировкой? Не стоит искать себе оправданий: проблемы, требующие немедленного решения, закончились, и самое время вспомнить об обязанностях не только перед семьей, но и перед самим собой.
Эрик, наблюдавший за боем с азартом зрителя и, похоже, тоже расстроенный моим проигрышем, не выдерживает и отставляет чашку.
— Не окажете ли и мне любезность спарринга, лорд?
Пелл одаривает его выразительным прищуром, в котором удивление сочетается с недоброй насмешкой.
— С чего ты взял, — неторопливо отвешивает он, нимало не тревожась о моей реакции, — что мне интересно драться с барраярцами, Форберг? Во время войны — еще куда не шло, а здесь ты мне не соперник.
Я вижу, как у Эрика на скулах расцветают некрасивые пятна румянца; сдерживается он с явным усилием.
— Пелл? — полувопросительным намеком вмешиваюсь в происходящее. "Ты разговариваешь не просто с "Форбергом", он мой младший, это в каком-то смысле его дом. Какого черта ты нарываешься, дружище?"
Недосказанное увещевание оказывает действие: пожав плечами, Пелл вновь берется за оружие, кивком предлагая Эрику взять подходящий клинок. Я сижу, опершись подбородком на сплетенные кисти, и наблюдаю. На первый, неожиданно быстрый и хлесткий удар Пелла Эрик отвечает агрессивной защитой; да, запас сил и времени у него мал, несколько минут всего, и он старается выложиться полностью. В глазах у Пелла видна легкая скука, когда он аккуратно отражает атаки Эрика, раз за разом. Я сам знаю это чувство — верный спутник превосходства, неравенства сил, обращенного в свою пользу, когда каждое движение противника предсказано твоим опытом и умением.
— Достаточно? — приостанавливаясь посередине атаки, насмешливо осведомляется Пелл. — Я же говорил, ты мне не противник. Или ты благоразумно поддаешься, чтобы не превзойти своего Старшего?
Что за ядовитый язык, и никакого почтения к дому. Впрочем, Пеллу простительно. Его кожа не отмечена шрамами, но того же не скажешь о душе. Война, как видно, не проходит бесследно для каждого, кого задела.
Эрик нарочито медленным движением убирает в стойку меч, и я равно готов возблагодарить его сдержанность и рассердиться на нее же. — Нет, — коротко буркает он, обуздав раздраженную горечь и честно отвечает: — Я переоценил свои силы, и сожалею, что отнял у тебя время. Надеюсь в будущем оказаться успешнее.
— Надеюсь, — бесстрастно отмечает Пелл. — И я предпочитаю официальное обращение, когда разговариваю с малознакомыми мне людьми. "Лорд Пелл", на будущее. Что простительно для твоих сородичей в лесу, не подходит для цивилизованного дома.
— Не смею вас более обременять, — цедит Эрик как можно более сдержанно и стараясь не демонстрировать ни раздражения, ни горечи. — Намерение было неудачным с самого начала. Иллуми, мои извинения.
Кивнув, он выходит, оставляя нас наедине, и, право же, я никогда еще не был так близок к тому, чтобы в осколки расколотить многолетнюю дружбу.
— Ну что ж, — сообщает Пелл, проследив взглядом закрывающуюся дверь, — это разумно, не пытаться прыгать выше собственной головы. Ты хотел, чтобы я проверил, не совсем ли он безнадежен?
Что Эрик не безнадежен, я знаю без тебя, и хотел бы привести зарвавшегося вояку в чувство холодностью интонаций, но умению держать удар фехтовальщиков учат в первую очередь.— Хотел проверить твою, дружище, наблюдательность, — безмятежно отвечаю я, — каковы твои выводы?
— А мне стоило заметить что-то особенное? — пожав плечами, интересуется он.
— Хочешь сказать, ты не заметил, как он держит спину? — удивляюсь я вполне невинно. — Ты же мне когда-то хвалился, что по походке бойца, входящего в зал, легко определишь количество стычек, в которых он побывал.
Пелл отпивает чая, ставит чашечку на край подставки из душистого дерева.— А, ты об этом, — слишком небрежно отвечает. — Да, зажат чересчур. Что-то я читал у наших мудрецов про пагубный эффект барраярской выправки.
— Это не выправка, — качаю я головой. — Или, по крайней мере, не только она. Ну и что же, кроме этой зажатости и недостатка опыта, он показался тебе потенциально неплохим фехтовальщиком?
— Да, — соглашается Пелл рассеянно, но без колебаний, — у него могут быть перспективы: лет через десять усердных тренировок. Он наблюдателен и не бездарен, но даже твой сын держит оружие в руках крепче.
Полагаю, этот сомнительный комплимент мне стоит принять на свой счет, оставив на долю Эрика поздравления с выздоровлением. О чем я и сообщаю, и теперь наступает мой черед скрашивать молчание чаем.
— Болел? — переспрашивает Пелл, покачивая оставшийся глоток с мельчайшей чайной пылью на дне чашки. — Проблемы с адаптацией или прививки не сделал вовремя? Предположение отчетливо отдает традиционным неудовольствием человека, считающего инфекционное заболевание вызовом роду человеческому и результатом личной глупости заболевшего.
— Что ты, — качаю я головой. — Раздробленный поясничный позвонок, и полгода без лечения.
Стоило сказать это хотя бы ради того, чтобы увидеть, как широко умеют раскрываться обычно суженные карие глаза. — Полгода? — недоверчиво переспрашивает Пелл. — Ваша семья никогда слишком не интересовалась медициной, но все равно со стороны твоего брата запускать этот случай было слишком. Если ты ничего не путаешь, твой младший должен ходить по дому с палкой и не переступать порог этого зала.
— Полгода, — подтверждаю я. — Ничего не хочешь изменить в своем прогнозе, Бойцовый? Учти, барраярцы живут меньше — следовательно, делают все быстрее.
— Ах, конечно же, и шестимесячные дети у них уже кусают сырое мясо, — саркастически соглашается он, однако уверенности под этой колкостью немного. — Поживем-увидим. Ты всегда любил трудные задачи, Иллуми, но эта может не иметь решения. Сделать из инвалида фехтовальщика и из барраярца — члена своей семьи... тебя спасет разве что упрямство.
— Благодарю за комплимент, — отвечаю в тон. — Мне действительно хотелось бы, чтобы время от времени с ним фехтовал и ты. Так он восстановится быстрее. Впрочем, я сомневаюсь в том, что эта затея не закончится лазаретом, если вы приметесь при каждой встрече заново переигрывать войну.
— Что ж, немного поучить его фехтованию и смирению было бы полезно, — парирует уязвленный Пелл, и мне приходится поправить сказанное.
— Фехтованию. Я буду тебе очень благодарен, если им ты ограничишься, друг мой.
— Я — ограничусь, — веско сообщает оправившийся от изумления Пелл. — Второму он научится сам, если способен делать выводы. С виду он, кстати, обучаем. Хотя самолюбив не по способностям.
Ох, кто бы говорил о самолюбии... мы все трое хороши.— Его врожденная гордость получила почву, — спокойно замечаю. — Для члена моей семьи это нормально; я бы обеспокоился, случись иначе.
— Надо полагать, Хисока подбирал его именно по этому качеству? — легко спрашивает Пелл. Мне приходится проглотить ярость, с некоторых пор полыхающую при упоминании имени братца.
— Не думаю, — отставив свою чашку, отвечаю, — но его выбором я доволен.Это правда, а правда заслуживает того, чтобы быть сказанной вслух. — И ты его еще оценишь, — добавляю, усмехаясь. Я очень удивлюсь, если два таких задиры не найдут общего языка... и да хранят их боги от тяжелых ран.
— Очень мне надо оценивать варвара, — хмыкает Пелл, поднимаясь. — Ты — мой друг. А он, пусть по странному стечению обстоятельств и твой Младший, все же изначально генетический брак, невоспитанный и необученный. Но пока ты им доволен, на остальное можно закрыть глаза.
— Я буду благодарен, — повторяю, не желая заново ввязываться в спор, — если ты примешься за нас обоих.
Кажется эта фраза — последняя точка в примирении. Неловкая напряженность, чуть было не вылившаяся в открытую взаимную обиду, если не забыта, то похоронена глубоко. И желая сгладить ее мельчайшие следы, мы с нарочитым оживлением обсуждаем последние новости: кого повысили в чине, кто заключил генетический контракт, когда и где будут проходить концерты столичной оперы и светские приемы...
— Ты ведь не намерен провести этот сезон вдалеке от событий света? — интересуюсь полувопросительно.
— Ну да, — подтверждает Пелл. — Мои обязательства, разумеется, не идут в сравнение с твоими, ведь я не обременен семьей...
— ...обременят и тебя, не сомневайся, — подхватываю я. — Я слышал, лорд Хар всерьез подыскивает тебе невесту.
— Он занят поисками достойной меня пары последние пятнадцать лет, — отмахивается Пелл. — Поверить не могу, что его требованиям удовлетворил, наконец, хоть один контракт. И даже дед не говорит о моей потенциальной супруге так часто, как ты о своем дикаре. Он твой новый проект? Или просто новый сердечный друг?
— Он — вдовец моего брата, — твердо отвечаю я, поднимаясь и провожая гостя до машины. — Будь с ним бережен.
— Как с яйцом феникса, попади оно мне в руки, — уверяет Пелл, и мы прощаемся до следующей встречи.Глава 20. Эрик.
Дверь фехтовального зала я закрываю очень аккуратно, чтобы не хлопнуть со всей силы. Не нашедшая выхода беспредметная злость зудит в сжатых кулаках, подначивая на глупости, о которых я после пожалею. Поэтому ограничиваюсь одной-единственной — схватив свою старую куртку, сбегаю из дому, пинать сухие листья на дорожках парка и думать о случившемся.
Что меня так обозлило?
То что меня победили? Первым клинком Барраяра, а то и всей галактики, я себя никогда не считал. Случалось быть побитым и в тренировочном поединке, и даже на дуэли — бог миловал, отделался тогда дыркой в боку, а не в сердце (а еще гауптвахтой потом, и хорошо, что ею одной). Немного неприятно получить щелчок по носу именно в том, что считал своею традиционно сильной стороной, но, в сущности, сам виноват. Полгода без тренировок, и нечего надеяться на чудо. Он показал, что превосходит Иллуми, а Иллуми без большого труда справляется со мной, выводы очевидны.
То, что меня оплевали? Надменный гем-лорд со всем возможным фырканьем и ядом продемонстрировал, как я ему не нравлюсь? Тоже мне, открыл Южный Континент. Я его обожаю не больше, чем он меня, война закончилась слишком недавно, и если с гражданскими цетами как-то удается поиграть в мысленную игру "у нас нет личных счетов", то с кадровым офицером этот номер взаимно не проходит. Поэтому попытку стереть оппонента в порошок словесно вместо прямого мордобития (это не считая, что по стенам развешано много чего подходящего колюще-режущего) следует считать образцом вежливости и примером миролюбия.
То, что друг моего любовника меня окатил пренебрежением на глазах у последнего? Ревность, так что ли? Может, и ближе к истине, но не разумнее первых двух пунктов. Хорошо еще мне хватило ума не переминаться там под дверью, пытаясь вслушаться, на какие лады склоняют два цетагандийца мою барраярскую фамилию. Вряд ли я всерьез опасаюсь, что Иллуми вдруг встряхнется, посмотрит на меня трезвым взглядом, вздохнет — "и с кем я связался?", — и постарается отдалиться от "дикаря". Я, конечно, параноик, но не сумасшедший же. Прекрасно помню, как он какой-то час назад говорил о своих намерениях зарвавшегося приятеля осадить, если что. И осадил бы, не вылети я сам спешно за дверь.
Да не на них я, кажется, сердит. На себя. Оцетагандился дальше некуда, стараюсь изо всех сил понравиться раскрашенными гемам, из кожи вон лезу, чтобы сойти за своего... Не отказываюсь уже, сам тянусь. Ловушка между "быть нужным" и "быть свободным", а шансов вернуться на Барраяр не осталось давно. Был бы хотя бы один... нет. Один шанс — это слишком мало, чтобы воспользоваться, и слишком много, чтобы пережить неудачу.Соблазнительная безысходность, чего уж говорить.
Небо уже совсем темно-синее, и сквозь частую паутину веток тепло светятся окна дома. Единственного дома, в стенах которого меня соглашаются принимать. Но лишь когда я улавливаю издалека шум двигателей отъезжающей машины, я рискую туда вернуться. Под кров, под защиту, под опеку. Мне от этой мысли так же неловко, как, наверное, Иллуми от случившейся недавно сцены.
* * *
— Не злюсь я на твоего Пелла, — объясняю я в который раз Иллуми, формально не покривив душой. — Стыжусь, это есть. И расстроен. Он прекрасно дал мне понять, что даже в вещах, которыми я традиционно гордился, я ничего не стою. — Усмехаюсь почти зло, вопреки всем своим словам. — Я мало чего умею в этой жизни. Гордиться своими боевыми подвигами здесь мне точно не с руки. Одни не оценят, другие возненавидят, а третьи просто полюбопытствуют, что я, такой из себя патриот, вообще на Цетаганде делаю. Кем твои приятели меня считают, перебежчиком, да?
— Чушь, — роняет уже раздосадованный предыдущим разговором гем-лорд. — Твой имидж с моим связан, как собака с цепью — как ты думаешь, знающие меня люди могут поверить, что я буду уважать перебежчика?
— А ты думаешь, они вообще верят, что ты меня уважаешь? — огрызаюсь автоматически. Нечего на меня голос повышать, хоть ты и Старший. — Укрощение уважения не требует.
— Глупости, — отрывисто сообщает он, раздраженно дернув головой и мотнув распущенными прядями. Потом смотрит на меня пристально, точно оценивая тяжесть состояния, и немного снижает тон. — Мне нужно, чтобы они тебя приняли, и поверь, я не об одном тебе забочусь. Я хочу, чтобы ты здесь акклиматизировался и никуда от меня не делся. Без адекватного общения с обществом это невозможно — тебя потянет куда-нибудь, где тебя будет уважать не только любовник.
— Что же, считаешь, мне чье-то там уважение дороже того, что есть между нами? — возмущаюсь неподдельно. — Хорошо ты про меня думаешь, спасибо. Ты мне дорог и нужен, понятно? Черт, да что со мною? Это почти... почти признание, а я его раздраженно швыряю любовнику в лицо, словно перчатку во время ссоры?
Иллуми усмехается безрадостно. — Это у тебя национальное или пожизненная привычка? Непременно за кого-то держаться или быть кому-то верным. Носить чью-то форму?
— Мы форы, — вставляю веско. Да. Мы. — Это военная каста, как и гемы, хотя у вас, кажется, некоторые позволяют себе роскошь об этом забывать.
