Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Нельзя сказать, что Вечный Огонь ему чем-то мешал. Гудзенко проходил мимо, даже не обращая внимания, как и большинство других жителей. И вдруг, совершенно неожиданно, огонь стал очень нужным и удачным. Он был символом, он был недалеко, его все знали и потушить его было, наверное, просто. Как это сделать, Гудзенко не знал. Но он надеялся, что кто-нибудь знает.

На этом месте он показался себе немножечко великим человеком.

Как это с ним часто случалось, он не помнил, что говорил. Но это было несложно. Уже готовые и отработанные фразы шли в привычном порядке. А потом он махнул рукой и море забурлило, лопнуло и потекло следом за ним. Засуетились чёрные рясы, бросились врассыпную серые старушки. В море оставались только те, кто мог взять в руки дубинку. Правда, настоящие дубинщики где-то заплутали, но Гудзенко знал, что всегда найдутся новые.

— Вперёд! Вперёд! Вперёд!

Короткий серый клин легко смял милицейское оцепление и потёк по улице. Гудзенко спрыгнул с возвышения и побежал в голову колонны. Он мало что замечал, но знал, что всё идёт как надо. Людей было немного, не меньше сотни, но из подворотен, арок, машин прибивались всё новые и новые. Хрупнул, перекосившись, столб, перевернулся и вспыхнул автомобиль. Запахла машинным маслом и сталинский ампир проспекта Чемберлена задрожал в зыбком мареве. Казалось, ещё чуть-чуть, и этот бумажный занавес просто лопнет.

А вот и площадь. Сейчас всё получится. Люди, кругом люди, никто ничего не понимает, но уже перевернули одну машину, другую, третью и бегут какие-то люди в чёрной коже, и что-то дымиться, горит, тлеет. У кого-то кого-то убили, два бугая раздают арматурины и указывают, что-то объясняя, на соседние дома, и кажется

Движение уже перекрыто. Трамвай стоит, из него течёт матерящаяся толпа. Реально что-то делают немногие, возможно, именно те полторы сотни, которые шли с ним, но поток давно рассыпался и кажется, что их намного больше. Возле обелиска — драка, на проезжей части — драка, сигналит, не в силах проехать, зелёный автобус.

Всё, всё. На мгновение ему представился идеальный Кинополь. Чистый и светлый, никакой крови и напоминаний о ней. Не осталось ни Гамидовых, ни советского прошлого. На памятниках и фасадах вместо чугунных символов советского прошлого серые пятна голой штукатурки. В каждом районе по храму Церкви Воссоединения, а в некоторых две. Центральная площадь переименована в честь генерала Власова, к ней ведёт проспект Лесных Братьев (на нём почему-то костры и шалашики, люди из которых убивают любого прохожего). Нету ни Гамидовых, ни, пожалуй, и Маргадалянах. Дворниками и ассенизаторами прилежно трудятся уверовавшие из других городов, отдавшие имущество в счёт грядущего спасения. Только людей на улицах нет, но сейчас Гудзенко готов обойтись и без них. Люди только мешают, если хорошенько подумать.

Вечный огонь рядом. Варфоломей на возвышении и что-то командует. Кого-то рядом бьют ногами по голове. Варфоломею хорошо. Полный азарта, он подбегает поближе и смотрит на жертву. На дёргается очень красиво, словно те волки в лагере или та девочка, ещё раньше.

Далеко справа — парадные ворота и аллея ещё одного парка. Рядом два новеньких сверкающих туалета. Где-то между ними юркает, спасаясь от толпы, небольшой серый волк. Гудзенко кажется, что он его где-то видел, но мысль тут же вылетает из головы. Волки больше ничего не значат.

Он торжествует. Гудзенко задирает голову и орёт прямо в небо, в лицо Богу, которого там, к счастью, нет. Потом озирается, хочет посмотреть, как проходит уничтожение огня, но голова замирает, так и не обернувшись.

Потому что положение на площади изменилось.

Сначала пришёл рёв. Он шёл сразу с четырёх сторон, словно кто-то поставил колонки. А потом вокруг площади вдруг вырос чёрный квадрат. И по левую, и по правую руку вдруг выросли чёрные стены, а ещё две перекрыли проспект.

И за этим чёрным квадратом город был уже прежним.

Гудзенко понял, что дело свободы требует ретироваться. Махнул рукой, крикнул:

— Я сейчас! Я с вами.

И нырнул обратно в толпу.

Но толпы уже нет. Какие-то кучи дерущихся, кричащих, — а ещё больше тех, кто ничего не понимает, но сейчас попадёт под раздачу. Гудзенко лавировал между ними, стараясь не смотреть никому в лицо. Потом раздался крик и все побежали — кто куда, но в основном в арки, падая и крича.

"Там перехватят", — подумал он. Кто перехватит, он не думал. Да и думать было не время. Надо было спасаться. Парк с серебристыми туалетами был рядом и Гудзенко побежал в ту сторону. Но уже возле ворот оказался в страшной давке, а там, среди деревьев, уже выстраивались люди в касках и ворча, катился по аллее БТР.

Гудзенко отпрянул назад, повертелся, а потом увидел будочку туалета. Это могло спасти. Он обежал вокруг, потом зашёл спереди, распахнул дверь, долбанув кого-то по голове, забрался внутрь и повернул замок.

Снаружи доносились удары и крики. Здесь же было безопасно и пахло цветочным лугом.

Но спустя пару секунд страх вернулся.

"А если найдут? — подумал Варфоломей, — После всего, что было. Откроют дверь, а я здесь"

Словно отвечая на его мысли, за спиной послышался рокот. Гудзенко огляделся, но вокруг была только железная скорлупа, бачок и сидение с огромным, совершенно невероятных размеров отверстием. Неведомый проектировщик явно задался целью построить деревенский сортир, но европейского класса.

Варфоломей понял, как спасаться. Он был довольно щуплым человеком, в плечах не шире подростка, так что пролез без проблем.

Гул приближался. Казалось, не площадь движется целый танковый клин.

"Шагающие мясорубки выпустили", — подумал Гудзенко.

Вонь била в ноздри, но внутри было достаточно глубоко, чтобы забраться с ногами и даже провалиться. Похоже, сток уходил прямо в трубу. Смердящая жижа доходила до плеч и ароматизатор здесь уже не действовал.

Как он будет отмываться, он не знал. Признаться, он даже и не задумывался об этом. Послышался удар и кабинка затряслась. Вонючая волна лизнула приоткрытый рот.

"Ничего, — думал Варфоломей, прикидывая, получится ли погрузиться с головой, — ничего. Я этого и при советской власти наелся."

БТР с недоумевающим водителем — злобных погромщиков, который надо было остановить, на площади заметно не было — выехал из парка. Он попытался развернуться и при этом никого не раздавить. Получилось плохо — люди успели разбежаться, но левый бок с размаху врезался в новенький сверкающий туалет. Тот сложился, как карточный домик.

Гудзенко успел заметить только гаснущий свет. А потом жестяные стенки задрожали, лопнули, и посыпались прямо на голову. Варфоломей завопил и нырнул глубже, согнувшись на корточках.

Падающая стенка врезала по макушке, загоняя в жижу. Он попытался кричать, но в рот хлынула густая эссенция и дальше была только вонь, вонь и нечего кроме медленно гаснущей вони.

XXXIII.Волком быть можно

Кинопольский Биологический (где, говорят, читал лекции сам Конрад Лоренц) расположен на юге города, за транспортной развязкой, там, где вдоль левый стороны дороги тянется тонкая полоса берёз, а за ними встаёт сумрачный сосновый бор. Всегда влажная дорожка вьётся между старыми рыжими соснами, похожими на одеревеневших ведьм, и ведёт к трёхэтажному учебному корпусу, в архитектуре которого загадочным образом соединились прибалтийская готика и советских плиточный стандарт.

В понедельник, около десяти утра, на скамейке этой остановки сидели двое. Парень с приглаженными волосами и с большой папкой в руках и темноглазая девушка в просторной чёрной майке. Похоже, они ждали, когда начнут приём документов, а пока обменивались новостями.

— То есть, у нас теперь Четвёртая Коалиция?

— Да. Даже устав новый приняли. И, по твоему совету, поставили всем одинаковые кресла, даже для председателя.

— Никто не возражал, что твой отец будет главным и в Коалиции, и в Мантейфеле?

— Нет, он для нас всех свой. Хотели на голосование ставить, но не нашлось других кандидатов. Пришлось голосовать, нужен ли вообще пост председателя. Решили, что нужен.

— Хорошо бы поставить круглый стол. Чтобы было видно, что заседают равные.

— Они и так рады. Отец им так и сказал: "Если прокатите, не обижусь, потому что и вы и так за эти дни натерпелись. Обещать могу две вещи. Первая — лапу мне подавать не нужно. Второе — в случае чего можете снять меня прямым голосованием. Я стараюсь как могу, но в этот раз, например, пришлось очень туго. Так, что я чуть с Мантейфелем не расстался и если бы не дочка с её другом-абитуриентом, мы бы лежали сейчас на солнышке с проломленным черепом. Вот и всё"

— То есть, из Мантейфеля его так и не уволили?

— Нет. Но и повышения не получит. В конце работали чётко, а вот все те дни, пока шла кровавая баня, мы искали не там. Предупредили, сказали, что ещё одно такое дело — и будет он жить в лесу и питаться болотной птицей.

— То есть, в отставку? А как же ты?

— А я бы стала ловить зайчатину.

— Домашний скот сытнее, поверь. Но твой отец точно сумел оправдаться? Если бы его выкинули из Мантейфеля, шансов устроиться в Коалиции у него бы тоже не было.

— Сумел. Ему не привыкать. Он оправдания каждый день слушает, от самых настоящих виртуозов. Стыдно не научиться. К тому же, другие ведомства осрамились ещё больше. Настоящая комедия. Мятеж Церкви проспали все, кроме президента. По тревоге всех поднимать пришлось. Даже БТРы пригнали, ужас. Прямо по парку неслись, чудо, что скамеечки не раздавили.

— Жертвы есть?

— Кто-то побит, пара машин перевёрнуто, раздавлена одна кабинка общественного туалета, а организатор мятежа Гудзенко — ты, наверное, про него слышал — стал жертвой несчастного случая.

— Машины жалко. А с ним что?

— Захлебнулся в пищевых отходах.

— Достойное погребение! Кстати, а что с Церковью?

— А Церковь сумела отмазаться, так что мечта Курочкина о христианском экстремизме пока остаётся несбыточной. Отец Вальтер Ким лежал с сердечным приступом, а Гудзенко действовал по своей инициативе. Его имени нет даже в официальных списках её служителей.

— Кстати, о списках. Удалось вытащить таблицы Кинеля?

— Память в смартфоне спеклась, а компьютер так и не вскрыли. По твоему совету перерыли весь стол, но бумажки с паролями не нашли. Помучались, помучились, а потом отец попросил просто взять и стереть диск начисто. Ему компьютер нужнее, чем компромат.

— То есть, связь с Церковью Воссоединения не доказана?

— Не была бы доказана, если бы отец Вальтер Ким не перепугался и не дал таких показаний, что их вся прокуратура читает и начитаться не может. Самое удивительное, утверждает, что сам в Церкви не состоял и всячески с ней боролся!

— В его работе без наглости никуда. С Лучевским всё в порядке?

— Выжил. Когда за нами гнались с дубинками, он их попытался отвлечь и вывести в другую сторону. И представляешь — сам ухитрился заблудиться в заповеднике. Всю ночь их водил, в конце концов затащил их в болото, пытался потом оттуда вывести, но ничего не вышло. Оказывается, он тоже немного герой.

— Мы все немного герои. А что с теми ребятами, которые из "Лесной Сказки"?

— Лугаревич выжил.

— Напомни, кто он внешне. Я их по фамилиям не знаю.

— Который со светлыми волосами. Череп крепкий попался, ничем не пробьёш. Как полнолуние спало, отвезли в поликлинику. Потом спохватились и ночью выкрали. Теперь у твоего дяди в клинике лечится, у бывших ассистентов. Били неумело, только кожу разодрали. Даже сотрясения нет.

— Да уж, он живучий. С бизнесом Кинеля разобрались?

— Рвут на куски помаленечку. Самое вкусное забрали волки, а бывшие партнёры косточки догрызают. Все довольны. Только завод упустили. Но про него не плачут, потому что некому плакать.

— Странно, что не плачут.

— Сейчас другое время, Лакс. Люди теперь не о престиже, а о прибылях думают.

Волченя задумался.

— Интересно, а кто-нибудь из людей Кинеля наказан? — наконец, спросил он.

— Сложно сказать. И наказали, и не наказали. Стая у него была небольшая. Трое уехали из города вместе с семьёй, ещё пятеро говорят, что ничего не знали. Отстранены, конечно, но не больше. Отец говорит, что смысла наказывать нет. В Совете Коалиции сидят те же самые волки, они обескуражены, но вроде бы успокоились. Ту же Алчихину за что вешать? Она же просто проверяла отчёты, дополняла их и озвучивала.

— А я так и думал, что виноватых не останется. Если официально, то даже к Кинелю не подкопаешься. До погрома распознал опасность и пытался выгнать сектантов из города, а во время пропал без вести. Что интересно, почти правда.

— Очень интересно было потом, когда фуршет устроили. Все разговоры снова о Кинеле. Все удивлялись, почему никто не догадался. Ведь с самого можно было понять или предположить хотя бы. Всех подозревали — Церковь Воссоединения, недобитых буринцев, спецслужбы, которые решили так со мной разделаться, даже моего отца. А про Кинеля никто не подумал. Просто не могли представить себе Коалицию без него. Даже сейчас привыкнуть не могут. На заседании это очень смешно смотрится — когда хотят что-то отцу сказать, постоянно на другую сторону стола смотрят. Привыкли, что он там.

— Это хорошо. Значит, они его ценили. А насчёт Кинеля — они и не могли угадать. Ведь он с ними играл по прежним правилам.

— Да. До смешного доходило. Его подручных подозревали, а его нет. Потому что было ясно, что данные утекают, что кто-то знает все списки и в курсе о каждом шаге отца. Что у кого-то достаточно денег, чтобы организовать этот маскарад и достаточно ума, чтобы не запалиться. Но кто? Откуда? История Кинеля — тёмная история.

— Это не совсем история Кинеля.

— Ещё скажи, что это история про нас с тобой!

— Это история обо всём и сразу, — Лакс вглядывался в лес, — Например, о трёх поколениях оборотней и людей. И о городе Кинополе, куда их забросило, как в волчью яму. Их можно даже в три кучки разложить. В первую — моего деда, Бурина и старого Кинеля вместе со всеми подручными вроде Вукича и Бирюкевича. Люди ещё советские. На вторую пойдут мой дядя, твой отец, Кинель. Эти — люди уже девяностых. И мы с тобой на третьей. Люди нулевых.

— На первой полке почти одни мертвецы.

— Войкшунес остался. И Бирюкевич.

— Они как-то симпатичней, мне кажется.

— Те, которые не дерутся — да. За ними очень интересно наблюдать. Я все эти дни пытался понять, что они за звери.

— И что это за звери?

— Оборотни.

Копи прыснула.

— Удивил. Ты, кстати, тоже оборотень. У вас это семейное.

— Ну, если рассуждать, — Лакс почесал затылок, — то можно сказать, что они оборотни вдвойне — и биологически, и по характеру. Люди, считавшие, что договоры подписывают, чтобы их потом нарушать. Ты был человеком, ты ходил, улыбался и жал руку. А когда стало надо — раз! — и перекинулся. Поэтому мой дед и был там председателем. Он один мог с такими работать. И он умел перекинуться лучше всех. Но таким легко перекидываться — ведь у них нету постоянной формы.