— Ну, ну же, — глажу его по голове, — что ты? Что ты?
Иду с ним на шее и на груди. Как рюкзак.
— Всё будет — ништяк, Маугли! Я — обещаю.
Цитадель
— Дед, ротный зовёт, — горячий громовой шёпот.
— И что мне теперь? Подземный ход рыть? — отвечаю. В голос. Чем тут же вызываю очередную очередь.
Вот я встрял! Возвращался я из "вылазки", увидел нашего раненного бойца, что "прилёг" посреди улицы, решил утащить тело, пока темно. Думал — случайно подстрелили парня. Но, попал в мышеловку.
Теперь, вот, лежу за торчащим из земли бетонным лестничным пролётом. Пролетел когда-то по воздуху этот кусок бетона, упал одним краем в противовоздушную щель, встал, накренившись, да так и стоит. А я — под ним. Некуда было больше деваться.
У нас — пат. Ни пулемётчик меня достать не может, ни я — сбежать. Так и лежу уже два часа. Уже светло, вся рота надо мной — ржёт, глядя, как я вжимаюсь в перевёрнутые ступени. Но, не лезет никто. Держит этот пулемётчик на своём контроле — всю улицу. Пролез ночью — остановил всякое сообщение роты с тылом. Отрезал нас своим пулемётом. И меня — первого.
Изгаляется, гад! Вбил в уже давно мёртвого бойца ещё три пули. Что он его, расчленить хочет своим пулемётом? Изверг!
Они бы меня достали миномётом, но не бьют, видимо, нету миномёта. Или связи у него — нету. А мы могли бы его достать танком. Нет его, танка. Танков-то — полно. Но, не по нашу душу.
Вот и сижу, выстрелы считаю. Как Кузя в "Универе".
Как я тут оказался? Так всё — ротный. Я решил отказаться от своей бредовой идеи "тотального нагиба", но ротный — заставил. На него давили из штаба дивизии. Да-да, штрафная рота подчинена непосредственно штадиву. Наравне с линейными полками и бригадами. Командование требовало давить на немцев. Давить и днём и ночью. Изматывать. "Чтобы земля у них под ногами горела". Но, изматывались и сами "механизмы давления". И вот когда у ротного не осталось роты, когда личный состав был сведён в штрафной взвод, он и вспомнил про меня.
Роту уже два раза пополняли. Но, три раза — ходили в атаки. Осталось столько, сколько осталось.
И вот я — жгу у немцев землю под ногами. Уже больше недели живу ночной жизнью. Днём — отсыпаюсь, а ночью — на промысел. Просачиваюсь к немцам, навожу там ужаса.
Я, так сказать, творчески подошёл к процессу. Не просто убиваю. А стараюсь делать из этого мистику. Можно часового просто зарезать, а можно — его же руки положить на нож. Типа — сам. Можно просто застрелить, а можно — как самострел. Можно просто подорвать землянку или подвал со спящими немцами, но можно и поизгаляться. Если дымоход у немцев — прямой, то опускаю в печь к ним противотанковую гранату. Мне запомнился эффект, который я случайно открыл при штурме моста во время эпопеи с хроно-зайцами. Взрыв печи. Это очень круто. Не всегда — повально эффективно, но очень эффектно. Пусть бояться собственных печей. Или мерзнут.
Можно просто закинуть им гранату в их "лёжку", но от неё — взрыв, сразу понятно — нападение. А можно — парочку бутылок с огнесмесью. Нам поставляют отличные бутылки. Их даже поджигать не надо. Просто бросаешь — сама вспыхивает, когда расколется. Горит долго и очень жарко. Можно закинуть в огневую миномётчиками или пулемётчикам гранату, а можно — украсть пулемёт. Или стянуть трубу миномёта, оставив плиту — тяжёлая. Или просто и тупо — срезать прицелы. Не раз под ящики закладывал гранаты Ф-1. Поднимешь ящик — щелчок отлетающей скобы — последнее, что услышишь. Насколько действенно — не знаю. Разве услышишь взрыв одной лишь гранаты в грохочущем круглые сутки городе руин?
Зачем я это делаю? Из тех соображений, что того, что видишь и знаешь — не боишься. А вот чего не видишь, чего не знаешь — боишься. И ещё как! Что-то происходит у немцев, они это всем нутром ощутили. Что-то странное, оттого — страшное. Их воображение само им нарисует — чего надо бояться. Да так, что Хичкок — не справиться. Я, теперь, не столько немцев убиваю, сколько убиваю их нервы. Пусть бояться. Пусть — не спят. Пусть вздрагивают от каждого звука, бояться собственных печей, своих дверей, ящиков, своих же ходов сообщения — везде возможны мины и растяжки. Пусть бояться неведомых русских диверсантов, что призраками ходят по их позициям, минируют всё, проводят ритуальные жертвоприношения. Пусть думают, что каждый угол, каждый камень, каждая яма — стреляет, взрывается, пусть им всюду мерещатся чубатые казаки. Или какой у них там стереотип про нас? Бородатый мужик в ватнике и будёновке, в красных галифе?
Да, я шарюсь по позициям немцев, как у себя в кармане. Иногда с собой беру Маугли — если нужна экстра-скрытность. Или группу бойцов, как караван гужевых осликов. Но, в основном — сам. Теперь я со всех тел срезаю награды и знаки различия. Собираю документы и жетоны. Особист научил. Чем, говорит, докажешь? И не только это беру. Мародёрство — форева!
А вот тема с экспроприацией незаконно экспроприированного — вообще всем пришлась по душе. Да-да, я ещё и мародёрничал в промышленных масштабах. Два раза проводил группу с мешками до немецких складиков. Резали охрану и уволакивали себе все их хомячьи запасы. Людей у нас нет, зато — не голодаем. Немцы нам ещё и с неба подкидывают на парашютах "киндер-сюрпризы". Такой большой контейнер из толстого прессованного пиломатериала, похожего на ДВП. Там — немного патронов, пара лент к пулемёту, десяток коробчатых магазинов к МР-40 и еда. Консервы и сублимированные порошки. Сухое молоко, порошковые яйца, мука, галеты, тушёнка, сосиски в банках, компоты ананасовые и персиковые. Настолько мы зажрались, что за кашей на кухню даже не ходили. Уже все ходили в шелках. Насколько кому хватило умения и терпения. Кто просто из парашютов наделал накидок, я вот, заморочился полноценным масккостюмом. А парашютные стропы — вообще чудо-материал. Как скотч или полторашка — миллион применений.
Последний раз нас пополнили позавчера. 27 человек прибыли искупить. Вчера атаковали приметный дом-пятиэтижку, стоявший как-то особняком, с четырёх сторон окружённый парком, когда-то обнесённым оградой, с дорожками, фонтанами, беседками. А после разрушения соседних зданий, дом этот вдруг оказался — стратегическим объектом. Контролирует большое пространство, оттуда немцы корректируют огонь. Потеряли мы убитыми и раненными 28 человек. Отошли ни с чем восвояси.
Сегодня я как раз из окрестностей этого дома и возвращался. Ха, в парке погулял. Ритуальный нож сегодня не был окроплён. Просто — разведка. И уже у самого порога — такое. Застрял. Считаю выстрелы.
А вот пулемёт и замолчал. К чему бы это? Не, меня на мякине — не проведёшь, пулемётчик этот — хитрый. Четверть часа назад чуть не подловил меня на таком же финте. Лежал бы я с дырявой башкой, как валяется моя зачехлённая каска. На ноже я её выставил, а он — с лёту сбил. Профи!
— Дед! Вылазь! Сняли того пулемётчика. Дёготь постарался, — кричит боец бывшего второго взвода.
Не верю. Высовываюсь на мгновение — обратно. Ничего. Группировываюсь, прыгаю с низкого старта. По пути подбираю свою пробитую каску. Не верю я. Никому. Пока не проверю.
Ищу ротного. Он — в провал бывшего окна, сильно расширенного попаданием снаряда, через стереотрубу наблюдает за давешним, злополучным домом. Рядом — последний из взводных, политрук и несколько "ветеранов" роты. Ага, планёрка.
— Не сильно ты спешил. Что застрял? — скрипит ротный.
— Стреляли, — пожимаю я плечами.
— Ну, да. Не один ты такой ловкий. Вот и у немцев — ловкач сыскался. Наших двоих положил, да у соседей — трое — сложились, восемь — госпиталь. Пиши на Дегтева представление в трибунал, — это ротный не мне. Политруку. Политрук кивнул, сел на осыпь кирпича, стал расстёгивать планшет.
— Чё застыл? Докладывай! — а это уже мне.
Раскрыт кусок шпалер, чтобы не скатывался, придавлен гильзами от ПТР. На оборотной, светлой стороне этого куска обоев химическим карандашом засхематизированы окрестности пятиэтажки. Докладываю, тут же и дорисовываю. Ротный всё больше мрачнеет. Там пехоты немцев — до 50 голов. И ещё немцы в окрестных окопах — при 4-5 пулемётах, 2-3 миномёта, и 2 противотанковые пушки. И всё — с расчётами. Умножай на два. Огневые — под охраной — я не рискнул даже приближаться. Хотел прицелы срезать или замки, но вовремя учуял дух немчуры. В секретах сидят. Так что дом — нам не взять. Тридцать штрафников и сотня немцев. Все окрестности — пристреляны. А ещё у них там — снайпер обитает. Ползает по остаткам перекрытий крыши и 5-го этажа.
Ротный "крутит" трубку телефона, сам. Связиста нашего — убили, когда устранял порыв линии. Тот самый снайпер и убил. Ротный докладывает, слушает, что ему говорит начштадив, мрачнеет, хочет ударить трубкой связиста, как это модно у наших командиров, но — нет связиста. Бросает трубку на землю.
— Задачу никто не отменяет! — говорит ротный, когда успокаивается, более-менее, — обещает нас усилить. Не пополнить, а усилить. Людей, говорит, нет. Там Манштейна некому встречать, говорит. Пришлёт танковый батальон. Знаю я эти "батальоны"! Как у нас — рота! Трёх дюжин — нет. Рота! "Батальон". Не удивлюсь — если пешком придут. И толку от "мазуты" в пешем строю? Сложатся — сразу! Кенобев! Куда? Стоять!
Всё-то он видит! Не удалось свалить по-тихому. Сейчас, значит, запрягать будет.
— Сможешь ночью нас вывести к дому?
— Всех?
— Нет, блин, только комсомольцев! Ясен пень, всех!
— Так и поползём, как муравьи, цепочкой?
— Ты чё мне тут умничаешь? Вопросы задаёт! Ты мне ещё поговори! Задача тебе поставлена — исполняй! Через час — доложишь план. Что не ясно?
— Ничего не ясно!
— Кру-гом!
Так я и сам уже хотел. Есть, что-то, мне захотелось. Кушать. И до вонючего "укрытия" надо бы. Требования бренного тела как всегда приземляют, жёстко довольно, буйный полёт духа и мысли. Будем посмотреть, а также — покусать и потужиться. Эти вещи — взаимосвязаны. Человек, как шланг — открытая система. С этого края впихиваешь, с другого — вываливается.
* * *
С обеда стали подкрепления, группами по 3-7 человек, подходить, а точнее — приползать. Писари, картографы, связисты, кладовщики-учётчики-грузчики службы тыла, ездовые безкобылые и шофера безлошадные. Сапожник, брадобрей, портной, кто ты будешь такой? Рука-лицо. Ротный так и сделал. И меня обматерил за хамскую усмешку. И правильно — комдив тут последние сусеки выметает, а он — любиться! Наглая штрафная морда! Комдив — дивизию раздел-разул. Оставил штаб без квалифицированного персонала — плакать надо, а не лыбиться.
Сколько же дармоедов по штабам отирается! Форма у всех — как на парад. Морды — натощак и не обгадишь. Ползать — не умеют. Машут задницами, как флагами. На убой.
Вот уж, ирония судьбы — из тёплого, пригретого места — в штрафники. Без суда и следствия.
Как тут не ржать?
Ну и совсем для выноса мозга — "танковый батальон". А если совсем оборжаться — то это — рембат. Аж, при двух танках. Хоть и оба — Т-34. СТЗ. У них — башня оригинальная. И остальное — по мелочи. У нас, в СССР, хоть и стандарт, ГОСТ, но танки Т-34 разных заводов — разные. Запчасти от одного Т-34 — к другому не всегда подходят. Барабан от одного ППШ в другой — не втыкается.
Танков — два. Танкистов — ноль. Ездить и стрелять умеют — уже танкисты. Какая тактика применения танка? О чём ты. Это же — танк! Что там изгаляться? Правила танкования бронёй, манёвр огнём — можно не спрашивать. С Катуковым по этому вопросу пообщаюсь, если доживём с ним до встречи. Танки — собранные из того, что было. Латаные — перелатаные. У одного — не заваренная пятисантиметровая пробоина в башне. Как раз — где заряжающий. Дополнительная ему вентиляция и обзор.
Рембатовцев — много. Человек 50. При почти десятке пулемётов ДТ. Вот это — уже сила! Пулемётная рота. Их больше, чем нас. Нас надо было к ним "придавать", а не наоборот. Но, рвотный ротный — один такой. И начштаба это знает. В лицо ротному не говорит только, чтоб не зазнался.
На танках привезли и гранаты. Много. Каждому бойцу по десятку гранат можно раздать. Правильно. Бой в городе — гранатный бой. Граната — шаг. Ещё граната — ещё шаг. В нужник захотел — гранату брось. Сходил — ещё брось. Ну, согласен, утрирую.
Ветераны роты во главе с самим ротным проводят "вводный инструктаж". Учат этих "специалистов" тактике пехотного боя. Я — отлыниваю. Типа — думаю. Вдруг — бой, а я — уставший.
— Миша, ты сможешь людей провести? — спрашиваю Маугли.
Он — кивает. Он не говорит, но писать — не разучился. Зовут его — Миша. Даже не так — Мышонок. Так его называл отец. Фамилию свою Мышонок — не помнит. И имена родителей — не помнит. Бывает. Для самосохранения его разум блокирует часть самого себя. Тяжело — потерять родителей. Потерять вдруг — ещё тяжелее. Когда тебе 9, нет, уже — 10 лет, а тогда — 9, родители зверски убиты, кругом — война, город горит и взрывается, парень своими руками собирает родителей по кускам — не то, что онемеешь, чёкнешься. Будешь ходить, подпрыгивая, как майданутый, столбам улыбаться и какашки есть.
Но, парень — справился. С потерями, но — всё же. Он — боец. И ещё какой! Он и поведёт одну из групп. Мне бы ещё одного "сталкера"!
Ба, какие люди! Идёт, улыбается, как ни в чём не бывало. Киркин. Улыбаюсь радушно ему, а как подходит близко и протягивает руку — бью в лицо. Сильно, но аккуратно. В скулу. Чтобы фонарь — во всё лицо, но ничего не сломать. И не убить. Научен уже поварёнком. Хватит.
Падает на пятую точку. Сидит в нокауте, головой водит. Юшку сплёвывает. Молчит. Подаю ему руку. Принимает, поднимается, жмёт руку.
— Работаем? — спрашивает, шевеля скулами и челюстью, щупая осторожно рукой.
— Работаем.
Не спросил — за что? Не обиделся. Знает — за дело. Подставил меня. Использовал меня, как ширму, как приманку, будучи уверенным, что убьют меня, найдут рацию. И его группу искать — не будут. Потому и не сообщил, что должен выйти боец Шурочки. Без документов и знаков различия. Уверен был, что выжить и выйти — невозможно. А получив запрос — охренел. Конечно, подтвердил, что боец Кенобев был в составе группы и "выходил" самостоятельно. Потому и отпустили меня. Когда выяснилось, что я — это я.
— Ты — один? — спросил его.
— Один, — кивает Киркин, — у меня — сутки отдыха. В твоём распоряжении. И будем — в расчёте.
— Идёт. У нас тут задачка — из невыполнимых. Надо охватную группу провести. Мне как раз сталкера — не хватает.
— Сталкер? Ходок? — удивился Киркин.
А тут удивился я.
— Я из Одессы, здрасте, — усмехнулся он с характерным "одесским" выговором, — а там у нас греков — полно.
— Я маршруты наметил для прохода, но нужны проводники опытные в скрытном хождении через линию фронта.
— Тогда я — то, что нужно. Рассказывай, что задумал?
— Задумал на ёлку влезть, персик съесть и косточкой — не подавиться. Взять этот долбанный стратегический объект к вящей славе Императора.
— Какого Императора? — удивился разведчик.
— Межгалактического. Так, присказка такая.
— А-а! Не говори так. Или тебе понравилось гостеприимство особистов?
