Однако, никто контракта не разорвал. В Discorded State работа на каждом углу не валялась. Разве только силач-каджун вздохнул ностальгически, читая о возрождении “Космической гавани мыса Канаверал”. Но и он понимал, что в прошлое так просто не вернешься. Мало ли, что сейчас у Разъединенных Штатов с Южной Федерацией хорошие отношения, даже вон, позволили по Алабаме на танках проехаться… Все преходяще.
Механик-водитель Чако — никак не липло к сержанту более серьезное имя! — нашел себя в армейском бизнесе. За день он уговаривал подписать военную страховку любое количество солдат, лишь бы те поместились в учебный класс.
Чако говорил просто: “Смотри, брат. Если ты застрахован и тебя убили в бою, Дядя Сэм должен твоей родне пятьсот косых. А если ты не застрахован, и тебя убили в бою, то всего двадцать четыре косых, плюс там пару сотен за выслугу и звание. Теперь скажи: кого им выгоднее послать в бой первым?”
Сержанта внимательно слушали даже отмороженные пуэрториканские новички. Водил Чако что угодно: танк, мотоцикл, угнанный по пьянке катер, велосипед, и водил так, что татуированные пацаны только слюну сглатывали.
А новые экспериментальные машины с газотурбинным двигателем и вовсе, кроме Чако, никто не понимал толком.
Друзья долго пытали мехвода: откуда познания в столь необычном двигателе, пока тот не признался: “Угнал как-то машину с турбиной. Господи, я не успел снять ногу с педали, а уже проехал полдороги от Квебека до Монреаля! Так я бросил ее прямо там, потому что понял: не чувствую аппарат, совсем. Как мальчишка, вместо велосипеда оказавшийся в седле”Харлея”.
Словом, в механической части Чако пользовался неизмеримым авторитетом. Поэтому, когда Чако новый танк сильно разругал, послушать пришел сам полковник.
Полковник тогда сказал: “Странно. Хорошая броня. Турбину проще запустить, чем дизель. Она тише и не так сильно трясет. К тому же, здесь отличная пушка, а скоро будет готова сто двадцати миллиметровая. Наводчику добавили электронный вычислитель, сам берет цифру с лазерного дальномера. Я гонял в Бонне на хваленом”Леопарде-2”, так наш Икс-Эм получше. Тут поставили вышибные панели, чтобы при попадании в корзину ударная волна не размазывала экипаж.”
Чако покривился: “Сэр. Неудобное место механика. Полулежа опасно прыгать через препятствия, можно спину сломать. Сама турбина маленькая, но ей нужен чистый воздух. Все, что удалось отвоевать у дизеля, тут занимают фильтры. Они по размерам втрое больше силовой установки. И жрет машина примерно втрое больше дизельной, сэр. Про пушку ничего не скажу, а корзина с боезапасом отделена от нас только шторкой. И, сэр, полковник, сэр, при работе заряжающего шторка почти всегда открыта. Какая разница, есть вышибная панель или нет, если путь наименьшего сопротивления для огня — прямо в башню.”
Полковник тоже не обрадовался, но возражений не нашел. Буркнул, мол, подумает — и удалился. После Вьетнама и Второй Сецессии не всякий полковник заткнул бы рот слишком умному сержанту. Приходилось оглядываться…
Оглядевшись, Джон Робертс увидел вдалеке решетчатую вышку с “ромашкой” ветрогенератора, сейчас лениво крутящуюся под слабым воздушным потоком с юга, откуда-то с Мексиканского Залива. Ярко-синее небо, живая зеленая оторочка тополей, звонко-желтое поле, горячий ветер… Может, фотографией заняться? Цвета настолько четкие, что слов не подобрать. Кроме решетки и плавно вертящихся лепестков “ромашки”-ветряка пейзаж не нарушали никакие приметы человеческой деятельности — объявление на стволе тополя маленькое, ограда вокруг поля невысокая. Если самую чуточку поднять взгляд, легко представить: здесь не ступала нога человека.
Танки, кстати, ступают не ногами — траками. Черными, еще не вытертыми до стального блеска, свеженькими траками экспериментальных машин.
Джон расстегнул воротник необмятой экспериментальной формы — в жесткие комбинезоны-“скафандры” танкистов заманили обещанием огнестойкой ткани.
Понятно, огнеупорность в танке дело не последнее. Но, честно говоря, танковый кондиционер экипажи любили намного крепче. Как предки воевали в Алжире без кондиционеров, Джон Робертс понимать решительно отказывался. Тут без перчаток броня обжигает руки, а в перчатках скоро собирается добрая унция пота — то есть, если кондиционер выключается.
Ну или если вылезать в алабамский август, вот как сейчас он вылез непонятно, зачем. Домой недавно звонил — там все нормально. Алиса с ним попрощалась тотчас, как услышала, что он в армии. Даже страховка ее не соблазнила. Что, вообще-то, хорошо, если подумать. Значит, не за полмиллиона девочка с ним встречалась.
Теперь все поровну. Проехали. К чему вспомнились страховки Чако и посмертные деньги? Сплюнуть, забыть, смыть невероятной синевой, волнующимся золотом, оглушающим потоком чистых красок, без пошлой деталировки облаками-пастушками. Мир прекрасен и без человека. Может, без человека даже прекрасней…
Джон снова застегнул ворот. Чуть повернув голову, заметил: далеко-далеко в голове колонны дрожит воздух; потом докатился и звук. Турбина считается тихим двигателем, но это лишь по сравнению с тысячесильным танковым Teledine-Continental. А уж когда заводятся сразу десятки турбин…
Джон подбежал к своей “пятьсот четверке”, запрыгнул на броню, влез на место командира, воткнул штекер в переговорное, привычно щелкнул питанием рации, откуда скоро прилетело: “Заводи!”
Джон передал приказ мехводу; танк несильно вздрогнул и пошел, превращая полевую грунтовку в пыльную тучу. Кроме кормы переднего танка Джон почти ничего не видел до самой станции.
На станции имелась рампа — маршрут прокладывали армейские логисты, которые сами грузили всякую технику, и потому знали, что нужно. Сложностей никаких не случилось. С рампы на платформу переехали под небольшим углом, аккуратно довернулись, встали по центру платформы. На горячие гусеницы надели шпоры-накладки. Танк чуть подали вперед — шпоры насмерть воткнулись в деревянный настил платформы. Между провонявших навозом катков забили брусья-противооткаты. Резко пахнущей маслом проволокой раскрепили стволы и туго натянули саму проволоку.
Топливо сливать не стали, ограничились тем, что сбросили с аккумуляторов клеммы, чтобы обесточить машину с гарантией. Дольше всего возились, натягивая чехлы на прицел, оптику, дальномеры, а еще на торчащую справа по борту коробку специального телефона. Телефон присобачили по опыту кровавой высадки в Ливане, чтобы приданная пехота могла нормально, не надрывая глотки и не колотя по броне, объяснить экипажу, какая поддержка требуется. Когда, наконец, прибор упаковали, Чако сказал:
— Это еще что! Вот кореш писал из Хайфы, у них на “Меркавах” телефон платный. С такой, знаете, щелью для монеток.
Посмеялись и отправились в прицепленный пассажирский вагон, где довольно быстро заснули. После марша, погрузки на жаре, все устали, спали очень крепко. Почему и не слышали, как состав тронулся, и не удивились, что везут их не к северу, в родные Разъединенные Штаты, а туда, где до Второй Сецессии располагались основные армейские полигоны, в бескрайние пустыни штата Юта.
На запад.
На запад Чарльз Беквит отплыл рано утром, по холодку. Отплыл без помпы и шума, на торговой галере Волантиса, под все той же легендой странника из-за Костяного Хребта. Плыть ему предстояло долго. Почти тысячу миль на юг, тогда Залив Работорговцев останется позади. Справа по борту море задымит, покажутся очертания развороченных гор, до сих пор парящих сернистыми газами, запенится прибой в дьяволовой каше камней, островков, кос и обломков гор.
Валирия правила миром, пока самая ткань мира не прохудилась. Вулканы — источник легендарной валирийской стали, гнездовья валирийских драконов — взорвались все разом. Как такое возможно, местные не знали, но и геологи американской экспедиции не брались пока сказать ничего определенного. Просто обходи Дымное Море южнее, не суйся в могилу некогда великой державы — и останешься жив. То есть, конечно, если не перехватят галеру пираты на Ступенях, не настигнет шторм, не всплывет могучий кракен… Живой кракен или корабль с Железных Островов, у которого кракены на парусах и флагах — все равно смерть.
За могилой бывшей Валирии можно, наконец, поворачивать на закат — и тогда уже слева начнут попадаться пестрые паруса лодочек с Летних Островов. То корабли людей темнокожих, одетых ярко, не видящих ничего плохого в любви плотской… Не сказать, чтобы Чарльз исповедовал строгое пуританство, но все-таки дома у него так себя не вели.
Только здесь Чарльз гость. Он больше не в Джорджии; что поделать. Он пассажир волантийской галеры, где гребут натуральные рабы, а правят галерой люди с цветными татуировками на лице: таков обычай богатого морского Волантиса. Чарльз проводил вечера на ютовой площадке, писал бесконечные заметки о пройденном; пил с капитаном красное ройнарское, пил крепкое дорнийское, даже на кувшинчик золотого арборского расщедрился капитан галеры. Как-никак, его пассажира принимала сама Королева Миэрина, Разрушительница Оков, которую рабы на тысячу миль по берегу называли просто “Миса” — то есть, Мать.
Мерно двигались весла. Узкое тело галеры привычно резало волны. До Королевской Гавани оставалось еще пять или шесть раз по тысяче миль, смотря какой ветер пошлют боги. Капитан галеры рассказывал Чарльзу о родном Волантисе. О любезном сердцу гостя выборном народоправстве, с привычными двумя партиями. Только не “слоны” и “ослы”, как в Америке. Политику Волантиса вершили миролюбивые “слоны” и жадные до драки “тигры”. Из тех и других выбирали триархов. Капитан охотно рассказывал, какой избранник остался в истории. Кто в историю вошел, кто — угодил, а кто и вовсе попал.
Вошел, скажем, Вхолосо Щедрый. Он перекрыл мостом великую Ройну — в нижнем течении, где берег с берега чуть виден!
Угодил, конечно же, дурачок Хоронно. Решил, что боги ему не указ и воля людей не закон. Объявил себя пожизненным триархом, тут ему голову и отсекли. По приговору, конечно же. Волантис — бывшая колония Валирии. Колония первейшая и лучшая, “любимая дочь”, звезда среди Вольных Городов. У нас не дикари, мы закон соблюдаем, уважаемый пассажир может не беспокоиться.
Попал? Да вот, пожалуй, Вогарро. Женился на проститутке — но, кроме общего осуждения, никаких от сего неудобств, паче препон в отправлении должности своей нисколько не испытывал.
Что там! Трианна — женщина, но избрана триархом, вот какие высоты покорены культурой Волантиса. Культурой и тем, что уважаемый пассажир назвал “Democratia”.
Выпили тогда за демократию крепчайший коньяк из фляжки Чарльза. Капитан почмокал губами уважительно и рассказал еще про триарха Беличо. Ему хватило ума оказаться убитым и съеденным великанами. Нашел же великанов где-то!
Солнце склонилось к морскому горизонту; печень капитана не бунтовала — опытный морской волк всегда выбирал самые лучшие вина и пил отнюдь не кувшинами. Суставы тоже не крутило к непогоде; капитан решил идти ночью: убраться подальше от скал Дымного Моря. Приказал выдать рабам воды, еды и по доброй кружке вина. Конечно, никто не тратил на гребцов золотое арборское. Налили дорнийской кислятины, зато щедро. Еще капитан высказался хвалебно в адрес могучих рук и спин гребцов, посетовал на миновавшую молодость, на смену черного волоса седым, а кинжала и сабли за поясом — объемистым брюхом… Потом сел на место, подмигнул Чарльзу:
— Ничто не стоит настолько дешево и не обходится насколько дорого, как обычная вежливость. Любезный гость, я многое поведал вам о родном Волантисе. Расскажите что-нибудь и вы.
— Охотно. — Чарльз тоже спать не хотел. То ли нес на крыльях свежий воздух моря, сдувал запахи весельных рабов, то ли терзали думы о будущем, но в сон вовсе не тянуло, несмотря на выпитое. — Желаете вы услышать нечто определенное, либо положимся на волю случая?
Капитан усмехнулся:
— Довольно с нас и того, что мы в море. Тут случай властвует повсеместно и полно, как ни один король никогда не мог и не сможет впредь. Расскажите мне, любезный гость, о теперешней владычице Миэрина, о Разрушительнице Оков, Матери Драконов, Бурерожденной Дейнерис.
Дейнерис пожелала видеть, какое войско представят ей новые союзники. Заодно она велела Бену Пламму подготовить сколько возможно ловких парней, чтобы выспросили у новых союзников: что же такое эта самая “Democratia” — Дейнерис видела, что Баш-Аламхар нешуточно привязан к своему народоправству. По словам его выходило, что даже Триархия Волантиса высот истинной американской Democratia отнюдь не достигала.
Дейнерис не сомневалась, что хитрец Варис и пройдоха Тирион давно уже засылают своих людей к чужакам, но подсылам глупо даже надеяться остаться среди чужаков незамеченным. Одежда, речь, привычки, армейский порядок — все против лазутчиков. А особенно выдает запах.
Больно уж пришельцы чистые. Моются часто. Воду не берегут вовсе. Пользуются духами, причем и мужчины тоже. Не резкими, не вонючими — но пользуются, а потому пахнут совершенно иначе. Многие курят: вдыхают ноздрями дым особых палочек, набитых пахучим листом. Дейнерис, конечно, знала: во многих племенах шаманы, а в храмах пророки либо жрецы одурманивают себя священными травами, чтобы поднять завесу тайны. Чужие все курили когда и как хотели, разве только считали невежливым дымить в присутствии женщин или за обедом.
В чужих вообще не нашлось ничего святого. Кроме, пожалуй, той самой “Democratia”. При одном упоминании ее глаза чужаков стекленели, и отвечали они явно заученной речью — точь-в-точь храмовые жрецы, читающие символ веры.
Дейнерис велела подать паланкин, призвать соответствующую охрану, должное число девчонок в свиту — и нести ее в лагерь чужаков. Там парни Бена Пламма начнут расспрашивать в открытую, нарываться на выпивку и драку, настойчиво тянуть чужих в город: к женщинам и вину. Так или иначе, что-то получится узнать.
Мать Драконов понимала: чужие сильнее драконов. Нельзя сказать, будто она смертельно перепугалась. Большую часть жизни она провела слабой женщиной, да и сейчас не могла уверенно послать Дрогона куда ей нужно, а не куда дракон сам хочет. Рейегаль и Визерис повиновались еще того хуже: разве что сожрать Бурерожденную не пытались. А уж приказывать им вовсе никак не получалось. Только спустить с цепи и молиться, чтобы драконам пришло в голову то же самое, что и Дейнерис.
Поэтому Дейнерис торопилась узнать о чужих побольше. Пока отношения хорошие. Пока они нуждаются друг в друге. Пока можно так вот запросто напроситься на визит в военный лагерь, и быть уверенным, что там не посадят под замок — не говоря о худшем.
Паланкин Разрушительницы пронесли к переправе. Там со всей свитой погрузили на железный квадратный блок — обычный паром, только гулкий, железный! — и переправили на ту сторону. В лагере уже стоял ровной линией почетный караул; поселившись в железных коробках, плавая на железных ящиках, воины пришлых на себе железа не носили почему-то совсем. Пряжечки-колечки-звездочки, все.
