Обещай мне вернуться

Много фарфоровых статуэток на комоде. Босоногая пастушка, подобрав юбчонку, танцует под дудочку мальчика-пастушка. Лежат на лужайке олениха с олененком. Маленькая девочка с корзинкой цветов гладит рыжую охотничью собаку. Рядом парная статуэтка: девочка куда-то пропала, а пес охраняет корзинку, каждый цветочек в которой тщательно прорисован. Незабудки, ландыши, ромашки. У девочки на голубом платьице видны все складочки. А собака — ну совсем как живая! Майке захотелось потрогать собачью шерсть: а вдруг теплая? Нет. Первое правило музея — смотри глазами, а не руками.

Какой-то новый звук привлек ее внимание. Девушка обернулась. Чёртова Бабушка плакала. Она тихо, одышливо всхлипывала и безуспешно промокала глаза концом шали. Слезы катились по впалым морщинистым щекам.

Митя все говорил ей что-то успокаивающе, но кажется, она плохо его слышала. С трудом, но ему удалось ее успокоить. Митя поднялся.

— Streckt Ihr bitte die Pistole, Frau Reinhardt. Ich werde Ihr zu besuchen. (А пистолет все же сдайте, фрау Райнхардт. Я еще зайду к вам).

Чёртова Бабушка проковыляла к комоду, пошарила в ящике и стала совать Зоричу немецкие марки.

— FЭr Ihre Arbeit, mein Herr. (За визит, господин доктор).

Митя покачал головой.

— Keine Sorge. Ihr braucht selbst diesen Geld. Ich werde Ihre Nachbarin zu bitten, auf Ihnen achtzugeben. Wie heißt sie? (Не нужно. Деньги вам еще пригодятся. Я попрошу вашу соседку проведывать вас. Как ее зовут?)

— Else Taube. (Эльза Таубе)

— Gut. Ich werde Frau Taube zu bitten, auf Ihnen achtzugeben und werde selbst Ihr nach zwei Tage zu besuchen. (Хорошо, я попрошу фрау Таубе присматривать за вами и сам еще навещу вас через два дня).

Тогда Чёртова Бабушка сняла с комода так приглянувшуюся Майке рыжую собаку и стала настойчиво совать девушке в руки.

— Vielen, vielen Dank! Bitte, nihmt Ihr! (Я так благодарна вам! Возьмите, мне это, право, ничего не стоит!)

Девушка боролась с искушением. Хорошо ли принять подарок? Это же не плата, верно? Просто статуэтка. Пусть даже старинная. А Майка уже четвертый год ничего подобного не видела и очень соскучилась по мирной жизни.

— Welche junge MДdchen ist schon Soldatin! Nimmt man in Rußland die Frauen zur Krieg? (Такая юная девушка — и уже солдат. Неужели в России берут на войну женщин?)

— Unsere Frauen... — начала Майка и запнулась.

"До чего же слов не хватает! А я-то, дурочка, воображала, будто хорошо знаю немецкий! Ничегошеньки я не знаю! Только читаю, да и то не ахти как" .

— Unsere Frauen... Unsere Frauen mЖchten selbst in den Krieg zusammen mit MДnner ziehen! (Наши женщины... Они... Сражаются вместе с мужчинами!)

-Russische WalkЭren? O mein Gott! — вздохнула Чертова Бабушка. — Nehmt Ihr bitte, betrЭbt mich nicht! (Русские валькирии? О, Боже милосердный! Возьмите же, прошу вас. Не огорчайте меня).

У старой женщины были такие умоляющие глаза, что Майка не решилась отказаться

Попрощавшись, оба вышли на улицу.

— Уф-ф, Май! Ну и струсил же я! Как пистолет увидел — вэйзмир! Калибр — танк обделается. Так и представил себя на полу с развороченными кишками! У хирургов, знаешь ли, воображение богатое. Если из такой штуки пулю схлопочешь — дело табак, тут уже не врача, а попа приглашать надо. Ну, нам с тобой и замполит сойдет. Глупо-то как, думаю. Всю войну прошел, обстрелы, бомбежки пережил, из горящего вагона живым выскочил — и тут на тебе! Перед самой победой старшего лейтенанта Зорича застрелила из дуэльного пистолета полоумная старуха! Да меня ж на том свете все собаки засмеют! Потом уже смекнул, что бабуся курок не взвела! А ты чего вылезла? Не страшно было?

— Страшно, — призналась Майка. — Но я не верила, что она пальнет. Пистолет у нее какой-то ненастоящий. С загогулинками да финтифлюшками. Как в кино про Дубровского.

— Ох, Майка! Драть бы тебя, да некому! А если б пальнула со страху-то? Вот что бы я с тобой делал?

Девушка поняла, что и впрямь сваляла большого дурака, и решила свернуть со скользкой темы.

— А почему она решила, что мы ее убьем?

— По своим судит. Сын у нее офицер, при чинах да при наградах. А как жареным запахло — драпанул из города, только пятки засверкали. Про престарелую муттер даже не вспомнил. Оставил на растерзание красным варварам. Думаешь, фрицы пощадили бы мать красного командира?

Майка помотала головой: о зверствах фашистских карателей на политзанятиях много рассказывали.

— Вот то-то же.

Вскоре Чёртова Бабушка снова возилась с цветами в своем саду. Она всё так же сторонилась русских, но перестала плеваться и браниться. И девчата больше не боялись ходить мимо ее дома.

—

— Дневник

Два кирпичных корпуса, чугунная решетка, напомнившая Майке и Милочке ограду Летнего Сада в Ленинграде, большой ухоженный парк с клумбами, где уже начали распускаться тюльпаны, посыпанные гравием дорожки — всё так аккуратненько и чисто, как будто и нет никакой войны. Впрочем, городок ведь сдался без боя. Фашисты побросали своих раненых и сбежали.

— Тут раньше госпиталь был, немецкий, — сообщила всезнающая Настеныш. — А еще раньше — больница для буржуев. А теперь, значит, мы будем. Пошли, а то Наташка заругается.

Девушки вдвоем подхватили тяжелое ведро с водой и потащили на второй этаж. "Вот ведь гады, — думала по дороге Майка. — В палатах гильзы валяются и следы от пуль на штукатурке. Фрицы тяжелых раненых расстреливали, чтоб с собой не тащить. Все знают, что они сволочи, но своих-то! Своих не пожалели! Это не звери даже... зверь никогда своего собрата не убьет. Волк разве. Волки двуногие! Враги, конечно, но все равно как подумаешь — жалко... Жил-был себе какой-нибудь там Фриц или Ганс, муттер с фатером любил, в церковь ходил, честно "хайль", дурак, орал этим людоедам, воевал за них — и они же его в расход. Как... как старые чулки. Не нужен — выкинуть. Сволочи. Ну, одно слово — фашисты".

Наверху их разделили. Настеныша, Дашу и Милочку Наташка-полврача отправила мыть большую палату, а Майке вручила совок, ведро и щетку и указала на маленькую комнатушку:

— Здесь и одна справится. Соколова, это твой участок.

"Да-а-а, повезло мне, как утопленнику", — подумала Майка, оглядывая фронт работ. Окно разбито, пол усыпан осколками стекла и кусками штукатурки, с потолка отваливается побелка, паркет щербатый. "Успеем за пять дней-то всё подготовить?" — этим вопросом Майка задавалась всякий раз, когда госпиталь переезжал на новое место. Всегда успевали, но она всё равно тревожилась.

Узкая и длинная комната навевала мысли об унылых романах Достоевского. "Интересно, что здесь будет? Изолятор сделают или, может, кладовку? Нет, только не изолятор! В такой палате не выздоровеешь, а скорей на тот свет отправишься. Не хотела бы я здесь жить..."

В углу стоял, и, казалось, угрюмо наблюдал за Майкой здоровенный шкаф темного дерева. Правая дверца, готовая вот-вот оторваться, висела на одном гвозде, левая, сорванная с петель, валялась рядом. Она тут же вспомнила, как в детстве боялась Бармалея и Крокодила, которые ночью вылезают из старинного комода и кушают непослушных детей. "Чушь какая в голову лезет..."

Майка принялась за дело. Через два часа пол стал относительно чистым, а пятое или шестое ведро наполнилось кусками штукатурки. Девушка обеими руками попыталась оторвать его от пола и не смогла. Выдохлась. "Надо позвать кого-нибудь, в большой палате девчат много".

Она вышла в коридор и нос к носу столкнулась с сердитой Натальей.

— Соколова, ты что, уже закончила? Идем, я проверю.

Майка не успела ответить — старшая решительно распахнула дверь.

— А это что такое? Соколова, за шкафом Пушкин подметать будет? А как ты думала? У нас краснознаменный госпиталь, здесь всё должно сверкать чистотой!

— Да как же я его одна отодвину-то, Наталья Андреевна?! — взмолилась Майка. — Тяжеленный ведь!

Наташка критически оглядела подчиненную и, видимо, поняла, что переборщила.

— Назначу тебе помощницу, — смилостивилась она. — Сейчас пришлю.

Когда старшая сестра скрылась за дверью, Майка тихонько ругнулась сквозь зубы: "Ссс... з-зар-раза!"

Она втиснулась между шкафом и окном, уперлась руками в стену и попыталась сдвинуть шкаф спиной. Кажется, он чуть-чуть подался, совсем чуть-чуть. Что-то зашуршало и шлепнулось на пол. Что-то легкое, явно не штукатурка. Майка присела на корточки и заглянула под шкаф. Там было темно и пыльно. Разглядеть ничего не удалось. Тогда Майка пошарила в щели рукой. Пальцы нащупали клеенчатую обложку, и Майка извлекла на свет тонкую тетрадь.

Листки в клеточку были исписаны убористым почерком, писавший умудрялся в двух строчках уместить целых четыре. Майка только головой покачала: ей даже в голову не приходило, что можно так экономить место. Все записи сделаны по-немецки. Она развернула тетрадь наугад. Даты... Записи... Длинные и короткие. Карандашом и чернилами. Похоже, чей-то дневник. Ей сразу бросились в глаза два слова: "анестезия" и "гипноз". Дальше неразборчиво, потом повторялось опять — "гипнотизер"... Госпиталь... Солдаты... Дети... Бедные мальчики... Доктор... "Я — доктор, Отто Винтерхальтер".

Дальше почему-то было про мясо и огонь, а потом шло что-то и вовсе непонятное.

Майка спохватилась. В любую минуту сюда может войти кто-нибудь из девчонок, нельзя, чтобы они увидели... Она быстро сунула дневник за пазуху и потуже затянула ремень платья, решив потом непременно разобраться. "У Митьки, кажется, есть немецко-русский медицинский словарь. Попрошу на денек-другой".

Митька словарь одолжил, не задавая лишних вопросов. Это хорошо. Майка боялась рассказывать о находке. Даже ему. Дождавшись, пока товарки уснут, она тихонько, держа сапоги в руке, босиком прокралась в уборную. Запершись в дальней кабинке, устроилась на стульчаке, натянула на замерзшие ноги сапоги и стала торопливо листать дневник, выхватывая отдельные строчки и пытаясь поскорее добраться до сути — так что там про гипноз-то? Но про медицину шло что-то совсем непонятное. Зато про жизнь было более-менее понятно. Майка с благодарностью вспомнила свою учительницу немецкого, добрейшую толстуху Эльзу Францевну, еще при царе работавшую в гимназии классной дамой. Она ходила к Соколовым на дом. "Не бегай со двора, — ворчала няня, — скоро твоя фруйлян придет!" После урока немка долго пила на кухне чай с пирожками, развлекая Майку и тетю Глашу историями из жизни гимназисток.

Ладно, сосредоточься, Май, а то все уже перезабыла! Придется вспоминать... "Исследователь... Великий ученый... Гипноз... А, вот и про гипноз! Анестезия... Учитель... Гений, психиатр... трагедия... Да что ж он все чушь какую-то пишет! Где про гипноз?! Вместе с гипнотизером... Стоп. Гипноз ВМЕСТЕ с анестезией?! Ну ничего себе, дают фрицы! Хотела бы я на это поглядеть!"

Майка залезла в словарь. Никакой ошибки, всё правильно, анестезия вместе с гипнозом. "Вот так номер! Ну-ка, а как они это делают?!" Но дальше снова шло что-то непонятное. "Главный гипнотизер каждый день выступает по радио, но его... — волшебство? а, пассы! - его пассы уже ни на кого не действуют".

Майка фыркнула. "Это он про Геббельса, что ли? Лихо!"

А, вот и снова про гипноз... Опять — эксперимент... лицо... Больной... В паре... Так. А теперь он, похоже, честит на все корки дорогих коллег... за то, что они... что они делают? Опять мясо. Да при чем тут мясо?! Что за чушь?! Пишет — пахнет... каким-то мясом... Вроде речь о больнице шла. Они что — мясо каждый день ели?

Сгорая от нетерпения, Майка листала страницы и наконец стала читать все подряд.

"Отец мечтал, чтобы его дорогой Отто вышел в люди, стал врачом или учителем... Кто знает, через что мне пришлось пройти, чтобы стать хирургом! Это поймет только тот, кто сам по десять часов ночами стоял за барной стойкой, чтобы скопить на обучение!"

Майка слышала о таком, при царе многие студенты так жили. И ее всегда занимал вопрос — а когда же они успевали учиться? И смогла бы она так же, если бы родилась до революции?

"Бедный папа, хорошо, что он не дожил до этого кошмара... Его душа на небесах плачет кровавыми слезами, глядя на то зло, что вынужден творить Отто. Я должен подчиняться этим..."

"Вынужден выполнять идиотские приказания... Вред больным. (Интересно, что же они такого делали?!) Ужасно. Бедные мальчики... Отчаяние охватывает, когда больных, которых ты вырвал у смерти, снова отправляют в этот ад... Ужасная, жестокая бессмыслица..."

Майка уронила руку с тетрадью на колени и уставилась на дверь невидящими глазами. Отчетливо вспомнилось, как она провожала на вокзале Истратова. "Мы их лечим, а потом они снова уезжают на фронт. А там убьют или покалечат... Зачем мы их спасаем, если опять отправляем туда, где могут убить?! Как машины. Сломалась, починили и снова используем..."

Да, немец правильно сказал — бессмыслица. Самое верное слово. "Как же так?! Ведь он же фашистам служил... И... Тоже это понимает?!"

Мысли тут же перескочили на другое. "Значит, из меня тоже врач получится, если я сама до такого додумалась?"

"Папа, ты учил меня жить честно. Но вокруг творится такое... Я одинок, как былинка в пустыне. Я просто не могу. Я боюсь. Однажды... Герман, друг, блестящий ученый, психиатр, психо...(непонятно), ученик самого гениального...(дальше старательно зачеркнуто, но разобрать можно. Wolf Messing. Вольф Мессинг? Интересно, кто это такой?)

"Вот дурак-то, — рассеянно подумала Майка. — Он уже такого понаписал, что именем больше, именем меньше... Один конец — расстрел".

"Светлая голова... Пришел ко мне — и плакал, как дитя... в дом для умалишенных явились СС... приказ... веление... больным смертельные..." — что?

Майка снова залезла в словарь. А, инъекции! Тогда получается: "Велели сделать больным смертельные инъекции. Он отказался. Тогда несчастных безумцев погрузили в машину и увезли — вроде бы в другую лечебницу. Но все же прекрасно знают, что за трубы дымят там, на горизонте... Я выслушал его... Он отправился домой... и повесился... Той же ночью...Почему так? От безысходности? Или боялся, несчастный, что я на него донесу?"

"А кто тебя знает..." — мысленно ответила девушка. — "Сидел всю войну и трясся, как заяц... слово начальству поперек боялся сказать... Мог бы в подполье уйти, слизняк несчастный!"

"Прости меня, папа, Отто живет трусом. Ненавижу нацистов, но что же я могу сделать? Я всего лишь маленький чиновник, хоть и с врачебным дипломом в кармане".

"Тьфу ты... — сморщилась Майка. — Достоевщина какая-то..."

"Красные подходят к городу, видит бог, я бы сдался в плен, им ведь тоже нужны квалифицированные врачи... Но как же малышка Эльза и ее мальчики? Их всех убьют, если я перейду на сторону врага..."

Майка решительно захлопнула тетрадь. Всё, хватит на сегодня. И вообще хватит. Надо открыться кому-нибудь, кто все разъяснит. К товарищу майору не пойдешь — у него и так забот хватает. И большой вопрос, читает ли он по-немецки хотя бы сносно. Чего доброго — нагоняй получишь от замполита за чтение всякой вражеской литературы. Кто разбираться-то будет — дневник, не дневник? По-немецки написано — и баста. А дневник отберут, и потом всю жизнь мучиться — гипноз, не гипноз... Сергею Филиппычу, конечно, можно было бы рассказать. Он наверняка читает по-немецки. Он профессор и очень много знает. Он бы что-нибудь объяснил. Но ведь тогда придется сознаваться и в том, что она, Майка, колдунья. Или гипнотизер? Сама уже запуталась. Как признаваться? И поверит ли профессор? Нет. Чем меньше народу об этом знает — тем спокойнее.