| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Однако главный аргумент Климента предвосхитил всю последующую юридическую литературу о язычниках и первобытных людях. Он возник в результате дебатов среди декреталистов тринадцатого века и основывался на предположении, что прегрешения против естественного права лишают общество законной силы или лишают государство суверенитета. Хостиенсис был виднейшим сторонником этого аргумента, но даже такие люди, как Иннокентий IV, который подчеркивал незыблемость языческих прав в целом, были готовы сделать исключение для грехов contra naturam. Чаще всего упоминались сексуальные извращения (любопытно, что Климент не утверждает этого в случае с канарцами, за исключением того, что, по его признанию, является спекуляцией), но богохульство и идолопоклонство также обычно считались противоестественными: это, конечно, ставило язычников в невыгодное положение. Климент основывал свою точку зрения на идолопоклонстве канарцев; относительно их предполагаемого богохульства, он признавал, что "у меня нет уверенности".
Большая часть этой аргументации была переработана в двух профессиональных заключениях о законности претензий Португалии на права завоевания Канарских островов в 1430-х годах. Авторами выступили Антонио де Роселлис и Антонио Минуччи да Пратовеккьо, профессора канонического и римского права Болонского университета соответственно. Оба оправдывали завоевания, без упоминания конкретно Канарских островов, на том основании, что язычники, согрешившие против естественного закона, лишались его защиты. Однако их основания для сомнений в том, что жители Канарских островов соблюдали естественное право, отличались от оснований Климента VI и отражали возросшую важность обращения в христианство как предполагаемого предлога для войны. Похоже, они предполагали, что канарцы отказались принимать миссионеров на своих землях и что такой отказ был противоестественным. В канонической традиции имелись основания утверждать, что негостеприимная реакция на мирную миссию сама по себе была предлогом для войны: такую ??войну можно представить как оборонительную по своему характеру. Болонские юристы, однако, были недвусмысленны в том, что основной упор в своей дискуссии сделали на сферу естественного права. Поскольку их аргументы особенно благоприятствовали Португалии, они стали предметом ответа одного из самых блестящих кастильских юристов и текстологов позднего средневековья Алонсо де Картахены. Он не стал тратить время на обсуждение прав канарцев — ни один народ, по его словам, не был более диким или зверским, — но ограничился тем, что оспаривал права короля Португалии и превозносил права короля Кастилии 21. Таким образом, кастильский юрист отличался от болонского не какими-либо принципиальными воззрениями, а только личностью своего казначея.
За пределами рядов профессиональных юристов аргументы естественного права можно было найти в светских и популярных источниках в смутной и производной форме, типичной для oeuvres de vulgarisation. Например, в 1352 году, выдавая миссионерам лицензию на плавание, Педро IV Арагонский описал канарцев в выражениях, взятых, предположительно, из более ранних лицензий, выданных потенциальным завоевателям, как "совершенно грубых и звероподобных" и "живущих, собственно говоря, без каких-либо законов". Когда "Канарец" назвал островитян нарушителями "различных законов", авторы, возможно, имели в виду лишь намек на их политическую или конфессиональную разобщенность; но поскольку это замечание сделано в контексте оправдания завоевания, кажется более вероятным, что оно подразумевает неуважение со стороны канарцев к какому-либо универсальному закону. Имея в виду то же самое оправдание, инфант дон Энрике осудил островитян как "не связанных никакими узами закона" в поисках папской поддержки для планируемого завоевания. Афонсу V Португальский назвал их "людьми без закона" с той же целью. По мнению кастильского летописца Бернальдеса, они были "идолопоклонниками без закона" 22. В работе, написанной в 1468 году в назидание будущей королеве Изабелле Католической, используется тот же довод, но с любопытной дополнительной аргументацией в виде доктрины естественного рабства, берущей начало, возможно, отдалённо у Аристотеля:
"Варвары — это те, кто живет без закона; латиняне — те, у кого есть закон: ибо закон народов гласит, что люди, живущие и управляемые законом, должны быть господами тех, у кого нет закона, потому что они по природе являются рабами мудрых, управляемых законом" 23.
Чернокожие стали жертвами аналогичного аргумента. В раннем отчете Рамона Луллия (1283 г.) негры страны золота были идолопоклонниками, поклонявшимися зверям и не соблюдавшими никаких законов. Когда непосредственный опыт подтвердил это сообщение, они, по словам Зурары, "жили как звери, без закона разумных существ... и без познания добра, а только выживая в животной лени". Он не ставил под сомнение их человечность (Зурара прямо говорит об этом), но оправдывал их порабощение и, как следствие, их неспособность к законному самоуправлению 24.
От позднего средневековья не сохранилось ни одного написанного на основе непосредственных наблюдений миссионерского отчета ни о чернокожих, ни о канарцах, но в случае с канарцами этот недостаток в некоторой степени может быть восполнен из двух источников: папских или королевских документов, которые в изобилии дошли до нас, особенно в отношении канарцев, от понтификата Евгения IV и правления Фердинанда и Изабеллы — отражающие представления миссионеров от имени туземцев; и раздела "De Nobilitate ac Rusticitate" Феликса Хеммерлина (1389-1457/64), который, хотя и не был миссионером, но сообщает о миссионерских взглядах 25. Вероятно, он был осведомлен о споре между Роселли, Пратовеккьо и Картахеной, так как он бывал в Болонье и Базеле в соответствующие времена. Хотя он был каноником Цюриха, он хорошо знал круги францисканцев-обсервантов. В своем "De Nobilitate" он представляет то, что якобы является отчетом о случайном открытии пиратами "в западных регионах" в 1370 году обитаемых островов: либо дата ошибочна, либо Хеммерлин был дезинформирован о приоритете этого "открытия". Как и более ранний текст Боккаччо, он выглядит как рассказ из первых рук, измененный его редактором. То, что сохранилось от оригинального текста, носит критический или, скорее, презрительный характер по отношению к островитянам; только глоссы Хеммерлина возвышают их до бесспорно человеческого статуса, приписывают им способность руководствоваться естественным правом и смягчают их варварство до правдоподобной невинности. Например, первое впечатление пиратов о туземцах было то, что они носили одежду из невыделанных шкур, выли, как собаки, имели плоские лица, как у обезьян, и ели сырую пищу. Другие обычаи, наблюдаемые пиратами, выводят туземцев за рамки естественного права. "Их зверские обычаи, особенно в употреблении пищи" быстро игнорируются в пользу косвенного описания более отвратительных привычек — публичных половых сношений, совместного владения женщинами и принятия во время родов позы, "подобной позе других животных". Даже Хеммерлин чувствует себя обязанным открыто не одобрять это, цитируя Овидия о Скифии, "где люди живут зверским и жестоким образом, глубоко отличающимся от образа жизни всех людей".
Однако обычно, когда Хеммерлин повышает свой редакторский голос, он высказывает точку зрения, отличную от мнения своих информаторов-пиратов, и, очевидно, отражает свои францисканские источники. Разделение женщин, по его мнению, довело до крайности хороший в своей основе принцип: "Они не владели вещами в каком-либо индивидуальном смысле, но все было общим, как в состоянии невинности... Действительно, они жили согласно естественному закону... и согласно божественному закону". После недавнего введения миссионерами моногамии, "в этом и других вещах они живут так, как люди привыкли поступать со времен грехопадения". Он также кажется двусмысленным в вопросе о суверенитете туземцев: "Мы не читаем, чтобы эти острова или их жители когда-либо признавали суверенитет кого-либо с начала мира... И те, кто исповедовал чье-либо господство ни среди них, ни среди кого-либо другого, теперь признают короля Арагона своим государем и господином". Однако о работе монахов он отзывается с сочувствием: они имели преимущество в виде доброжелательного расположения жителей всех, кроме одного "дикого" острова; они взяли с собой фермеров и ремесленников "и так мудро работали, по милости Божией, что в настоящее время [туземцы] были низведены до кротости цивилизованных людей, человеческого образа жизни и католической веры, а их молодые люди научились читать и писать".
Умение писать, как и использование одежды и строительство городов, было общепринятым критерием цивилизованности. Хотя Хеммерлин ввел свое отступление о канарцах в дискуссию о происхождении разнообразия речи, он, очевидно, осознавал последствия для островитян дебатов, которых он затронул. Один из собеседников в его диалоге говорит, что его интересует проблема язычества туземцев, "потому что он солдат". Упор на успешное обращение, как и францисканская политика середины пятнадцатого века, по-видимому, был сделан в рамках кампании, ведущейся в Базеле и при папском дворе, с целью освободить канарцев от порабощения, в то время как упор, сделанный на повиновении туземцев естественному закону, по-видимому, призван защитить их от португальского или кастильского завоевания.
Контекст работы Хеммерлина следует искать не только в дебатах Розеллиса-Пратовеккьо-Картахены, хотя кажется вероятным, что Хеммерлин косвенно отвечает на аргументы юристов, но и в более общем плане в истории францисканской миссии на Канарских островах. С момента своего зарождения под эгидой Майорки в четырнадцатом веке миссионерская деятельность на островах находилась под сильным влиянием луллианства, подчеркивавшего апостольскую жизнь, мирные методы и владение туземными языками как предпосылки успеха или гарантии легитимности. Вероятность того, что эти францисканцы были вдохновлены Луллием, подтверждается также майоркинским происхождением первых миссионеров, а также тем фактом, что произведения доктора-мистика, как известно, переписывались на островах 26. Традиция была прервана в 1390-х годах пиратскими набегами и последующим насилием, в результате которого францисканская миссия на Гран-Канарии была уничтожена, и за которым последовало завоевание Бетанкура. Но деятельность монахов-обсервантов возобновилась к 1430-м годам, когда монахи и их канарские неофиты, воспитанные своими евангелистами в атмосфере полной приверженности мирному обращению, начали лично воздействовать над предрасположенностями Евгения IV.
Он был одним из самых внушаемых пап — без сомнения, потому, что соборные проблемы, характеризовавшие его понтификат, заставляли его неохотно отказывать в услуге любому потенциальному другу — и он так же отзывчиво относился к требованиям Португалии о предоставлении ей полномочий для ведения войны на Канарских островах, как и к мольбам канарцев о мире. В 1434 году просителями при его дворе были коренные островитяне. Евгений выдал охранную грамоту вождю с острова Гомера по имени Петрус Чимбойя, похвалив его за важную роль в просвещении своего племени. Случай с "Дуксом Петрусом", должно быть, привлек внимание к успехам островитян в христианском обучении и к тяжелому положению, на которое их обрекли жестокие набеги охотников за рабами и попытки завоеваний. Еще более важным был визит в Рим неофита-францисканца, уроженца Канарских островов, фрая Хуана Альфонсо де Идубарена, прибывшего в сопровождении викария с миссией призвать к действиям против работорговцев. Соответственно, 25 октября 1434 года Евгений обратился к нему с буллой "Regimini Gregis Dominici", в которой запрещал порабощение канарцев-христиан, хотя порабощение неофитов, похоже, было в то время общепринятой практикой. С точки зрения буллы — также как и из того факта, что францисканцы были готовы принять канарцев в свой орден, — можно вывести элементы францисканского образа островитян: вполне человечные, вполне разумные существа, по существу мирные и наделенные природной склонностью к добру, "находящиеся на пути к обращению", подвергаясь опасности тела и души из-за деятельности мирских работорговцев и конкистадоров. Действительно, примерно в это время Евгений фактически приказал приостановить попытки завоеваний, чтобы обеспечить мирную обстановку для миссионерской работы 27.
В некотором смысле такие взгляды повлияли на завоевание, когда оно было возобновлено при Фердинанде и Изабелле. По поводу рабства взгляды монархов были еще более резкими, чем взгляды папы. Освобождение ими в 1477 году "некоторых канарцев, являющихся христианами, и других людей, находящихся на пути к обращению" на том основании, что "это было бы плохим примером и никому не дало бы повода желать обращения" можно сравнить со словами "Regimini Gregis Dominici": "чтобы те, кто уже обратился, могли пользоваться должной безопасностью, а других не удерживал от обращения страх перед таким пленением". Однако для Евгения это оставалось благочестивым предписанием: ранее он не распространял защиту от порабощения на необращенных туземцев. Мало того, что монархи превзошли его в этом; они следовали за ним в поощрении мирного обращения, при условии, что миссионеры также учили туземцев послушанию короне Кастилии наряду с более обычными христианскими обязанностями. Миссия, которую монархи отправили на Тенерифе в 1486 году, включала в себя как обращение местных жителей, так и подчинение их королевской власти. Миссия Франсиски де Газмира в Ла-Пальму (см. стр. 210) привела к появлению местных жителей, которые считались христианами и приветствовали Алонсо де Луго 28.
В то же время монархи не желали отказываться от насильственных методов расширения своего влияния на архипелаге. Хотя они провозглашали обращение туземцев своей главной целью, политические соображения имели не меньшее значение. Их сопротивление порабощению туземцев, возможно, проистекало из их нежелания видеть королевских вассалов превращенными в личное движимое имущество, и это можно объяснить ссылкой на их общее отвращение ко всем формам промежуточного господства, которое отчуждало подданных от юрисдикции короны. Фердинанд был готов сделать исключение для восставших "против своего естественного господина". Настойчивость монархов в справедливости их войн против канарцев становится ясной из их ответа на "Буллу о снисходительности" Сикста IV об обращении островитян от 1478 года. Папа посвятил полученные ими средства специально для обращения туземцев и возведения религиозных домов на островах. Однако, коварно злоупотребляя языком, монархи описали буллу как "предназначенную для упомянутого обращения и завоевания". Это вызвало настолько глубокий раскол между монархами и некоторыми представителями их духовенства, и особенно наблюдательными францисканцами, ответственными за канарскую миссию, что нунций Франсиско Ортис и другие противники использования насилия пыталось конфисковать средства 29.
Тем временем усилия францисканцев на островах имели переменный успех. С 1460-х годов на непокоренных крупных островах был достигнут небольшой прогресс. Говоря о Фуэртевентуре, Лансароте, Гомере и Йерро, Пий II заявил в 1462 году, что "четыре острова теперь присоединились к христианской религии" — фраза, которую Сикст IV мог просто повторить еще в августе 1476 года. Во времена Пия Канарские острова рассматривались как база для обращения в христианство материковой части Африки. Фрай Алонсо де Боланос, недавно назначенный канарским викарием миноритов, получил привилегии, соответствующие этой задаче, но его усилия, похоже, были признаны неудовлетворительными, по крайней мере, в некоторых кругах. В начале 1464 года его права были приостановлены. В сентябре следующего года Боланос был заменен, а уступки монахов были ограничены. Кажется вероятным, что неудача Боланоса была вызвана скорее избытком рвения, чем его отсутствием; и что оппозиция ему исходила от заинтересованных конкурентов-мирян. В попытках мирного обращения он столкнулся с пиратами и конкистадорами. В 1476 году он получил от Сикста IV буллу, запрещающую деятельность работорговцев 30. Возможно, если так можно истолковать включение Гвинеи в зону, обозначенную его привилегиями, он стремился защитить чернокожих, как и канарцев, от враждебных грабежей: если бы это было так, то это было бы замечательным, почти уникальным примером того, как чернокожие были непосредственно вовлечены в средневековые дебаты о правах первобытных людей. Возможно, это послужило причиной жалоб, поданных против него папской курии благочестивым налетчиком Диего де Эррерой, властителем малых Канарских островов, в 1465 году.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
