— Как ты с ним ладишь?
— С кем?
— С Муном. Он всегда такой нервный?
Малика улеглась на кровать и уткнулась в книжку.
Вельма словно этого только и ждала. Быстренько уселась у нее в ногах и принялась накручивать на палец белокурый локон:
— Нервный и злой, точно муху проглотил. Целый день ворчит — то с чердака не тот стол притащили, то паутину увидел. Все ему не так. Хотя сегодня все нервные.
— Кто это — все?
— Правитель, маркиз Бархат, Гюст, охранители. Хотя понятно — почему.
— И почему же?
— Ты ничего не знаешь?
Малика отложила книжку.
— Ничегошеньки-ничегошеньки?
— Говори уже!
— Скоро в замок должны приехать знатные гости. Один... имя такое чудное... Мави.
— Мави Безбур.
— Точно! А второй какой-то профессор из Маншера.
— Кто тебе сказал?
— Никто. Я слышала разговор Гюста с охранителями.
— Иди, Вельма, — промолвила Малика. — Я хочу спать.
Вельма удалилась, напоследок озадаченно взглянув на нее.
Малика поднялась с кровати. Сделала круг по спальне, выглянула в коридор. Тихо... А в другом крыле замка бурлит жизнь. Даже Вельма, три дня как приехала, и та уже кружит в водовороте событий.
Малика прошла по пустым, затянутым сумраком переходам, спустилась по пыльной лестнице, с третьей попытки открыла скрипучую дверь и ступила на успевшую растрескаться от жаркого солнца землю. Возле этого флигеля Малика почти никогда не ходила. Здесь ничего не росло, окна в грязных разводах навевали тоску, карнизы в трещинах и разломах грозили свалиться на голову, из расположенного поодаль огромного гаража всегда долетал какой-то специфический душок. Сейчас же под стремительно темнеющим небом покачивались тоненькие деревца и жиденькие поросли кустарника, а со стороны вытянутого здания ветер доносил запах свежей побелки и краски.
Малика устремилась к яркому лучику, выскользнувшему на волю из приоткрытых ворот.
— Есть тут кто? — крикнула она, заглянув вовнутрь гаража.
Вдоль длинной стены вольготно стояли несколько машин, среди них в свете белых ламп сиял серебром автомобиль Адэра. В дальнем углу возле полок, тумб и шкафов виднелся автомобиль цвета закатного солнца, с поднятой крышкой капота и распахнутыми дверцами.
Малика хотела уже уйти, как из глубины помещения прозвучало:
— А кто нужен?
Малика пересекла гараж, приблизилась к машине Вилара:
— Добрый вечер.
Из-за крышки капота показался белобрысый человек средних лет, одетый в промасленную робу. Сведя на переносице белесые брови, глянул на нее, как на шуруп, который странным образом остался после сборки механизма:
— Для кого добрый, а для кого — так себе. Чего хотела?
— Я Малика.
— Знаю. Внучка смотрителя.
— Верно. А вы водитель маркиза Бархата?
— Он самый.
— Как вас зовут?
Мужчина плюнул на руку, принялся тереть тряпкой ладонь:
— Ну, Зульц. Что дальше?
— Ничего, Нузульц. Я на минутку заскочила. Думала...
— Просто Зульц, — перебил ее водитель. — Без всяких "ну".
— Простите, — пробормотала Малика, смутившись. — Я думала, что в гараже забыли выключить свет.
— Минута прошла.
Малика переступила с ноги на ногу. Шофер явно был не в духе, каждое слово бросал, как подачку назойливой собаке. Но желание хоть чем-то перебить оскомину от разговора с Вельмой не позволило развернуться и уйти, гордо хлопнув воротами гаража.
Малика провела пальцами по царапине:
— Красивая машина, а бок поцарапан.
— Это, девонька, крыло.
Малика рассмеялась:
— Вот уж не знала, что у машины есть крылья.
Зульц бросил тряпку в бак для мусора:
— Не женское это дело — в гараже торчать. Шла бы на кухню, посуду, что ли, помыла б.
— Сдалась вам всем эта посуда.
Зульц расплылся в улыбке:
— Не один я посылаю?
Малика провела пальцем по стеклу:
— А можно я пыль вытру?
— Ветошь в шкафчике, — сказал Зульц и нырнул под крышку капота.
Протирая окно, Малика разглядывала салон. В этом кресле сидел Вилар, держал этот руль и смотрел на освещенную фарами колею, когда ехал за ней и Муном, чтобы вернуть их в замок. О чем он думал, один среди мрачной пустоши, кишащей дикими собаками и шакалами?
— Давно служите у маркиза Бархата?
— У старшего почти всю жизнь. А младшего привез в это захолустье.
— Значит, вы хорошо его знаете.
— Как не знать? На моих глазах вырос.
— Расскажите, какой он?
— Тебе-то зачем?
— Просто хочу поболтать, но не могу придумать о чем. В крыльях и машинах я не разбираюсь.
Но Зульц упорно молчал.
— Мне кажется, он никогда не кричит, — промолвила Малика.
— Не кричит.
— А еще мне кажется, он никогда никого не оскорбляет.
— Вилар Бархат душевный человек. Добрый, мягкий, совсем как его отец.
— Будто говорите о подушках.
— Глупая ты, жизнью не битая.
Малика невесело улыбнулась своему отражению в стекле.
— Сидишь под крылом Муна и не догадываешься, какими бывают господа. Есть такие... не господа, а деспоты, тираны. Да ты, поди, и слов таких не знаешь.
— Знаю.
— Да ну? — насмешливо прозвучало из-под крышки капота.
— Тиран — это человек, который мучает, угнетает, лишает свободы и спокойствия.
Послышался тихий смешок.
— Разве не так? — спросила Малика.
— Так, так.
— Почему смеетесь?
— Будто о знакомом господине рассказала.
Малика подошла к Зульцу:
— Вы видели настоящего тирана?
Склонившись над двигателем, Зульц хохотнул.
— Неужели Великий?
Опершись руками на передок машины, водитель рассмеялся.
Малика бросила тряпку в бак:
— Да ну вас. — И направилась к воротам.
— Ладно, не обижайся, — произнес Зульц. — Малика! Вернись!
— Я уже вытерла пыль.
— Сядь за руль.
— Это еще зачем?
— Погазуешь, а я послушаю.
Малика с волнением уселась на водительское место.
— Ключ видишь?
— Вижу.
— Поверни его. А теперь легонько надави на педаль газа.
Малика посмотрела себе под ноги:
— Их две.
— От глупая баба! Ту, что справа.
Мотор глухо зарычал.
— Слышишь скрежет?
— Не слышу.
— Вот и я не слышу. Похоже, все, — крикнул Зульц и закрыл капот.
Представив себя водителем, Малика улыбнулась себе в зеркало заднего вида. Мысль родилась неожиданно...
— Научите меня ездить.
— Не-е-ет... — протянул Зульц.
— Думаете, не смогу?
— Почему не сможешь? Сможешь. Для того чтобы крутить баранку, большого ума не надо. В Тезаре многие дамы водят автомобиль.
— Так в чем тогда дело?
— Во-первых, машина не твоя, а маркиза.
— Если мы будем ездить рано утром, он не узнает.
— Во-вторых, машину сперва обкатать нужно.
— Вместе обкатаем, — не унималась Малика.
Зульц отрицательно покачал головой.
— Вы видели когда-нибудь море? — спросила она.
— Не приходилось.
— Я покажу вам.
Зульц хмыкнул:
— Ладно, прокатимся разок.
Рано утром, пока не проснулся замок, Малика прибежала в гараж. Зульц уже сидел за рулем.
— Только сегодня и совсем чуть-чуть, — сказал он и завел мотор.
"Только сегодня и совсем чуть-чуть" растянулось на несколько дней. До обеда Малика работала в архиве, вечером читала в библиотеке. Волновало одно — чтобы никто не заметил ее и не придумал какое-нибудь занятие. Но пару раз все-таки столкнулась с Муном. Оба раза его окружали рабочие и прислуга. Старик издали бросал взгляд с немым вопросом: "Как ты?" Малика улыбалась: "Все хорошо".
А утром Зульц отъезжал от замка, уступал Малике место за рулем, и автомобиль, поднимая клубы пыли, летел навстречу восходящему солнцу. Совершив круг, тормозил возле обрыва. Они садились на камень, и Зульц глядел на безмятежную, словно спящую, гладь моря, на ленивых чаек и на белый морской песок. О чем он думал? Может, об оставленной в Тезаре семье, а может, о добром господине, которому служил верой и правдой почти всю свою жизнь.
Малика была благодарна ему за молчание. Она неотрывно смотрела на виднеющиеся в утренней дымке горы. Где-то там сейчас Крикс и Йола.
* * *
Подле Великкамня сидели пятеро. Лишь подойдя поближе, Хлыст рассмотрел среди них командира стражей Крикса Силара. Даже густая послеполуденная тень не могла скрыть ширину плеч и размер кулаков четырех мужчин в темно-серой, под стать скалам, армейской форме и в запыленных солдатских сапогах. Из голенищ торчали рукоятки охотничьих ножей.
Хлыст поставил на землю два пустых ведра, машинально потрогал кнут, засунутый за пояс, и глянул на пятого. Тот разительно отличался от остальных — загорелый, простоватый на вид старик в светлых широких штанах и рубахе навыпуск, в мягкой кожаной обуви без твердой подошвы, в белом, повязанном вокруг головы платке, из-под которого выбивались седые космы. Ориент...
Из памяти вдруг выплыли изуродованные бронзовые лица, раззявленные рты и непомерно большие глаза цвета морской волны, будто до последней секунды горстка морского народа не верила, что их могут убить из-за корзины рыбы и сетей.
Пятеро... Хлыст зыркнул по сторонам — где остальные?
Словно уловив его мысли, Крикс произнес:
— Чего озираешься?
— Да так... смотрю.
— Что в лагере?
— Тихо.
— Братки на месте?
— Куда ж им деться? — Хлыст вытер рукавом рубахи нос. — Как Таша?
— Лежит твоя Таша.
— Совсем ей худо?
Командир кивнул.
— А дети?
— Ты лучше о моем племяннике спроси.
Хлыст потер грудь — под ребрами который день не унимался нестерпимый жар. И тревожила не жена — он ей ничем не поможет, и не детишки — он им не нужен. Пусть остаются с Богом в прошлой жизни, там беглому убийце нет места. У него было время подумать и понять, как хитро Крикс всё провернул, а он по дурости повелся, и ловушка захлопнулась. Хорошо хоть хватило ума подложить палец. И нутро полыхало при мысли, что скоро он полезет в узкую щелку, совсем не зная, что ждет его по ту сторону западни.
— Когда появляются ракшады? — спросил Крикс.
— Я уже говорил.
— Повтори.
— Около полудня.
— Откуда приходят?
Присмотрелся Хлыст к командиру, сокрытому тенью Великкамня, а у того глаза... прям не глаза — две трещины, а из них морозом обдает. Неужели что-то пронюхал? Или ждет, когда он запутается и ненароком выболтает, о чем умолчал? Да только память у него отменная, память уголовника со стажем — каждое слово помнит, чтобы потом за базар не отвечать.
Хлыст выдавил подобие улыбки:
— Ты же знаешь, в провал ведут две тропы. По какой-то из них и придут.
— Что с пленниками?
— Один помер, остальные ползают.
Пять пар глаз проткнули его насквозь. Хлыст облизнул пересохшие губы.
— Вот только не надо корчить из себя святых. Вам ведь плевать на каторжников. Вам нужны ракшады. А если не так, чего ж сразу лагерь не накрыли? — выпалил он сгоряча и всполошился — не этого ли добивается Крикс?
— Ориенты есть? — еле слышно произнес старик.
— Я в провале всего год обитаю. При мне еще ни один ориент не попался.
Командир глянул куда-то Хлысту за спину. Он обернулся. С пригорка неспешно спускался еще один боец, и до того он походил на Бурнуса (яма ему пухом), что Хлыст чуть не подавился слюной: такой же сбитый, невысокого роста, с серыми, как сталь, глазами. Даже черты лица такие же правильные, тонкие, и брови, точно крылья ворона, вразлет. Только волосы не черные, а нечто среднее между смолью и конским каштаном.
Также, не торопясь, боец прошуршал сапогами по траве, поникшей на солнцепеке. Нырнул в тень Великкамня, уселся рядом с Криксом.
— Что скажешь, Драго? — обратился к нему командир.
— Он один. Хвоста нет.
— В этом грёбаном провале я стал твоими глазами и ушами, Крикс, — прошипел Хлыст. — Я стал сукой, но не овцой.
— Ладно, продолжим, — на удивление спокойно промолвил командир. — Сколько времени ракшады проводят в лагере?
— Когда нет алмазов и новых пленников, дают нам по мору, чтобы с голоду не сдохли, и сразу уходят.
— На завтра алмазы есть?
— Есть малость.
— А новых пленников нет.
— Откуда ж им взяться? Вы ж лагерь со всех сторон обложили.
Бойцы переглянулись.
— Значит, ракшады надолго не задержатся, — промолвил командир.
— Выходит, так, — согласился Хлыст.
— Иди, погуляй чуток.
Отошел он к высохшему ручью, опустился на корточки. Вроде бы в мелком, как порох, песке ковыряется, а сам на бойцов зыркает. Сидят, перекидываются невнятными фразами. А старик сцепил на животе пальцы, уронил голову на грудь и будто уснул.
Вдохнул Хлыст раскаленный воздух. Вытер рукавом пот с лица. Рубаху расстегнул. Сколько он живет, а такого пекла в конце весны не помнит. Направил взгляд на горный кряж с противоположной стороны долины, прислушался. Грохочут родимые, грохочут за отвесной стеной водопады, и от далеких и глухих раскатов даже прохладнее стало.
— Асон! — крикнул Крикс.
Хлыст с готовностью юркнул в тень Великкамня. Мазнул взором по бойцам, а те, как ни в чем не бывало, разглядывают свои сапоги.
— С тобой пойдет Драго, — проговорил Крикс.
— Еще чего?
— Скажешь: поймал в долине.
— Посмотри на него и посмотри на меня. Я не мог его поймать.
— Тогда скажешь: заманил.
— Да у него на роже написано, что он из вашей братии. Я не мог его заманить. — Поелозил Хлыст по земле ботинком, поинтересовался вкрадчиво: — Чего ты хочешь?
— Хочу, чтобы мой человек побывал в лагере.
— Меня тебе мало?
— А ночью поможешь ему сбежать.
— Какого хрена, Крикс? — возмутился Хлыст. — Ты велел прийти, я пришел. Прикажешь рассказать все заново, я расскажу. Задашь вопросы, я отвечу. А большего от меня не жди.
— Значит, отказываешься.
— Отказываюсь. Даже если я слеплю легенду, его тут же пришьют.
— Не пришьют. У вас скоро будет некому добывать алмазы.
— Так там всё на страхе держится. А такого разве запугаешь? Нет, Крикс, братва рисковать не будет. И я не буду. Я и так по лезвию хожу.
Сорвал командир худосочную травинку, закусил в уголке губ:
— Ладно. Ступай.
— Ты не забыл, что обещал мне?
— Не забыл.
Подхватив ведра, Хлыст попятился. А просил он немногое: Осу отправить обратно в "Котел", а его куда угодно, но только не с Осой. И просил так, на всяк случай, если задуманное дельце не выгорит.
— Поклянись, что завтра не забудешь.
Командир еле заметно кивнул.
Развернулся Хлыст и побежал по шуршащей траве. Сверху припекало солнце, в лицо хлестал пышущий зноем ветер, а внутри от нестерпимого жара шипела кровь.
* * *
Глядя Асону в спину, Крикс выплюнул травинку, рукавом вытер рот.
— Ты дашь ему уйти? — прозвучал голос Драго.
— Сегодня — да.
— Завтра.
— Этот гад измывался над моим племянником. Такое не прощают. И обещал убить детей Анатана. А такие, как он, слов на ветер не бросают.
Крикс вытащил из-за голенища сапога охотничий нож, принялся точить о Великкамень.
Еще неделю назад он мог заставить Асона подсыпать дружкам в еду снотворное, и без всяких трудностей освободил бы пленников (с бóльшим удовольствием дал бы отраву, если б бандиты и жертвы не ели с общего котла), а потом с ребятами устроил бы ракшадам засаду. Но Асон сказал, что кое-кто из братков выходит воинам навстречу и ждет их где-то в горах. Вранье? Возможно. Однако ублюдков лучше пока не трогать. Но была еще одна причина для сомнений и тревог.
