Планета-мечта

— Подарок?! — повторил Торион с совершенно непередаваемой интонацией.

— Так мне сказал Кэррон. Женой он меня не считает, не беспокойтесь.

Торион помолчал, вскинул голову.

— Если я не ошибаюсь, вчера на вас этого еще не было.

— Простите, конечно, но вам-то какое дело? — сказала я, начиная злиться. Я понимала, что не стоит ему грубить, ведь, кто бы он ни был, теперь он носит Жезл, но не могла сдержаться.

— Что вам нужно было от меня вчера?

Торион молчал, опираясь рукой на угол стола.

— Ладно, — сказала я нетерпеливо, — это все неважно. Я пришла к вам вот почему, — держа рукопись на весу, перелистала страницы, нашла нужную, — Это записи служительницы Света из деревни Дарсинг. Оттуда ведь, кажется, была мать Кэррона?

Торион слегка побледнел, но ничего не сказал.

— Но эти записи относятся к временам более древним. Прочтите, здесь немного.

Торион взял книгу и стал читать. Я обошла его, отодвинула стул и села. Торион прочитал, захлопнул книгу, положил на стол. Оперся на книгу рукой и взглянул на меня. Взгляд у него был непроницаемый, спокойный и холодный, но в нижней половине лица что-то подрагивало.

— Где вы это взяли?

— В Альвердене, — сказала я.

— В Альвердене?! — в его голосе прозвучал гнев.

— Да, там, — сказала я, глядя на него снизу.

— Почему вы принесли мне это?

— Ну, вы же теперь... Царь-ворон.

— Ах, вот как.

Какое-то время мы молчали. Потом я сказала:

— Я хотела бы, чтобы эта рукопись вернулась в альверденскую библиотеку.

— Вы ведь улетаете, насколько я знаю, — пробормотал Торион.

Я удивленно посмотрела на него. Торион отвел глаза. Я улыбнулась и продолжала негромко:

— Конечно, в вашей власти уничтожить эту запись. Насколько я понимаю, с остальными так и поступили.

— Я мало об этом знаю, — сказал Торион.

— В любом случае это будет бессмысленно. С этой рукописи сделаны копии, и они не только в наших здешних архивах, но и в архивах Земли и Веги. Туда вы не доберетесь при всем желании.

— Зачем же вы сюда пришли? Этакая месть?

— Нет, это не месть, — сказала я как можно равнодушнее, — Вам нужно об этом знать, ведь это ваша история. И копии — тоже не месть. У нас была договоренность с университетами о копировании всех библиотечных фондов. Работа уже была начата, теперь, я думаю, она продолжиться.

— Вот как? А мне показалось, то, что вы пришли сюда с этой рукописью, это какой-то намек.

— На что намек? — сказала я, — На что? На то, что ради этого жезла вы обрекли своего друга на мучительную смерть? Ну, что вы. Я вас не люблю, это правда, и в детстве не любила, но я не за этим сюда пришла. Дорн был — вашим Царем, это история — вашего народа, только поэтому я и пришла, а так — век бы мне вас не видеть. И копии я сделала не для того, чтобы досадить вам. Да вы хоть понимаете, что она означает, эта находка, Торион? Это же единственное документальное подтверждение того, что вся эта история была в действительности, иначе ее можно было считать лишь сказкой. Если вы не цените собственное историческое наследие, это ваши проблемы. Мы ценим, мы приучены бережно относиться к историческим документам.

— А вы действительно... — Торион отошел к окну и так, не оборачиваясь ко мне, глухо продолжал, — действительно думаете, что я ... хотел просто занять его место?

Похоже, это его задело.

— А разве не так? А помните, — быстро заговорила я, и голос мой опасно зазвенел, — как вы во второй раз читали над ним заклятье, а он стоял на коленях перед вами и только голову ниже опускал под вашими взглядами? Не помните?! Вам ведь понравилось его унижение, разве нет? Он был вашим другом. Он был — вашим другом.

Торион обернулся, весь дрожа, и лицо у него было бледное.

— Неужели вы думаете, что я сделал бы это — ради власти? — крикнул он.

— Да, я так думаю.

Торион провел рукой по лицу, словно стирая с него волнение. Быстро же он успокоился, или это была всего лишь игра?

— С вашего позволения я верну рукопись в библиотеку. Говорить, я думаю, нам больше не о чем.... Да, кстати, вот это месть, мелкая такая: Дорна забыли, но с Кэрроном это не выйдет. Он вступал в контакт с землянами. Его имя, события его жизни, все есть в архивах. Его не забудут, как Дорна, даже если вы хотите этого.

А когда я пошла к двери, Торион задумчиво сказал мне вслед:

— Все-таки он добился своего... как он хотел сделать вас своей женой! Еще тогда, когда вы были маленькой девочкой. Элиза помешала ему.

Я обернулась у самой двери.

— Ах, как мелко! — сказала я, — Не достойно такого великого правителя. К тому же, я знаю об этом. А вы все-таки — подлец, Торион.

— Вот как вы обо мне думаете.

— Я не думаю, я знаю. Я всегда это знала. Еще в детстве знала. Я надеюсь, больше мы с вами не увидимся.

Вот так. Поскандалила с Царем-вороном. Как он взвился, когда я сказала, что он сделал это ради власти!

Рукопись вернется в Альверден, потом все библиотеки опечатают, чтобы не было пропаж. Мало ли что. Копирование действительно начнется, Эмма Яновна собирается этим заняться и ищет помощников среди исследователей.

Рейсовый звездолет "КР-234" будет проходить в восьмом секторе, и они возьмут меня на борт до Веги. Хотя оба катера повреждены, не знаю, успеют ли починить хоть один. На "КР" таких катеров нет, это звездолет пассажирский, там только спасательные шлюпки. Если катер починят, я улечу отсюда через пять дней.

Мне хочется умереть. Впервые в жизни. Я чувствую себя глубокой старухой. Бывает, устанешь так, что лень даже рукой шевельнуть, — вот так я устала жить. Мне лень встать, сделать движение. Говорить с кем-то, о чем-то думать, лень жить. Мне хочется отдохнуть от жизни, не видеть, не слышать, ничего не ощущать. Ни о чем не думать. Лежать мертвой в своей могиле. У меня все в голове вертится это из "Гамлета": "умереть, уснуть, и видеть сны, быть может". Там еще дальше: "какие сны приснятся в смертном сне?".

53. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Моление файнов. Записано в святилище в долине Флоссы во время ежегодного праздника.

Боги закатных и рассветных полей,

Дневных и ночных, промокших,

Играющих с ветром, снегом прикрытых,

Пожелтевших и едва восходящих.

Боги лесов, хмурых или поющих,

Солнцем или луной освещенных,

Весенних, осенних, заснеженных или цветущих,

Опавших листвою иль зеленеющих в мае.

Боги воды, струящейся с неба на крышу,

На пожелтевшие или возросшие нивы,

То солнечной, светлой, то хмурой, тяжелой,

Льющейся темной сплошною стеною.

Боги лесных озерцов с темной зеркальной водою,

Вчерашних или сегодняшних, в густой листве

Запрятанных, с заснеженными берегами

Или льдом скованных, потерянных или найденных.

Боги обрывистых глинистых берегов,

С кричащими стрижами и молчащими,

Под дождем и солнцем, заваленных снегом,

Ночных и туманных, хмурых.

Боги солнца, и звезд, и луны,

Летних и зимних, ярких, невидимых,

Звонких, сквозь туман или тучи

Светящих, хмурых и радостных.

Боги реки темноводной, в осень

И лето текущей, завтрашней или

Вчерашней, подо льдом или снегом,

На солнце играющей вольно.

Боги лет и зим, весен и осеней,

Прошедших и будущих, вечных,

Переменчивых и постоянных,

Всюду бывающих рядом.

Боги мгновений и капель,

Слов и движений, летящих

Мимо и сквозь беспрестанно,

Запутанных и бесконечных.

Лишь об одном

Возношу я моленье в сей час:

Существуйте и нас не покиньте -

Ни сейчас, ни во веки веков.

54. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят четвертый.

Утро тихое, прохладное. На востоке над верхушками редких деревьев чертят небо розоватые прерывистые полосы. А небо все, где потемнее, где посветлее, покрыто ровными сотами облачков, и лишь в просветах между ними мелькает голубизна. Когда я проснулась, птицы вовсю чирикали возле дома, теперь они замолкли. Тихо вокруг.

День моего отлета все ближе, он приближается так неотвратимо, словно день казни. Я не могу улететь отсюда, боже мой, не могу! Как я буду жить, зная, что никогда больше этого не увижу? Не увижу Иллирийских лесов, не увижу, как кудрявые верхушки деревьев рисуются на фоне рассветного неба.... Так никогда и не увижу Проклятых поселений, а они тянут меня с магической страстностью, они сняться мне — небольшие дома среди заросших огородов, среди невысоких яблонь и вишен, не превосходящих ростом кусты калины, растущие тут же. Не увижу больше Дэ. Я не хочу жить без всего этого. Я не хочу, я не смогу так жить.

Которое утро так — сначала прохладно и сумрачно, а к полудню разыгрывается вдруг жара и какая! Так душно и жарко становится, что не знаешь уж и куда деваться. День моей казни все ближе. Я жду его. А перед моими глазами стоят не Дэ, не Торовы Топи, мне все видятся кирпичные и бревенчатые дома на высоких фундаментах, смешные садики-огородики, трава на дорожках, а вокруг, словно стража, Иллирийские леса. Чудятся мне Проклятые земли. До чего странно. Жаль, что я так и не собралась побывать там.

Мне постоянно сниться, что я там живу. Что я просыпаюсь поутру в Проклятых поселениях, а улица пуста и тиха, оттого что жители там встают поздно. Я просыпаюсь, а от дома моего до леса — два участка и дорога. И деревья наполняют все окна.

...С утра я говорила с Михаилом Александровичем. Зашла к нему в миссию, он завел себе там на первом этаже рабочий кабинет, и сидит там день-деньской, закопавшись в бумаги, похожий на университетской профессора. Издатели торопят его, и он весь в работе.

Кабинет у него большой, целый кабинетище, и в довольно — мм — веганском, что ли, стиле. Металлизированные серые стены, минимум мебели, все строго функционально, без украшений и прочих глупостей. Такой стиль в обстановке — отдохновение для глаз, ничто не отвлекает, ничто не тревожит. Странный стиль для места, где живут и работают исследователи, обычно они ценят уют — в отличие от нормальных, например, веганцев, бизнесменов, кулинаров и прочих людей мирных и спокойных профессий.

Я постучала, не дожидаясь ответа, вошла. Каверин заулыбался, подняв голову.

— Как ваши дела? — спросил он.

Я улыбнулась в ответ — не знаю только, была ли достаточно веселой моя улыбка.

— Если катер не смогут починить, я не улечу. Я уж подумываю, не доломать ли мне его.

— Не хотите улетать?

— Не хочу, — сказала я, присаживаясь на край стола.

Михаила Александровича это не шокировало, он и сам на столах любил посидеть. Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что на столе сидеть удобнее, чем на стуле, — выше, все видно. Михаил Александрович отодвинул от себя толстую тетрадь, положил ручку и, подперев щеку рукой, стал смотреть на меня. Он был в очках и оттого казался похожим на ученого кота, того самого, что ходит по цепи кругом, цепей, правда, здесь не наблюдалось. Интересно, как в некоторых людях заметно это сходство. Я, например, птичка, пусть подчас очень злая птичка, но кошкой меня никому не придет в голову назвать. А вот Михаил Александрович — кот, но не дикий, не хищный, а раскормленный, домашний, умный и хитрый, но ум свой и хитрость свою прячущий под пушистой шерстью. Я смотрела на него, а он смотрел на меня, потом снял очки, потер нос и сказал:

— Знаете, интересное я кое-что вспомнил. Вы-то латынь, наверное, не учили.

— Нет, — сказала я.

— А я тут вспомнил. Знаете, как в Риме называлось изгнание? Aqua et igni interdictus. Запрещение пользоваться водой и огнем.

Я вздрогнула.

— Вот так-то, — сказала Каверин невесело.

— Здесь не Рим, — сказала я.

— Н-да.

— Как у вас работа?

— Отлично, — сказал он, — Отлично, Кристина, спасибо, что спросили, — усмехнулся, — Издатель мой съест меня живьем. Я не успеваю, хоть Эмми мне помогает изо всех сил, уж она такая. Кстати, она ненавидит, когда ее зовут Эмми.

— Не буду, — сказала я.

— А вы, Кристина, не поможете старику? Что скажете, бедная странница? Вы знаете, у меня ужасная болезнь, чем больше у меня работы, тем больше разбредаются мои мысли.

— Как вы меня назвали? — сказала я, улыбаясь.

За окном светило солнышко. Штор здесь не было, и серь стен мешалась с солнечным светом. Если бы не Михаил Александрович, можно было представить, что ты на Веге, лишь там можно поймать это сочетание — солнечный свет, отраженный от серого. Прозрачное, безжизненное, ничем не напоминающее зеленые планеты сочетание. Есть картина такая, называется "мир — не-мир", трехмерная обычная картина, на ней серое солнце светит над золотистым миром, и серые лучи теряются в золотистой дымке. Это вовсе не шедевр, и я даже не знаю, кто ее автор, но я, когда еще училась в университете, часами могла стоять перед ней, и мне казалось, что я проваливаюсь в эту смесь золота с серым. Мне кажется, в этом вся Вега, в этих двух цветах, смешанных неуловимо тонко, моя Вега. Ведь я выросла там, и я люблю эту планету, так отстранено, как можно любить лишь планету, на которой ты не родился. Родную планету любят совсем иначе, как я люблю Алатороа, например. А Вега, Вега всегда восхищала мое эстетическое чувство, серо-золотая, неуловимая, рационально-точная Вега. И в этой комнате я увидела, почуяла веганский дух, веганский свет.

А Михаил Александрович улыбался.

— Бедная странница? — сказал он, — Разве вы не читали этот роман? "Бедный странник"?

— Нет, — сказала я.

— Это история одной организации, похожей на вашу...

— На какую — нашу? — сказала я резко.

Михаил Александрович усмехнулся.

— На координаторов, не на Ассоциацию. Неужели вы не читали, столько шума было по поводу этого романа, неужели не читали? — я не ответила, — Там эта организация, называлась она Служба Мира, выполняла вроде как полицейские функции и спасательные. Работали они в Ближнем Космосе, не так, как вы, но все равно чем-то похоже. И их тоже не любили, а проще сказать ненавидели, и сотрудники этой Службы Мира часто сходили с ума и начинали убивать. Вот там описана история одного парня, который так свихнулся и начал убивать людей, причастных к гибели одной планеты. Эти люди состояли в какой-то комиссии и что-то там проморгали, и из-за этого погибло население целой планеты.

— И чем это на нас похоже?

— Не знаю, но похоже.

— Михаил Александрович, вы можете себе представить сумасшедшего координатора? — сказала я, — Вы вообще, представляете себе, что может натворить сумасшедший координатор? Не слегка свихнувшийся, а по-настоящему? Да это же катастрофа галактического масштаба, придется эвакуировать все планеты на расстоянии светового года...

— Все шутите, — сказал Каверин.

— Я не шучу.

— Ну, так что, вы мне поможете?

— Нет, — сказала я, — Вы извините. Я пойду, Михаил Александрович. Я еще хочу кое-куда слетать. На прощание.

— В Торовы Топи?

— Нет, я... в Поля Времени.

Михаил Александрович надел очки и посмотрел на меня.

— Вы с ума сошли, Кристина! Ведь там люди пропадают, там две экспедиции пропало.