— Я сначала в первый момент полагал, что они в стадии гнилостной трупной эмфиземы и потому вывороченные губы и чернота кожных покровов, но это определенно — негры, причем свежие. Откуда вы их тут взяли?
— Привезви — честно ответил Берестов.
— Очень странно. В европейских армиях такие ярко выраженные африканцы могут быть только у французов в колониях или у англичан.
— Испансы?
— Нет, их марокканцы явно светлее. Да и не в том дело — негроиды в армии Рейха — для белых ариев нонсенс идеологический. Оружие могут носить только благородные арийцы! Ничего не понимаю! — искренне сказал фельдшер.
— Мошет цидк? Квоуны? Отступави?
Фельдшер только пожал плечами, но головы рачительно приказал положить в "сомнительную клеть", потому как черепа на кафедре анатомии всякие пригодятся и с этой точки зрения и негроидный будет нужен.
А загадка разрешилась просто — как и полагал мудрый Алексеев, были эти негры в немецкой военной форме, только на рукавах матерчатый щиток нашит с трехцветным флажком и надписью "Франсе" — воевал тут неподалеку французский легион, а кучерявые эти то ли заблудились, то ли в командировке оказались не там, где нужно. Впрочем, судя по рассказам, и беломордым французам всыпали от души, убыл разгромленный легион с Восточного фронта на переформирование.
— А я сегодня, знаете ли, видел первую муху — сказал через пару дней Иван Валерьянович.
Берестов посмотрел намекающе.
— Начинается тот самый эксперимент, ради которого мы тут корячимся. Я не вполне уверен, что в этой местности хватит мух, чтобы они почистили нам все экземпляры. На мой взгляд, объемы невероятны. Но Михайлов, вам известный деятель нашей кафедры, уверял, что еще ученый-естествоиспытатель старого времени Карл Линней, разработавший единую систему классификации растительного и животного мира, отметил, что "три мухи способны поглотить тушу дохлой лошади с той же быстротой, что и лев".
— Посему? — удивился старлей, видевший льва на картинках и понимавший потому нелепость сопоставления жалкой мухи и царя зверей.
— Михайлов толковал, что будет у мух на богатых харчах размножение взрывного свойства, идущее по геометрической прогрессии, то есть лавинообразно. Я, признаться, не очень в это верю, всему есть пределы — интимно понизив голос, раскаялся в своей ереси фельдшер. Начпох пожал плечами. Это не было в его компетенции, и так голова шла кругом в непрерывном увязывании разных мелких и крупных, пустяковых и важных дел и проблем. Еще и пахотой скоро надо будет помогать местным, и никуда не денешься — людей на сколачивание новых решеток для клетей предколхоза дал, так что скоро будет собрано на мыске еще три хранилища, взамен три поля поднять придется. Тяжело было старлею, не по Сеньке шапка выходила, такой армейской мудрости набирались служилые люди к майорскому чину, пожалуй, да и то не все. Ему, по армейским меркам — еще молокососу, приходилось постоянно выходить за круг компетенции своей, делая то, чему не учили и что было ему незнакомо. При этом действовать по интуиции скорее, логику ища. Пока — получалось. Подчиненные явно стали уважать командира, особенно после того, как он не побоялся дать резкий отпор целому подполковнику, налетевшему на него с грубостью и требованием отдать штабные фургоны, которые подполковнику понравились. Комвзвода — раз машины не отдал, мало того, там еще и пальнули в воздух над нахальным полканом из трофейного винтаря, так как охранявший имущество часовой выполнил свои обязанности "на ять" и в расположение чужака не пустил. Примчавшийся разбираться с начальником охамевших похоронщиков краском, видимо, рассчитывал раздавить старшего лейтенантика ревом и авторитетом, но был встречен ледяным спокойствием, уставными нормами и свалил ни с чем, обещая принять самые крайние меры. Потому визит особиста удивления у Берестова не вызвал. Слыхал, что еще жалобы были — например, на то, что саперы Новожилова на два дня перекрыли дорогу "по которой все ездили — и ничего", поездки в обход вызвали массу нареканий в самоуправстве и несогласованности у местных.
Чертов особист держался как всегда так, что было непонятно — куда кривая вывезет в следующую минуту. Начпох не утерпел и постарался объяснить, что пресечение часовым попытки реквизиции техники — нормальное дело в любой воинской части. Ехал чужой подпол, хотел фургоны экспроприировать, а стоящий там часовой в воздух бахнул, как положено и отогнал наглеца, а перекрытие дороги оправдано тем, что там саперы нашли более пятидесяти взрывоопасных предметов и потому сделали все как надо, а то, что местные там "сто раз уже ездили" — никак не повод. Тут до Берестова дошло, что он прокололся, по физиономии особиста показалось ему, что не за тем тот прибыл. Получалось, что артподготовка пропала даром, сам же еще и проинформировал гостя о своих делах. Не хорошо.
— Часовой есть часовой, тыбзить чужую технику — вообще не надо. Это грубо и потому воспрещено. Потому о другом пока спрошу — вы передавали в госпиталь медицинское оборудование?
— Тошно так — ответил старлей, немного растерявшись. Много передали, даже потом пришлось посылать двух бойцов в уже почти утонувший бомбардировщик — загорелось медикам получить баллоны из кабины, дескать, кислородный баллон — вещь в медицине архиважная. Тем более — переносной. Но быстрое прикидывание никаких особых огрехов в этой передаче не нашло. И бумажки вроде все написаны как надо. Что ж там такое стряслось? Что проглядели?
— Есть сигналы, об том что, мол, командир похоронной команды ведет вражескую пропаганду, раздавая всем кружки, фляжки, котелки и прочее, вплоть до мединструмента, с вражескими знаками. Это так? — спросил особист.
Берестов вытаращился недоумевающе, полез показывать документы. Гость бегло бумажки разномастные просмотрел, сухо отозвался:
— О другом речь.
Потом чуточку снизошел, когда морозу нагнал:
— На гансовском хозбыте военном — частенько клейма со свастикой и курицами.
И на мединструменте. Когда сюда шел — видел двух бойцов с немецкими ремнями. На пряжках — свастика. Идут, сверкают. Намек понятен? Далее поехали: что вы за книжки немецкие похабные читаете с голыми девками?
Начпох на этот раз не стал ломать голову, предъявил собранные трофейные документы и чертово наставление по стрельбе в том числе. Особист поглядел, сделал в своем блокнотике пару каракулей, кивнул уже благосклоннее. Старлей чертыхнулся про себя, помянув тихим словом бздительных товарищей и решив для себя больше при посторонних бойцах трофейные документы не рассматривать. Сделал и еще выводы.
— Моральное состояние надо вашей команде подтянуть. Есть несколько сигналов, что, мол, солдатики к бабам бегают. Это — не хорошо. Разврат нам тут не нужен. Примите меры. Про алкоголь не говорю, наркомовские вам положены, никуда не денешься. Но пьяный дебош и две потасовки среди личного состава — ни в какие ворота. Меры приняли?
Берестов глубоко вздохнул. Приняли меры, разумеется, как без этого. Оставалось только узнать — про какие потасовки речь, потому как драк было за это время шесть. Чертовы бойцы частью не пили вообще, потому менялись водкой на сахар и некоторые особо рьяные ребятки ухитрялись надраться всерьез.
— И приглядывайся к этим бойцам — тут особист назвал две фамилии.
— Што с ими?
— Один сболтнул, что у него отец был белогвардейцем. Второй — из благородных. Держи ушки на макушке. Документы эти собранные я заберу, сейчас расписку напишу. Такой вопрос — что у вас с трофейными пистолетами?
Берестов подумал было, что где-то прокололся старшина и кто-то из тыловых дураков из подаренного пистолетика кого-то шлепнул и сейчас начнется распутывание клубка. Все время этого опасался. Но быстро себя одернул, пока нет обвинений — нечего и пугаться. Язык мой — враг мой — давно сказано. Потому аккуратно показал список трофеев. Набралось немецких, австрийских, чешских, французских, польских, бельгийских и испанских пистолей несколько десятков. Были и такие заковыристые образцы, не известно чьего производства, что писарь всерьез предложил от греха подальше просто выкинуть эти "не пойми чье, не пойми что" в реку, чтобы не морочиться описаниями. Берестов нашел простое решение — записывать их одной графой — "неустановленные образцы".
Оказалось, что зря опасался, бравые тыловики пока никак не нагадили. Не нравилась старлею практика умасливания тыловых крыс трофейным оружием, но уж больно волшебными были результаты. Млели тыловики от такого подарка. Желание похвастаться в людях неистребимо. И в армии всегда есть определенная мода. Если уж приказ отдельный вышел, что за порчу орденов будут строго наказывать — так и тыловику ясно, с чего. Пошло с 1941 года такое поветрие, что ордену Красной Звезды надо сколоть кусочек эмали в одном из лучей, что придавало командиру-орденоносцу бывалый и боевой вид, а вкупе обязательно нужен был немецкий пистолет или автомат, для полноты картины. Так что если нет ордена — то хотя бы "парабеллум". Мода беспощадна. И ради нее люди испокон века во все тяжкие пускались.
Особисту, однако, оказалось нужны строго вальтеры и маузеры, таких набралось разных модификаций с дюжину. Их гость забрал с собой, пояснив довольно, что такие пистолеты раньше только у высокого начальства были, и Берестов сделал простой вывод — мода одинаково затрагивает всех, мужчины военные не исключение, к каким бы службам они не относились. Оставалось констатировать, что и особисты — тоже люди.
Обедать гость не стал, убыл, совсем оттаяв и подмигнув напоследок, сказал:
— Ну, а жалобы что, мол — пока заслуженные командиры Красной Армии ездят пес знает на чем, какая-то там похоронная команда катается на комфортабельных иномарках — хода иметь не будут, пока вы тут по делу колобродите и головы башибузучите.
Фельдшер Алексеев, вольнонаемный лаборант кафедры анатомии ВММА.
Хоть и много пожил — а привычку удивляться не утратил. Диссонанс цветущей, радостной природы и вонючего разложения, на котором опять же кипела чуждая омерзительная жизнь — поражал. Михайлов не наврал, мухи оказались феноменальным утилизатором падали, самовоспроизводящимся с чудовищной скоростью. Теперь старый лекарь своими глазами видел, что все сказанное доцентом кафедральным — правда. Тяжелый, тошнотворный смрад от уже шести клетей с вздутыми головами, сладковатыми волнами распространялся по округе, на этот запах радостно жужжа, слетались мухи — блестючие зеленые и синие, мрачноватые мерзкого вида серые и черные. Роями и стаями. И каждая самка мухи откладывала по 250 яиц, из которых на следующий же день вылуплялись мелкие личинки. Червячки эти мерзкие радостно и шустро жрали гниющее мясо и моментально линяли в более крупных личинок, те продолжали истово жрать и через несколько часов линяли вновь. Нажравшись стерво до упора, эти, уже большие, личинки, отползали от голов и клетей, окукливались и скоро из куколок выпархивали новые взрослые мухи, моментально включаясь в процесс. Цикл повторялся снова и снова без задержек, благо еды у опарышей было еще много. Кроме мух полно еще всякой членистоногой сволочи поналетело и понабежало — и бабочки траурницы и жуки-кожееды, но они терялись в этом мушином царстве.
А еще — совершенно неожиданно для Алексеева — тут оказалось великое множество маленьких певчих птичек, которые вили свои гнезда совсем рядом с клетями. Для них тоже был праздник жизни — вся эта масса вкусных мух позволяла вырастить птенцов без хлопот.
Старательный матрос Ванечка предлагал не раз птиц разогнать и гнезда разорить, чтобы "они наших мухов не ели!" Старик — сторож против этого возражал категорически — ему нравился щебет и трели. Фельдшер подумал, и Ванечку уговорил не заниматься ненужным делом, а гнездо с орущими птенцами отнести обратно. Матрос был послушным и все выполнил досконально, и Иван Валерианович только вздохнул, увидев, что гнездо наполовину свито из человеческих волос — русых, темных и светлых.
Хороший был помощник, исполнительный и послушный, жаль только бог обидел, был Ванюшка с рождения УО — умственно отсталый и помер бы в блокадном городе на иждивенческой пайке в 125 граммов никудышного "как бы хлеба" из всяких суррогатов. Но повезло — попался Михайлову на глаза и тот спас бедолагу, взяв на кафедру и даже добившись статуса "матрос нестроевой службы". Парень это помнил и старался изо всех сил, однообразная простая работа особенно ему подходила и теперь он каждый день, в полную меру своих сил помогая мухам, чистил палочкой черепа, сдвигая трудно поедаемые скальпы и снимая готовую отвалиться плоть, чтобы мухам было удобно кушать. Сам фельдшер не мог активно в этом участвовать — болели старые раны и каждый шаг давался с трудом. Мушиный пир вызывал у него двоякое чувство — с одной стороны жизнерадостное копошение опарышей, как у любого нормального человека, вызывало отвращение, да и сам субстрат в виде гниющих лиц с ворохом червей в глазницах и ноздрях, на уже открывшихся зубах никакой радости не доставлял, особенно еще и потому, что на краю поля зрения казалось, что мертвые немецкие головы гримасничают и переговариваются жужжанием — так шевелилось мушиное потомство. С другой стороны — сам же раньше лечил своих раненых, давая цветным блестящим мухам сбросить в гниющие раны личинок.
И не один десяток людей так спас, тем более что больше-то лечить по разрухе было нечем. Теперь вот мухи снова должны были постараться и спасти множество раненых, важность и ценность коллекции фельдшер отлично представлял.
Весна оживила и людей, романы крутили очень многие из команды, да и местные девки и бабенки в основной своей массе как с цепи сорвались, вовсю руководствуясь девизом 'война все спишет!' Командир в этом море любви торчал железным столбом, все бабьи поползновения к нему пресекал резко и безжалостно, осекая совершено недвусмысленно. Стрелы Купидона отскакивали от окаменевшего сердца начпоха. Зато остальных похоронников косили не хуже немецкого пулемета. Любовь витала над деревней вовсю. По мнению Берестова — это сильно отвлекало людей от работы, расходуя силы не на то.
Увы, полностью пресечь этот 'ход на нерест' ему не получилось, и Иван Алексеевич с высоты своих лет и медицинского опыта порекомендовал старое и проверенное — нельзя если воспретить, то надо вводить в русло, хотя бы контролируя процесс. В итоге трое самых ушлых бойцов, в том числе и протеже Егорушка, официально 'подженились', зарегистрировав в сельсовете брак с местными счастливицами, для других раз в неделю устраивались танцы, где тот же Егорушка блистал, будучи единственным гармонистом на пять окрестных деревень. Играл он, прямо сказать, не очень виртуозно, но и публика была невзыскательной и его 'кырна — кукырна — ку' вполне удовлетворяло танцующих. Зато он играл он как заведенный, не прерываясь ни на минуту, причем, пока он наяривал, ему и рюмку подносили и закусочку, которые опытный гармонист смахивал слету, словно ласточка — мошек, одними губами работая, не отрывая рук от гармошки.
— Лучше вовремя спускать пар, чем ждать, когда котел взорвется — философически — технически дал совет старый фельдшер. И начпох, сердито пожевав губами, ничего не ответил, но чуточку отпустил вожжи. Как ни странно, особых провалов в воспитательной работе это не вызвало, благо к прянику мудро приложился кнут и для особо 'безмазовых работ' даже не всегда находились штрафники. Бойцы сами отлично понимали, что устраивать в таких условиях отсидку на "гауптической вахте' нет никакой возможности, и потому провинившиеся направлялись на сугубо грязные работы, не дававшие никаких полезных мелочей. Как ни странно — отлично помогало такое поощрение, как упоминание в регулярных 'Боевых листках', которые браво пек заматеревший писарь. И совсем странно было то, что взрослые мужики всерьез боролись за кисель — несколько ящиков сухого клубничного концентрата по извилистой прихоти тыловых приказов, попавшие взамен сахара, позволили угощать самых отличившихся — по — отделенно. И такое угощение скоро стало очень престижным. 'Кисель ел' — звучало как 'орден получил'
