— Хорошо. Будет Вам бумага, раз без нее никак.
Сотник достает из сумки на боку листок, пишет записку. Выходит на крыльцо, передает ее — о нет, не вознице стражничьего возка. Берите выше: человеку за рулем новомодной самобеглой махины! Ибо десятник Марручи как раз недавно освоил это достижение механики, и вот, ради Ли решил покрасоваться.
Махина с грохотом отъезжает. Сотник возвращается в приемный покой.
Доктор тем временем получил назад свою чашку, полную чая, и исчез. Нянечка выходит из-за загородки с другой чашкой.
— Ждать будете? — обращается она к сотнику.
Барданг подкатывает кресло с ли-Сэнти поближе к лавке. И сам садится.
— Куда ж мы денемся... Подождем.
— Тогда — вот.
Стражник забирает чай. Девушка кивает на матроса. Спрашивает — почему-то шепотом:
— А ему можно?
Так же тихо Барданг отвечает ей:
— Да!
И добавляет:
— Чаёв мастер Чангаданг не запретил, судя по тетради.
Няня вздыхает:
— Вы на нашего мастера Чамианга не серчайте. Он...
— Я понял. Ученый человек, весь в работе.
— Оболтус он. Но хирург — правда, хороший. И батюшка у него, Семерыми да примется...
— Я учту.
Проходит около получаса. Марручи возвращается, отдает сотнику лист роскошной восточной бумаги. Сразу видно — для личных посланий высокородного господина. Поверх узоров и гербов дома Чангаданг четким почерком выведено несколько слов по-арандийски.
— И где теперь врач? — молвит Барданг.
Мастера Дангмана находят. Некоторое время он сонно таращится в узорную грамоту.
— Ну, и что? Я и так знаю, что смотреть надобно левую плечевую кость в трех проекциях. А дозволение-то где?
"Закон есть Любовь", как усвоил Мэнгри Барданг еще в детстве, в Единобожном храме. Если бы Бог выходил из терпения каждый раз, как мир того заслуживает, никого из нас уже не было бы на свете. И самого Столпа Земного бы не было. Мы же существуем постольку, поскольку подобны Богу. В Законе его и в Любви.
— Это оно и есть.
— Это назначение. Как если бы лаборанту-лучевику указали в медицинской тетради. Правда, почерк — действительно, Чангаданга.
— Ну, так в чем заминка?
— Да все в том же. Можно ли считать эту бумажку, правда, очень красивую и дорогую, согласием лечащего врача на проведение исследования чужими руками.
— Можно. И не "чужими", а дежурного лекаря.
— Ну, это Вы так думаете.
— Доктора Чангаданга известили. Если бы у него были возражения, он бы сам сюда примчался. Или написал бы, чтоб без него не начинали. Так что препятствий нет.
— Есть. Чангаданг, может, и правильно сделал, что не примчался, а мне-то зачем это делать?
— В порядке оказания содействия властям.
— Ага! Ни денег, ни славы.
— Слава будет. Если все получится, можете рассчитывать на благодарственное письмо.
— Письмо — это хорошо. А награду? Прибавку к жалованию?
— Сначала бочку.
— Ну ладно, представим себе на миг, что к бочке я Вас допущу. Но Вам же этого мало. Вы-то, небось, еще и заключение потребуете.
— Заключение погодит. Пока достаточно будет Вашего устного суждения.
— Значит, договорились. Сначала бочка. Потом награда. Потом суждение: устное, и не больше. А после еще благодарственное письмо.
— Бочка. Благодарность: изустная. Ваши выводы из увиденного. Утром — наше письмо. А там уж на усмотрение Вашего руководства.
— Что-то я больше теряю, чем приобретаю.
— Другой расклад. Нету бочки. Выводов тоже нету. Утром — письмо. Дальше — на рассмотрение руководства, Вашего и нашего. Препятствие сыску при исполнении должностных обязанностей.
— Да кто ж вам препятствует. Вот ключи от девятой комнаты. Там бочка. Включается правым красным рычажком. Сломаете — будете возмещать ущерб.
— Оборудование — на ответственности дежурного лекаря. Дверь открываете Вы. И Вы же включаете бочку. И смотрите руку недужного. Иначе выйдет, что Корона Вас поощрила к нарушению Вами Ваших же должностных предписаний. Что сугубо недопустимо.
— Ни днем, ни ночью нет покоя от Короны.
— Скоро будет. Вы выдаете Ваше мнение как хирурга — мы уезжаем. Не выдаете — тогда да.
— И после всего этого Вас еще устроит мое мнение?
— Устроит. Не отвлекать же, в самом деле, тех врачей, кто сейчас делом занят.
— Какая жалость...
Доктор Чамианг обреченно направляется в сторону девятой комнаты. Сотник и ли-Сэнти следуют за ним.
Исследование занимает пять минут. Лекарь успевает пропеть себе под нос всего четыре строчки какой-то песенки. И замолкает.
— Эту конечность за последний год недужный не ломал. И за последние лет пять, видимо, тоже, если учесть его происхождение.
— Так. Отлично. Значит, гипс наложен на здоровую руку?
— Откуда я знаю? Может, там на коже какие-нибудь язвы. Перелома нет.
— Гипс наложен грамотно?
— Вполне со знанием дела.
— А скажите, пожалуйста, пока Вы бочку не выключили: Вы внутри повязки не видите никаких инородных тел? В толще гипса или под ним?
— Не вижу. Но не стоит обольщаться. Металл или камень были бы видны. А бумага, ткань — нет.
— Понятно. Благодарствуйте.
— И это всё?
— Всё! — с глубоким чувством облегчения выдыхает сотник.
Только добавляет:
— И зачем было выдрючиваться...
Дангман подхватывает:
— ... если всё равно от вас ничего хорошего не дождешься?
— Вот именно.
— Учту на будущее. В следующий раз не сдамся.
— Но послушайте. Если перелома нет — нет и необходимости в гипсовой повязке, ведь так?
— Сколь разумное суждение!
— Значит, ее можно прямо сейчас и снять?
— Сору будет много. Но если хотите — снимайте, кто ж вам не дает...
— Вы как врач не возражаете? Так поехали туда, где у вас их снимают.
— Ага, старая игра. Сначала "дайте ключ от перевязочной", потом окажется, что Корона подбила меня на очередное безобразие...
— Золотые слова. Так что Вы сами и снимите. Как положено.
— Что — "как положено"? Кем? Кем положено — тот пускай и снимает. А меня больные ждут.
— Вот уж кому не позавидуешь.
И тут матрос Юнтай возвышает голос. Нараспев произносит нечто длинное и жалостное на своем языке.
От дверей лучевой комнаты ему кто-то отзывается. Тоже не по-мэйански.
Стражник рывком разворачивает кресло с древленем — в сторону, лицом к стене. Локтем и колесом отталкивает лекаря подальше, не слишком-то учтиво. А другой рукой выхватывает из кобуры пистолет.
— По-мэйански — или молчите!
По уставу положен такой приказ. Потому что мэйанский — единственный из государственных языков Королевства, на котором невозможно читать чародейские заклинания.
На пороге, на прицеле у Коронной стражи стоит мохноног. В лекарском балахоне, с нашивками второго ученого разряда.
— Вы чего, спятили? — вопит доктор Чамианг.
А мохноног представляется:
— Извините. Мастер Чилл, старший дежурный хирург. Что происходит?
Если Юнтай и применил чару, то пока она не сработала. Иначе бы в здании больницы вовсю уже звенели счетчики Саунги.
— Содействие, чтоб его, оказываю державе, — объясняет Дангман, отряхиваясь.
Стражник опускает оружие.
— Сотник Барданг, Королевская Стража Старой Гавани.
— Да-да. Я был в операционной, мне сообщили...
* * *
61.
Двадцать третье число, поздний вечер.
Западный берег, Коронная часть. Коинская улица, дом 6, квартира 3.
Тагайчи Ягукко, школярка пятого года обучения отделения Врачевания Ларбарского Университета, стажерка Первой Ларбарской городской лечебницы
Мастер Лингарраи Чангаданг, дневной ординатор Первого хирургического отделения той же лечебницы
А я бы пришла и потребовала меня пропустить. И пусть бы мне только ответили, что я не имею на то законного права! А я бы тогда сказала, что право имею самое что ни на есть священное — вести своего больного до его выздоровления. Если бы был разряд. Вот так. Корона! Подумаешь, Корона.
А Мастер спорить не стал. И в участок не пошел, куда Ламби забрали. Якобы тот сам попросился. После того, как Даггад умер, сразу и попросился. Неприятно это все. И обидно.
Я еще только начала про это говорить, а уже было ясно: Мастер никуда не пойдет, ни в какой участок. Может быть, конечно, оно и разумно. Больница в участке есть, лекарь — тоже, Ламби — под следствием, кажется. Значит, не положено. По уставу — все верно. Но выходит все-таки не по-человечески.
Вообще-то мы не ссорились. Но уже чай пили молча. А я отчего-то злюсь. Может, даже не из-за Ламби, а из-за Даггада. Говорят, он ближе всех оказался к месту взрыва. Ранение чревного ствола. Не говоря уже о сальнике, тонкой кишке, желудке, печени. Не повезло. А если бы стоял подальше, может, и выжил бы. А тогда бы кто-нибудь другой. И возможно, даже многие.
Доктор Чангаданг что-то пишет у себя в дневнике. Не про личную жизнь, а про работу, про недавних больных. Необычные клинические случаи, примеры для будущего ученого исследования. Он — у письменного стола, а Тагайчи в кресле, с учебником. "Родовспоможение". В последний раз страница переворачивалась четверть часа назад.
Время позднее, могли бы и ложиться. Но тогда надо прекратить дуться друг на друга. А к этому никто пока не готов. Да и трудно было бы сейчас заснуть — под собачий лай. Хозяйский пес во дворе заливается уже добрых полчаса, с самого приезда стражника Марручи. Самобеглая махина на Коинской улице — зверь невиданный, как было ее не облаять?
Мы не пошли ругаться со стражей — так она сама к нам нагрянула. Забрала с Водорослянки матроса ли-Сэнти, доставила его в Первую, чтобы на лучевой бочке просветить, а там уже спохватилась — как? За Мастером прислали гонца, а он не поехал. Из-за меня — или потому, что решил вообще ни во что не вмешиваться в этом деле? Но стражника дальше порога не пустил уж точно из-за меня. Написал на листе бумаги рекомендации и быстрехонько спровадил.
Красивая бумага, со знаками разными, плотная. Никогда еще Мастер на такой бумаге при мне не писал. Это, наверное, особая, для посланий в Аранду, боярам и боярским родственникам. Ну, или уж для Короны.
Когда Мастер вернулся, то спросил, не помню ли я, кто сегодня дежурит. Помню, конечно. Я вообще-то весь график помню. В другой бы раз, может, и не призналась, а теперь сказала: Чилл, Курриби, Дангман и Рахдон. Можно теперь гадать: действительно ли я весь список наизусть знаю, или только выучила себе все дежурства младшего Чамианга. Раз уж мы с ним друзьями считаемся.
Я поспорить могу хоть на всё свое стажерское жалование — стражу сюда, на Коинскую, Дани послал. И исключительно из вредности. Доброй ночи, мастер Чангаданг, Вы еще не спите? Есть редкая возможность потрудиться на благо Отечества! Может быть, Мастер оттого и не поехал, что догадался, чьи это происки. Завтра утром скажет Дангману: "Вы, мастер Чамианг, с вашим-то разрядом, могли бы знать, как проводить подобные исследования". Если он этого в письме, конечно, не написал.
В каком-то смысле сие невыносимо. Но отчасти и приятно. Вот у меня какой наставник — вреднее всех! Тагайчи усмехается.
— Посмотрят они сейчас на бочке плечевую кость в трех проекциях. Сами ничего разобрать не смогут. Зарисуют, и опять — сюда...
— Да. А меня не устроит их художественное мастерство и верность анатомических подробностей. Я пошлю рисунок на доработку — и так до утра. В том и недостаток лучевой бочки, что достоверность картины зависит от оценки смотрящего.
— Как и при любом осмотре.
— Вот именно. Однако — модный метод, вызывает доверие в народе.
— Да метод и вправду хороший, когда знаешь, чего ищешь.
Вы с Вашим ясновидением, высокородный господин, воздержались бы хаять научные разработки. Не все врачи такие одаренные, как Вы.
Если это была попытка примирения, то ничего не вышло.
А он не виноват, что уродился ясновидцем. Как и в том, что воспринимает работу, скорее, как службу. Предки-то его сколько веков служили — сначала Царству, потом Короне... И чуть только в дело включается Приказ, хотя бы даже и от местного участка стражи, доктор Чангаданг сразу пользуется: отставляет в сторонку свой боярский гонор, подчиняется. А с гонором — и лекарскую жадность: "Мой больной, не троньте...".
Он много лет уже в отставке, хотя и начинал военным врачом. А нынче участковый начальник сыска — старше его по званию. Его, господина Чангаданга, потомка Царей, лучшего хирурга Приморья...
— Я все думаю: а вдруг я ошиблась? Насчет гипса...
— Едва ли. Видишь — стража проверяет, есть перелом или нет. Так мне десятник объяснил.
— Так они же, небось, после моих слов и засомневались.
— И правильно сделали. Я был вчера на Водорослевой, смотрел ли-Сэнти. Нога сломана. Воспаления, повреждения верхней конечности — нет.
— Почему?
— После того разговора я стал думать: зачем перекладывать гипсовую повязку? Пролежни от гипса? Воспалительные пузыри? Возможно. Но почему это сделали незадолго перед прибытием в гавань или уже на стоянке? Прежде у судового лекаря руки не доходили? Или нарочно постарались — для здешнего портового врача? Я предположил самое скверное: одна из южных кожных болезней, которую додумались скрыть именно таким способом. Ибо иначе на берег не допустили бы никого из моряков с этого судна. И стал домысливать дальше. В трактире кто-то из посетителей раскрыл сию хитрость, вскричал: "Проказа!", или даже "Чума!" — и сделал всё, чтобы не допустить распространения заразы.
— Ага. И заодно уничтожить всех, кто в этом кабаке общался с больным.
— По счастью, ничего подобного у матроса нет. Рука действительно полностью здорова.
— А с сотником ты этими сведениями не делился?
— Да, я должен был написать ему. Или пойти и лично изложить свои домыслы. И заодно итоги своих изысканий. Только по малодушию мне очень не захотелось объясняться с господином Бардангом по поводу "змейских чудес". Выслушивать, что этот восточный человек думает о потомках бывших Царей...
— А если бы они не догадались посмотреть руку под лучами?
— Значит, плохие сыщики, и поделом им.
Тут уже трудно не смеяться. Ни единому Божьему созданию доктор Чангаданг не позволил бы прохаживаться насчет своего лекарского ремесла. А сам берется походя оценивать чужие служебные способности. И рад бы воздержаться, да не может.
— Выходит, сотник Барданг сумел доказать, что в твоих глазах он достоин считаться сносным стражником?
— Есть потомки Царей — а есть их преемники по службе. Великий Бенг по должности тоже сначала был городским участковым стражником.
— Да. Пока город его не рухнул...
Часть пятая. Подрывники
62.
Двадцать четвертое число месяца Целительницы, раннее утро.
Загородная усадьба к Северо-западу от Ларбара.
