* * *
*
Командир полка Хара поморщился, когда сеть связи заполнилась внезапными сообщениями о массированном обстреле. Даже после неприятного сюрприза в виде переносных ЗРК у пехоты он не ожидал такого.
И без того тяжелые потери его передовых пехотных рот резко возросли, и он зарычал по сети на своего командира подразделения поддержки.
— Найди эти чертовы минометы и открой по ним огонь — немедленно.
* * *
*
Пехота Хары отступила, когда к минным полям и массированному обстрелу из минометов добавился ружейный огонь. Но те, кто выжили, прошли суровую школу, и их младшие офицеры начали пробиваться вперед, выискивая лазейки.
Три тяжелых миномета, установленные на небронированных транспортных средствах, сумели пробраться по узкой тропе позади них и попытались обнаружить минометчиков-людей. Но из-за густого лесного покрова и пересеченной местности было невозможно зафиксировать подлетающие мины с помощью радара. В конце концов, не сумев обнаружить минометные позиции, они открыли огонь вслепую на подавление.
Минометы шонгейри были более мощными, и по местности позади них начали пробегать раскаленные добела вспышки.
Бучевски находился на передовых позициях и тоже слышал крики, доносившиеся из-за его спины.
Но у шонгейри были свои проблемы. Их вооружение, установленное на транспорте, было сосредоточено на тропе, в то время как люди глубоко окопались, и Бучевски и Игнасио Гутьеррес заранее наметили практически все возможные огневые позиции вдоль этой тропы. Как только чужие минометы открыли огонь, Гутьеррес понял, где они должны быть, и оба его миномета немедленно перенацелились. Они стреляли быстрее, чем более тяжелые орудия шонгейри, и их мины падали вокруг машин шонгейри, создавая дикий грохот перестрелки, которая не могла продолжаться долго.
Игнасио Гутьеррес погиб вместе со всем расчетом. Второй миномет, однако, остался в строю... чего нельзя было сказать о машинах, которые они обстреляли.
* * *
*
Хара зарычал.
У него было больше дюжины машин с минометами... все они находились в нескольких милях от точки соприкосновения, в дальнем конце труднопроходимых, извилистых дорог, по которым его пехота преследовала людей. Он мог привести их — вовремя — точно так же, как мог вызвать кинетический удар и положить конец всему этому делу за считанные минуты. Но чем дольше он медлил, тем больше потерь нанесет этот единственный оставшийся в живых миномет. И если он нанесет кинетический удар, то убьет подопытных, которых он пришел захватить, вместе с их защитниками... что сделает бессмысленной всю операцию и все потери, которые он уже понес.
Этого не должно было случиться. Если эта кучка примитивов была настолько невероятно глупа, настолько утратила всякую рациональность и элементарную порядочность, что захотела умереть в бою, то он, черт возьми, должен был их облагодетельствовать.
Он посмотрел вверх через просвет в древесном покрове. Свет быстро угасал, а шонгейри не любили сражаться в темноте. Но время еще было. Они все еще могли прорваться до наступления темноты, если бы...
* * *
*
Стивен Бучевски почувствовал их приближение. Он не смог бы объяснить, как, но знал. Он буквально чувствовал, как шонгейри собираются с силами, и знал.
— Они приближаются! — крикнул он и услышал, как его предупреждение передали по линии обороны в форме подковы в обоих направлениях от его командного пункта.
Он отложил в сторону свой автомат и занял позицию за крупнокалиберным пулеметом КПВ. У них было три станковых 7,62-мм пулемета ПКМС, размещенных по последнему периметру Бастони, но даже у таланта Мирчи Басараба были пределы. Ему удалось раздобыть только один крупнокалиберный пулемет, и это была громоздкая, неудобная штука длиной шесть с половиной футов, предназначенная для установки на транспортном средстве, а не на импровизированной пехотной установке.
Шонгейри бросились вперед, прикрываемые ураганным огнем из винтовок и гранат. Минное поле замедлило их, привело в замешательство, но они продолжали наступать. Они были слишком близко, чтобы единственный оставшийся миномет мог открыть огонь, и тогда открыли огонь пулеметы среднего калибра.
Шонгейри закричали, отлетели в сторону и исчезли в облаках крови и тканей, но тут по тропе за ними проехала пара колесных бронетранспортеров. Как они сюда попали, было выше понимания Бучевски, но их легкое энергетическое оружие, установленное на турелях, металось туда-сюда, выискивая цели. Затем над хаосом, кровью и ужасом пронеслась почти сплошная молния, и один из пулеметов замолчал навсегда.
Но Стивен Бучевски знал, откуда прилетела эта молния, и русская армия разработала КПВ под патрон калибра 14,5 мм, выпускавшийся из последних противотанковых ружей времен Второй мировой войны. Пуля ПКМС со 185-грановым зарядом развивала дульную энергию в три тысячи футо-фунтов; пуля КПВ весила почти тысячу гранов... и развивала дульную энергию в двадцать четыре тысячи футо-фунтов.
Он навел прицел на стрелявшую машину и выпустил в нее очередь с темпом шестьсот визжащих пуль в минуту.
Бронетранспортер пошатнулся, когда в него со скоростью более 3200 футов в секунду врезались бронебойно-зажигательные пули со стальным сердечником. Броня, предназначенная для защиты от огня маломощного огнестрельного оружия, не имела шансов противостоять этому потоку разрушений, и машина извергла дым и пламя.
Ее напарник повернулся к источнику разрушения, но Элис Макомб встала в окопе для стрельбы. Она не раздумывая открыла огонь из RBR-M60, и ракета весом в три с половиной фунта попала в бронетранспортер... как раз перед тем, как очередь из шести пуль убила ее на месте.
Бучевски развернул пылающее дуло КПВ, ведя огонь вдоль линии контакта с шонгейри, изливая на своих врагов свою ненависть, свою отчаянную потребность защитить детей, которые были у него за спиной.
Он все еще стрелял, когда граната шонгейри навсегда заставила замолчать его пулемет.
XIV
Он медленно приходил в себя, всплывая из глубины, как чей-то призрак. Очнулся в темноте, от боли, от головокружения, замешательства и обрывков воспоминаний.
Медленно, вслепую моргнул, пытаясь понять. Его ранили чаще, чем ему хотелось бы думать, но такого еще никогда не было. Боль никогда не проникала ему под кожу, как если бы она неслась с силой его собственного сердцебиения. И все же, несмотря на то, что он знал, что никогда в жизни не испытывал такой боли, она была странно... отдаленной. Да, частью его, но отгороженной головокружением. Удержалась на воображаемом расстоянии в полшага.
— Ты проснулся, мой Стивен.
Он понял, что это было утверждение, а не вопрос.
Как будто голос, стоявший за ним, пытался убедить его в этом.
Он повернул голову, и ему показалось, что голос принадлежал кому-то другому. Казалось, прошла целая вечность, но наконец в поле его зрения появилось лицо Мирчи Басараба.
Он снова моргнул, пытаясь сфокусироваться, но не смог. Он лежал в какой-то пещере и смотрел на ночную гору, и что-то было не так с его глазами.
Все казалось странным, не совпадающим по фазе, и ночь продолжала метаться, как будто она была наполнена теплыми вспышками молний.
— Мирча.
Он не узнавал свой собственный голос. Он был слабым, прерывистым.
— Да, — согласился Басараб. — Знаю, сейчас ты не можешь в это поверить, но ты поправишься.
— Поверю... твоему слову.
— Очень мудро с твоей стороны.
Бучевски не нужно было фокусировать взгляд, чтобы увидеть мимолетную улыбку Басараба, и он почувствовал, как его собственные губы дернулись в ответ. Но затем его пронзила новая, совсем иная боль.
— Я... облажался, — он болезненно сглотнул. — Прости... так жаль. Дети...
Его глаза обожгло, когда из-под век выкатились слезы, и он почувствовал, как Басараб сжал его правую руку.
Румын поднял ее, прижал к своей груди, и его лицо приблизилось, когда он склонился над Бучевски.
— Нет, мой Стивен, — медленно произнес он. — Это не ты потерпел неудачу, это я. Это моя вина, мой друг.
— Нет. — Бучевски слабо покачал головой. — Нет. Не смог бы... остановить это, даже если бы... ты был здесь.
— Ты так не думаешь? — Настала очередь Басараба покачать головой. — Ты неправильно мыслишь. Эти существа — эти шонгейри — никогда бы не тронули мой народ, если бы помнили. Если бы я не потратил так много времени, пытаясь быть тем, кем я не являюсь. Пытаясь забыть. Я опозорил тебя, мой Стивен. Тебя, бывшего на моем месте, исполнявшего мой долг, платившего кровью за мою неудачу.
Бучевски нахмурился, пытаясь найти хоть какой-то смысл в словах Басараба. Но не мог... что, вероятно, не должно было вызывать особого удивления, — решил он, — учитывая, как ужасно плохо себя чувствовал.
— Сколько осталось? — спросил он.
— Боюсь, очень мало, — тихо сказал Басараб. — Твой ганни Мейерс здесь, хотя он был ранен даже тяжелее, чем ты. Я не удивлен, что паразиты оставили вас обоих умирать. И Жасмин, и рядового Лопеса.
— Остальные... умерли до того, как мы с Таке смогли вернуться.
У Бучевски сжался желудок, когда Басараб подтвердил то, что он и так знал.
— А... жители деревни?
— Сержант Ионеску увел в безопасное место около дюжины детей, — сказал Басараб. — Он и большинство его людей погибли, удерживая тропу, в то время как дети и их матери бежали. Остальные...
Он пожал плечами, отводя взгляд, затем снова посмотрел на Бучевски.
— Их здесь нет, Стивен. По какой-то причине паразиты захватили их, и, увидев их новую базу, я не думаю, что кому-то из нас понравилась бы эта причина.
— Боже. — Бучевски снова закрыл глаза. — Прости. Это моя вина, — повторил он еще раз.
— Не повторяй больше этой глупости, иначе разозлишь меня, — строго сказал Басараб. — И не оставляй надежду на них. Они — мой народ. Я поклялся защищать их и не позволю, чтобы мое слово оказалось ложным.
Мир снова закружился перед глазами Бучевски, но он все же открыл глаза и посмотрел вверх, не веря своим глазам. Его зрение прояснилось, хотя бы на мгновение, и когда он увидел лицо Мирчи Басараба, то почувствовал, как недоверие покидает его.
Конечно, это все равно было нелепо. Он знал это.
Только почему-то, когда он смотрел на это каменное лицо, ему было все равно, что он знает. Имело значение то, что он чувствовал... И когда он снова погрузился в бездонную тьму, крошечный проблеск сознания заставил его почти пожалеть шонгейри.
* * *
*
Рядовой Кумейр почувствовал, что его голова начинает клониться вперед, и напрягся, резко выпрямившись на кресле. Его чертовски удобном кресле, которое было не совсем тем, что нужно солдату, чтобы бодрствовать посреди ночи.
Он встряхнулся и решил, что ему лучше найти себе какое-нибудь занятие, если он не хочет, чтобы кто-нибудь из офицеров пришел и оторвал ему голову за то, что он задремал на посту.
Что-то, что выглядело бы трудолюбием и добросовестностью.
Его уши удивленно дернулись, и он запустил стандартную диагностику систем безопасности периметра.
Не то чтобы он ожидал обнаружить какие-либо проблемы. Вся база была совершенно новой, и все ее системы успешно прошли заключительную проверку менее трех дней назад по местному времени. Тем не менее, это будет хорошо смотреться в журналах регистрации.
Он тихо напевал, пока компьютеры заглядывали друг другу через плечо, отчитываясь перед ним. Особое внимание уделил системам в лабораторной зоне.
Теперь, когда у них были подопытные, лаборатории, в конце концов, должны были заняться серьезной работой. Когда это произойдет...
Его напев прекратился, и он навострил уши, когда на дисплее появился красный значок. Этого не могло быть... не так ли?
Он включил другую, более сфокусированную диагностическую программу, и вновь навострил уши, когда начали мигать новые значки. Он уставился на них, затем хлопнул ладонью по клавише передачи.
— Периметр один! — рявкнул он. — Периметр один, это центр. Доложите о состоянии дел!
Ответа не последовало, и что-то с сотнями маленьких ледяных лапок начало сновать вверх и вниз по его позвоночнику.
— Периметр два! — рявкнул он, пробуя другой участок.
— Периметр два — доложите о состоянии!
Ответа по-прежнему не было, а это было невозможно. На каждой из этих позиций было по пятьдесят солдат — кто-нибудь из них должен был услышать его!
— Всем станциям по периметру! — Он услышал отчаяние в своем голосе и попытался снова подавить его, удерживая нажатой клавишу вызова всех подразделений. — Всем станциям по периметру, объявлена красная тревога!
По-прежнему ничего не было, и он нажал еще несколько кнопок, выводя на экран мониторы. Те ожили... и он застыл.
Невозможно, — произнес тихий голос в глубине его мозга, когда он смотрел на картины кровавой бойни. На солдат с разорванными глотками, на кровь шонгейри, впитывающуюся в жаждущую почву чужого мира, на головы, вывернутые назад на сломанных шеях, и на части расчлененных тел, разбросанные, как кровавое творение рук какого-то сумасшедшего.
Это невозможно без того, чтобы не сработал хотя бы один сигнал тревоги. Нет, он услышал тихий звук, и его правая рука потянулась к подлокотнику. Но как только он дотронулся до него, дверь его центра управления распахнулась, и на него обрушилась темнота.
XV
— Что?
Командующий флотом Тикейр посмотрел на командира корабля Азмера с таким глубоким изумлением, что это было просто непонимание.
— Я... я сожалею, сэр. — Командир флагмана говорил так, словно попал в удивительно дурной сон, отстраненно подумал Тикейр. — Только что поступил отчет. Я... боюсь, что это подтвердилось, сэр.
— Все они? — Тикейр встряхнулся. — Все, кто назначен на базу, даже Шейрез?
— Все они, — тяжело подтвердил Азмер. — И все подопытные исчезли.
— Дейнтар, — прошептал Тикейр. Он уставился на командира корабля, затем встряхнулся еще раз, сильнее.
— Как они это сделали?
— Сэр, я не знаю. Никто не знает. Если уж на то пошло, это не... ну, это не похоже ни на что из того, что люди делали раньше.
— О чем вы говорите? — голос Тикейра стал более жестким, нетерпеливым. Он знал, что большая часть его раздражения была вызвана его собственным шоком, но это не меняло того факта, что только что сказанное Азмером не имело смысла.
— Не похоже, чтобы тот, кто это был, вообще использовал оружие, командующий флотом. — Судя по голосу Азмера, он не ожидал, что Тикейр поверит ему, но командир корабля упрямо продолжал: — Это больше похоже на каких-то диких зверей, прошедших через все системы безопасности, не подняв ни единой тревоги. Ни одной, сэр. Но нет ни пулевых, ни ножевых ранений, никаких признаков какого-либо оружия. Наших людей просто... разорвали на части.
— Это не имеет смысла, — запротестовал Тикейр.
— Да, сэр, не имеет. Но это то, что произошло.
Они оба уставились друг на друга; затем Тикейр глубоко вздохнул.
— Совещание старших офицеров, через два часа, — ровным голосом произнес он.
* * *
*
— Наземные патрули подтвердили это, командующий флотом, — тяжело произнес командующий наземными силами Тейрис. — Выживших среди шонгейри нет. Никого. И... — он тяжело вздохнул, словно собирался сказать что-то, чего на самом деле не хотел, — нет никаких доказательств того, что хоть один из наших солдат хотя бы выстрелил в свою защиту. Как будто они все просто... сидели там, ожидая, что кто-то — или что-то — разорвет их на части.
