— Нет, конечно, Отче, мне и в голову такое придти не могло...
— Вот и веди себя так, чтоб и им не приходило...
— Но тогда значит, наследника рода точно не будет.
— Положись во всем на Господа. Он сам развяжет, то, что вы связали, а не развяжет, так значит и на то воля Его.
Алина тяжело вздохнула: — Да... такие Вы мне сегодня, Отче, наставления дали... Даже и не знаю, хватит ли у меня сил исполнить... Я, конечно, постараюсь, но это так трудно для меня...
— Ты у меня сильная, ты справишься. Ты и потруднее наставления выполняла.
К вечеру в монастырь пришел герцог Алекс Тревор. Он был один, без сопровождения. Отец Стефан отворил ему ворота.
— Здесь моя жена. Может, позовете ее, поговорить бы нам... — угрюмо глядя на него, произнес герцог.
— Входите, сделайте милость, — отец Стефан шире распахнул ворота. — Ждет Вас Алина. Что у ворот-то толковать? Я Вас к ней проведу, там и поговорите.
Он провел герцога через монастырский двор к дому, где останавливались паломники, и отвел к комнате, отведенной Алине. Там он постучался.
— Деточка, к тебе супруг твой приехал.
Дверь распахнулась. На пороге стояла Алина. Герцог с удовлетворением отметил про себя, что одета она была не в монашеские одеяния, а хоть и в достаточно строгое и однотонное, но одно из своих повседневных платьев, да и волосы были подобраны в элегантную прическу, которую лишь слегка прикрывал легкий шелковый шарф.
— Благодарю, отец Стефан, — улыбнулась она и, отступив вглубь комнаты, пригласила: — Здравствуйте, милорд. Входите.
Герцог шагнул в комнату и обвел ее взглядом. Светлая и чистая комнатка с небольшим столиком, двумя стульями, маленькой тумбочкой на которой лежало Евангелие и кроватью, в изголовье которой висело распятие.
— Роскошные апартаменты у Вас, миледи, что и говорить, — герцог мрачно усмехнулся.
— Простите, милорд, — Алина шагнула к нему и медленно опустилась перед ним на колени, склонив голову, — я очень благодарна, что Вы приехали за мной.
— Миледи, Вас здесь кто-то посмел обидеть? — изумленно проговорил он, подхватывая Алину и поднимая ее. — Кто? Скажите: кто! Здесь камня на камне не останется... — в его глазах полыхнул огонь мрачной злобы.
— Ну что Вы... Нет... меня не обижал никто. Меня здесь любят, — Алина заглянула герцогу в глаза, нежно рукой коснувшись его щеки.
— Тогда, что с Вами? Что случилось-то? За что Вы просите прощение? — нежно прижимая к себе супругу, проговорил он.
— Я плохо думала о Вас, милорд... а все не так просто... Вы действительно любите, а я все никак поверить не могла. Простите... я, наконец, поняла как Вам тяжело со мной. И Вам, и дочкам... Да и с мальчиком... я лишь здесь поняла, для чего Вы это сделали... я сама во всем виновата... Но я в любом случае не смогу изменить Вам ни с кем, если только Вы силой меня не заставите, поэтому прошу, не заставляйте... Давайте решать наши проблемы сами, я постараюсь, чтобы у Вас больше не было причин использовать кого-то третьего, чтобы решить их. У меня лишь эта просьба. Пока я Ваша жена, я не хочу, чтобы кто-то мог кроме Вас предъявить на меня свои права... Ваши права уважает сейчас даже король. Так не давайте ему повод изменить свое решение. Он не из тех, кто делится добычей.
— Да нет на Вас у меня никаких прав, дорогая, — герцог грустно покачал головой.
— Есть, раз их признаю я. Другое дело, что у Вас есть какие-то обязательства перед королем, но я не прошу их нарушать... Все будет так, как захотите Вы.
— Что это с Вами тут сделали, Алина? Вы прям на себя не похожи...
— Поговорили со мной, растолковали неразумной, что должна мужа слушаться, почитать и любить, а не спорить и сбегать...
— Вас наказать что ли кто-то посмел? — герцог чуть сильнее сжал руки и испытующе посмотрел на нее.
— Господь с Вами! Что Вы... Это лишь Ваше право.
— Мое? Вы с ума сошли, Алина. Пока я жив, что бы Вы не творили, ни я, никто другой Вас и пальцем не посмеют коснуться, чтобы наказать!
— Мне приятно это слышать, — Алина нежно улыбнулась, — я постараюсь, чтобы Вы и без наказаний были довольны мной. Когда Вы хотите, чтоб мы выехали отсюда?
— А Вы хотите вернуться?
— Конечно. Я бы и сама вернулась, но вернуться с Вами мне приятнее. Я ведь уже сказала, что очень благодарна, что Вы приехали за мной.
— Алина, — герцог тряхнул головой и разжал руки, отпуская ее, — я что-то не совсем хорошо понимаю... Вы все это серьезно говорите?
— Да, милорд, серьезно. Мы уедем, когда Вы захотите. И еще спросить Вас хотела... Можно?
— Конечно же... Что за вопрос? Вы что, теперь, перед тем как что-то спросить, еще разрешение спрашивать будете? У Вас с головой точно все нормально? Может, опоили Вас тут чем-то? Вы чувствуете себя как?
— Чувствую себя нормально, хорошо. А спросить на счет Катарины хотела. Вам решать, что с ней делать. Отец-настоятель предложил два варианта: или тут ее как послушницу оставляем, или отдаст он нам ее, но только если я жестко контролировать ее буду и наказывать за малейшее непослушание.
— А Вы сможете ее наказывать? — герцог еще более удивленно взглянул на нее.
— После таких его слов не наказать не смогу.
— Вам как хочется?
— Никак, милорд... Мне оба варианта не нравятся. Тут ей было плохо, очень плохо, даже когда она как паломница жила, а теперь ее отец-настоятель послушницей сделать хочет, к тому же у такой монахини, что девочка наша света белого невзвидит... не по ней будет ноша. Да и дома, если я ее строго контролировать стану, ей не легче будет. Одна у меня надежда на Вас, милорд. Если Вы пообещаете жалеть ее, утешать и поддерживать, то может и не так плохо ей дома будет...
— Я? Жалеть, утешать и поддерживать? После того, что она натворила? Вы соображаете, что требуете от меня?
— Милорд, простите... Простите, если прогневала Вас, — Алина, вновь склонив голову, начала опускаться на колени.
— Да прекратите Вы на колени падать! Не в храме, — подхватывая ее, раздраженно проговорил он. — Вы так еще на людях передо мной на колени упадите. Особенно перед королем. Представляете, что все подумают? Какими методами я Вас до такого состояния довел и что делал, чтобы заставить вернуться.
— При чем тут, кто что подумает? Меня это не интересует. Мне важно, чтобы Вы на меня не гневались.
— Я не буду гневаться, если Вы никогда, слышите, никогда, не будете падать передо мной на колени, — он отступил на шаг и пристально посмотрел на нее.
— Хорошо, не буду... — Алина согласно кивнула. — Но так, как быть с Кэти?
— Как сама решите, так все и будет. Хотите, здесь оставляйте, хотите, заберем ее. Кстати, не хотите сама за ней следить и наказывать, можно монахиню какую-нибудь взять, пусть она следит за ней. Главное, чтоб без присмотра она больше не оставалась. Или это в любом случае должны делать Вы?
— Я, милорд, именно я, — в глазах Алины сверкнули слезы, — бедная девочка, мне ее так жалко, Вы не представляете...
— Алина, а своего ребенка Вам не было жалко? Хоть Катарина моя дочь, но я не понимаю Вас...
— Жалко, очень жалко... но он уже умер, милорд... Ему я больше ничем помочь не могу, кроме молитв о его душе. А Катарине могу.
— Вот и помогайте. А жалеть ее нечего.
— Алекс, я знаю каково жить без любви отца. Мой отец до конца своих дней ненавидел меня... Я не знаю, каково жилось ему с этой ненавистью, но мне очень плохо, особенно поначалу. Это боль, которая разъедает сердце и туманит разум, от которой не хочется жить. Такого я не пожелаю никому. Поэтому я понимаю, из-за чего Кэти решилась на все это, и не могу осуждать ее.
— Алина, это — вздор. Тысячи людей живут без любви и отцов и матерей и хоть живут в гораздо худших условиях, чем моя дочь, при этом не встают на путь колдовства и преступлений. Вы вон тоже выбрали другой путь. Я поклялся в прошлый приезд, что ни в чем не буду обвинять ее, и только это останавливает меня, чтобы не свернуть шею этой стерве, которая опорочила весь наш род, став ведьмой.
— Она не ведьма, она борется с этим.
— Замечательно, — мрачно усмехнулся герцог, — только, как мне кажется, не особо успешно борется, раз отец-настоятель требует, чтобы Вы либо оставили ее здесь на послушании у самой строгой из монахинь, либо жестко контролировали.
— Милорд, ей необходима любовь... Почему Вы так безжалостны и к ней и к младшим дочкам? Ведь ни Луиза, ни Мария вообще не виноваты ни в чем...
— Алина, я восемь лет делал для них все, ради них я отдал тебя королю... Не требуй от меня большего. Я согласен разрешить тебе видеться с ними и контролировать их пребывание в монастыре, до их замужества. Однако я не хочу, чтобы король их вновь использовал для давления на меня, это раз, не хочу, чтобы они видели, что творится у нас в замке, это два, и не хочу, чтобы они видели какие у нас взаимоотношения, я хочу их строить без них.
— Значит, Вам более по душе и Катарину оставить в монастыре?
— Катарина... — герцог мрачно хмыкнул, — Такая дочь позор и бесчестье. Конечно, суровый монастырь лучшее место для нее, но ради Вашего удовольствия я готов и забрать ее... Разумеется я вряд ли позволю ей выйти замуж и наверняка лишу любого приданного и титула. Скорее всего, я признаю ее недееспособной, и буду постоянно жестко следить, чтобы ее контролировали, и у нее не было возможности заняться вновь чем-то подобным. Так что мне все равно кто и где это будет делать, главное, чтобы этот контроль был.
— А Вы лукавите, милорд... Вам не все равно.
— Ну если быть до конца откровенным... Да, я с удовольствием посмотрю, как Вы будете строго следить за ней и наказывать ее, герцогиня... Но это будет Ваше решение, я соглашусь с любым.
— Алекс, Вы же мой супруг! Вы не раз говорили, что хотели поддерживать меня, так поддержите сейчас! Я хочу помочь Катарине выбраться из той трясины, в которую она попала. Без Вашей помощи мне не справиться. Ей нужна Ваша любовь!
— Алина, моя дочь, которую я любил больше всех, вместо того, чтобы с радостью принять как то, чего я смог для них добиться, так и мою волю, постаралась испортить все, что только могла. Вместо благодарности за то, что они вырвались из нужды, получили возможность вести достойный образ жизни, а так же великолепные перспективы, она стала хамить Вам, затем чуть не убила Луизу, а потом решила свести в могилу Вас и Вашего ребенка. И сейчас Вы ожидаете от меня, что я должен окружить ее любовью и лаской? Нет, Алина. Хочет вырваться из трясины в которой по собственной дури оказалась, пусть заслужит. Ей и так несказанно повезло. И я сразу Вас предупреждаю, если Вы решите ее забрать из монастыря, я не только жалеть ее не буду, я буду проверять, как Вы ее контролируете и наказывать сам, если посчитаю, что Вы наказали недостаточно строго.
— Милорд, нельзя быть таким безжалостным и суровым. Какой бы она не была, она — наша дочь.
— Это не дает ей право вести себя подобным образом. Даже отец-настоятель, как я понял, настаивает на жестком контроле. Я лишь поддерживаю его точку зрения. Как, к сожалению, выяснилось, она не понимает доброго отношения.
— Милорд, она все осознала. Она раскаивается.
— Тогда почему отец-настоятель требует от Вас, чтобы Вы жестко ее контролировали, миледи?
— Чтобы она не впала в другой грех. Она считает, что моя любовь это все к чему она должна стремиться и сейчас будет стараться всеми способами лишь добиться моего расположения, а в этом тоже ничего хорошего нет.
— Даже так? Как интересно... — протянул он, — Значит, девочка почувствовала, что Вы можете ей гарантировать комфортное существование, и решила воспользоваться этим, а отец-настоятель, поняв это, запретил Вам ей его обеспечивать...
— Милорд, пожалуйста, я Вас очень прошу, не зовите ее девочкой. Она наша дочь, и то, что Вы так называете ее, мне очень неприятно слышать.
— Чем же это слово, позвольте узнать, Вам так не угодило?
— Девочка, это чужая, посторонняя, о которой Вы не хотите знать ничего, даже имени... А Катарина не посторонняя. Да, она провинилась, но в наших силах помочь ей исправиться... Она очень любит Вас, милорд. Все, что она сделала, она сделала, лишь пытаясь вернуть Вашу любовь, которую, как ей казалось, она потеряла...
— Оригинальный способ, Вам не кажется? Кстати, все преступники что-то пытались получить или вернуть, однако это не снимает с них вины и не отменяет наказания. Так что Вы решили? Тут ее оставим или заберем?
— Я хочу ее забрать, милорд, очень хочу... но решиться на то, что я буду с ней так строга, как хочет отец-настоятель, мне тяжело...
— Не вижу проблемы. Вы и так сделали для нее все, что могли. Если она будет покорна и послушна, Вам не надо будет быть с ней суровой. Другое дело, что она вряд ли такой будет, поэтому Вам и тяжело принять это решение. Но выхода все равно другого нет. Позовите ее, если это возможно. Я хочу поговорить с ней, перед тем как дать Вам окончательное согласие.
— Конечно, милорд. Я сейчас приведу ее, — согласно кивнув, герцогиня шагнула к двери.
— Алина, постойте.
— Да. Вы что-то хотели?
— Хотел, дорогая, — он, шагнув к ней, вновь притянул ее к себе. — Я вижу, Вас здесь сломали. От роскошной, уверенной в своих силах и своей правоте женщины не осталось и следа... У Вас глаза испуганной, забитой собаки, ждущей выволочку от хозяина и готовой ее покорно принять. Мне интересно: кто это сделал и как?
— Милорд, что Вас не устраивает? Скажите, я постараюсь вести себя по-другому.
— Это очень трудно объяснить словами... Вы сейчас похожи на нежное вьющееся растение, у которого вырвали опору. Совсем недавно оно вздымалось вверх прекрасным цветущим облаком, а сейчас валяется на земле и любой может наступить, поломать, растоптать... Оно знает, что ему теперь придется жить внизу, на земле, не видя ничего кроме ног, затаптывающих его в грязь... Кто так с Вами? Неужели я?
— Красивая аллегория, но она неточна, — Алина задумчиво склонила голову набок и вдруг лучезарно улыбнулась, нежно коснувшись рукой щеки супруга. — У меня не вырвали опору. Мне поменяли ее. Моя опора теперь — Вы. Мне сейчас тяжело привыкать к ней и еще очень страшно, я боюсь упасть, мои веточки скользят, стремясь зацепиться и обвить Вас в своих объятьях, чтобы удержаться... Если мне это удастся, и у Вас хватит терпения не сбросить меня на землю и действительно не втоптать в грязь, то я переболею и смогу зацвести снова...
— Не бойтесь, моя дорогая, — герцог крепко обнял ее и лицом уткнулся в ее волосы, тихо шепча ей на ушко, — я постараюсь не обижать Вас и, конечно же, не сбрасывать на землю, все будет так, как Вы захотите, только перестаньте бояться. Это ужасно видеть Вас такой...
Минут через пять, он осторожно разжал руки и, нежно погладив по спине, проговорил:
— Приведите Катарину, миледи, и если Вас это не затруднит, дайте нам возможность поговорить наедине.
— Конечно, не затруднит, я во дворе посижу. Закончите с ней общаться, зайдите за мной.
— Я могу наказать ее сейчас или Вы возражаете?
— Она Ваша дочь, милорд, поэтому решать Вам... Я больше не буду возражать ни сейчас, ни в будущем... Я только прошу... очень прошу, милорд... прежде чем наказывать, подумайте, пойдет ли это ей на пользу или Вы только гордыню свою этим потешите. А потом примите решение.
