| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Финалом противостояния стала эпическая битва возле колодца, когда в поисках виноватых — а ведь должен же быть кто-то виноват! — молодые девки, науськанные лидерами противоборствующих группировок, сошлись стенка на стенку.
Саня с Гейнцем издалека любовались на народные забавы, до них доносились крики:
— А ну, дурка, удались борзо, не то харю раздроблю. Ишь боешница сыскалась! Я те в разбор съезжу, сверну салазки, — провопила одна баба.
Вокруг драчух сгрудились и пялились как завороженные — эко диво, девки бьются, — мужики, отвлекшиеся от своих дел. Послышались крики:
— Дай ей бухана!
— Рубани ей чушку!
Начали спешно подтягиваться резервы с разных концов деревни.
Гейнц пробормотал:
— Jebaleitung! Wie schwer ist es ohne Pistole in dem Dorf!*
— Трилобиты, ага, — услышал его Саня, — жаль, коромысла в дело не пустили. Не знаю, почему.
Драка закончилась ничьей. Истины оппоненты, как и водится в таких случаях, не нашли, зато выпустили пар. Ну и развлечение, какое-никакое.
_______ ___________
* — "Какое варварство! Тяжело в деревне без нагана!"
Кстати о наганах, тут же перескочила его мысль на замечание Гейнца, можно ведь попробовать? Бертолетку, слава богу, сделаем, а там и до унитарного патрона недалеко... Ну, накрайняк, просто капсюль сделать — уже прогресс, всё не чиркать кремнем под дождём. Добавим какой-нибудь флегматизатор, навроде толчёного стекла, слава богу, бутылки из-под водки ещё остались, и сделаем капсюли. Хотя, опять же подумал он, зачем нам капсюли? Мы же текстилем занимаемся.
— А в том цехе что? — всё-таки переспросил Костя, судя по всему, интересующийся не что, а кто в том цехе.
— Там ткацкие станы. Не ходи туда, там работа и детский сад. Хорошо, что печи стоят голландские, а то бы и жратву там варили. Работает три стана, хотя я планировал восемь! От незнания, да. Пять так и лежат разобранные в сарае. Так эти три жрут пряжу со страшной силой, от десяти до четырнадцати пудов пряжи в месяц каждый стан. Калашников уже всех своих приказчиков поодиночке в разные углы разослал, Трифона не отпустили на отхожий промысел, отправили по деревням. До Москвы уже добрались. Да и тут левые купцы уже стали появляться. Скупаем всё, что можно, всё в дело пускаем. И коноплю, и лён и шерсть.
— Как там наш алкоголик? — спросил Костя.
— Поначалу начал кудри заворачивать, так я ему пообещал, что ты скоро приедешь, рёбра переломаешь. Притих, перестал всякое фуфло везти. Как один раз ему оглобли развернули, так больше не выёживался.
— Надо будет к нему зайти, проведать добра молодца. Жена у него смачная, так и просится. Да и дочка вроде ничё.
— Ничё, — подтвердил Сашка, — особенного. Шерсть вообще никакая, только валенки катать и шинельное сукно делать.
— Это у неё что ли?
— Да нет, — мотнул головой Сашка, — я тебе про ткани, а у тебя одни бабы на уме.
— Дык... два с лишним месяца, прости господи, без женских ласк. Ну ладно, ладно, — ответил Берёзов, увидев, что Сашка к этой теме равнодушен, — давай про ткани.
— Вот, посмотри, поэкспериментировали. В дело пускаем всё, что привозят. П/ш сделали, основа лён, уток — шерсть. Но получается так ничего себе. Это из пробной партии.
Саня раскладывал перед Костей образцы тканей.
— Вот эта мяконькая, из него неплохо бы трусы пошить. А то я уж совсем поистрепался, — заявил Костя.
— Это да, это экспериментальное полотно. Щёлочь разрушает что-то там в льняном волокне, так она вот такая мягкая и получается. Ну а вот это парусина, чистая посконь, больше похожа на брезент. А вот тут и вообще мешковина. В общем, на складе у нас сейчас... Ты что явилась? — возмущенно спросил Сашка, когда увидел, что Акулина снова пришла во второй цех.
— Меня бабка Панкратиха послала, спросить, не надо ли чего барам, может чаю заварить?
— Надо, — сказал Костя, — вечером придёшь в баню, спину мне тереть!
Акулина пискнула и исчезла.
— Зря ты это сказал, — осуждающе сказал Саня.— На складе у нас около ста штук разных тканей. По сто двадцать аршин в штуке. Нет, здесь не дадут поговорить, ща пока все девки на тебя не посмотрят, не успокоятся. Пошли в дом.
Костя нехотя согласился. Они вышли на крыльцо.
— 13 алтын 2 денги за фунт табаку, 2 алтына 2 денги за трубку, — похвастался Костя, — настоящий табачок-с, не то что нынче в сигареты пихают. Держи, это я тебе лично привёз в подарок.
Они с наслаждением перекурили и зашли в дом. Поскольку Славка сразу же по приезду умчался квохтать вокруг Анны Ефимовны, так парни, после испивания настоящего кофия с сахаром, вышли ещё раз покурить на крылечко.
— У нас две стратегические новости, — по дороге сказал Костя, выпуская в небо замысловатый виток дыма.
— Начинай с плохой.
Костя поднял палец в небо и менторским тоном произнёс:
— Стратегические новости не могут быть или плохими или хорошими, потому что они стратегические. Хе-хе. Так вот. Старый хрен напросился на руководство экспедицией на Сахалин. Пока на Сахалин. Вот же подсуропил, все планы наперекосяк! И что ему шлея под хвост попала? Новость вторая — мы получили разрешения на всё, что просили, включая типографию. Генеральным цензором назначен Брюс, потому что никто больше в этом не понимает. Да, забыл сказать — можно печатать всё, всё, кроме духовной литературы.
— А что, в России есть какая-то иная? — хмыкнул Саня.
— Ну, остальное — учебники, календари, мемуары и планы завоевания мира. Но это не срочно. Деда в дорогу будем собирать мы. Отсюда вытекают новости помельче: А — мы стали поставщиками Адмиралтейства, в части снаряжения экспедиции. Б — нужно срочно готовить комплектацию. В — часть работ по Генплану переносятся на потом.
— Да, действительно. Я-то тут раздухарился... Планы составлял... Мечты лелеял.
— Тебе не надо будет делать всё. Погоди, вот приедет Григорич, привезёт бумагу от Апраксина, тогда можно будет нагибать и туляков, и Адмиралтейские мастерские. Нам, главное, иметь точные чертежи того, что мы хотим получить. А получить нам надо много чего. Фургоны, палатки, полушубки, валенки, накомарники. Полевые кухни, сани, лыжи. Энцефалитки, шапки-ушанки, рукавицы, шарфы. Сапоги, верёвки, штыри, карабины. Полевые печки, крупы, мука и сало. Я бы ни за что не впрягся в это дело, без нас сто лет жили, и ещё сто лет проживут. Но раз уж дед идёт, то надо его и снабжать по полной, чтоб не загнулся раньше времени во глубине сибирских руд. Я потом напишу списки. Из расчёта на сто пятьдесят рыл, с запасцем на непредвиденные обстоятельства.
Пришел блаженно улыбающийся Славка.
— И что обсуждаем?
— Трём всякое, на сухую. Сань, ну что, блин, за жисть? Банный день сегодня или как?
— Алкоголь — это яд, — мрачно ответил Сашка, — я это твёрдо знаю. Ты сначала в баню сходи, потом перекусим, а я вам ещё страшного расскажу.
— Баня топится, — сказал Славка, — Анна распорядилась. Что у тебя страшного?
— Гейнц всемирной славы взалкал. Письма приготовил.
— Куда? — хором спросили Костя и Ярослав.
— Вроде в Парижскую Академию Наук. И, что немаловажно, про нас там ни слова.
— За такое надо бы его убить, — заявил Костя.
— И остаться без металлурга, — возразил Саня, — и бить его бесполезно. Били уже. Вдвоём со Степаном, а ему хоть бы хны.
— Да-а-а, дела, — протянул Славка, — хотя... Незавершённые гештальты, ребята, приводят к самым неожиданным последствиям. Надо малость послабление дать. Пусть напишет, только под нашим чутким руководством. Надо только тщательно продумать, что писать будем. Пока прессовать не будем, может он искренне заблуждается. Тащи, Саня, сюда преступника.
Костя ткнул Гейнца поддых.
— Ты что, дефективный, не понял, что тебе говорили?
Подсудимый плюхнулся на лавку в стороне от ребят и тяжело молчал.
— Ты чего хочешь? — продолжал Костя, — славы или денег?
— Вы ничего не понимаете! — возмутился шваб. — Я писал дневник, в форме писем. Вы мне потом ещё спасибо скажете, что хоть что-то для истории сохранилось. А в Академию что я могу написать? Я не могу даже придумать подходящего объяснения тем вещам, что мы делаем, и с чем же идти в Академию? Засмеют. Александер ни-че-го мне не объясняет, только делает. А что он делает? Флогистона нет, а вместо него какие-то электрические магнитофлюиды у него! Так что вы зря тут! Я же слово давал!
Все глубоко вздохнули. И что делать, непонятно.
— Ладно, — прокашлялся Костя, — набить бы тебе рожу. Бронза-то хоть осталась? Хотя бы на четыре подшипника? Я имею в виду, фургоны делать грузоподъемные?
— Бронзу всю перевели на подшипники для реконструкции Онуфриевой мельницы. И сурьму тоже, и часть свинца, — Саня вопросительно посмотрел на Гейнца.
То закряхтел:
— Ну, если только перегонный куб переплавить...
Костя подскочил:
— У вас что, и перегонный куб есть? Вы что, самогонку гнали? Нет, никогда! Аппарат что ли сделали? А? Саня, что ж ты молчал?
— А я что? Я ничего... это Гейнц сделал, я тот самогон не пью. Почти. Почти не пью, разве что после бани. Так, чуть-чуть, — он потёр левый глаз, — а то у нас никогда в меру не получается.
— Нет, ребята, аппарат я ломать не дам. Правда, Гейнц? Столько трудов вложено, — Костя понял, кто тут главный двигатель прогресса, — в условиях тотальной антисанитарии без самогона нам никак, а Гейнц?
— Да, — ответил немец, — пива нет, так приходится пить, то что есть. А от сырой воды, говорят, нарушается проистечение желчи в организме.
— Кислотно-щелочной баланс точно нарушается, — заявил Костя.
Увлекательную дискуссию о пользе напитков крепче сорока прервала Стешка, что, дескать, баня готова. Первые пошли Славка с Анной, пока ещё там не шибко жарко было, а парни собирались идти чуть попозже, когда каменка раскочегарится на полную
— Что, Гейнц, в баню-то пойдёшь?
— О, я, я... — ответил шваб, — банья — это как это по-русски? Ешь — потей, работай — мёрзни?
— Не совсем так, но в целом верно. Врастаешь в Россию, это хорошо. Ты давай, тащи шнапс, после баньки, как говорил один хороший человек, "займи, но выпей". А до парилки — ни-ни. Саня, веники есть?
— Есть... Всё есть, и метла, и помело, и голик-веник сто рублей денег.
Наконец баня освободилась, а мужики ломанулись, как стадо коней на водопой. С остервенением парились, выскакивали в клубах пара из баньки и с уханьем валялись в снегу. Первым сдался Гейнц, потом ушёл Саня. Костя пришел через два часа. Молчал, потом что-то промычал и помотал головой.
— Вакханки, блин, — наконец у него появились слова, — менады неукротимые... Кошмар какой-то. Ну что ждем-то? Вы что, без меня начали?
— А то, пока тебя дождёсси, слюной изойдёшь, — ответил Сашка, и поднял бровь на Костю, — только я от тебя таких слов что-то раньше не слышал?
Тот налил себе полстакана и заявил:
— Это мне штрафная. Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим... — и выпил.
Теперь уже Славка с удивлением посмотрел на Костю. Тот самодовольно ухмыльнулся:
— Что, не ожидали? Думали, сапог — кирзовая рожа, в репродукции Рубенса только селёдку заворачивал? Я так и знал, что вы меня недооцениваете. Но я вам не здесь!
Славка смутился, он действительно считал Костю недалёким солдафоном, родившимся, судя по всему, прямо в казарме, там же проведшим детство, отрочество и юность.
— Так откуда дровишки-то? — внезапно оживился Сашка.
— Когда сидишь в... неважно, где сидишь, а у тебя под рукой только "Русская поэзия конца XIX — начала XX века" издательства Московского университета 1979 года, твердый тёмно-зелёный переплёт, не хватает страниц со сто восемнадцатой по двести двадцать четвёртую, так выучишь наизусть не только стишки, но и все выходные данные этой книжки. Зато я теперь специалист по акмеизму. Девушкам очень нравится. Такая, говорят, у вас, Константин Иванович, трепетная и чувствующая натура. Давайте, значицца... наливайте, не тормозите. Знатный самогонище! Кто автор? Ты, Гейнц? Обалдеть, так глубоко в суть русской души никто ещё не проникал... и, главное, баню любит, это вообще...
— И это говорит нам человек с тонкой, чувствующей... У тебя, Костя, случилось словесное недержание?
— Да, от избытка чувств. Давно мы так вот культурно не сидели, культура ведь это наше всё! Наши непреходящие ценности.
— Про непреходящие ценности тебе Панкратиха расскажет. Образно и доходчиво, аж уши заворачиваются.
— Вот я и говорю. Наши непреходящие ценности — это баня, водка и бабы! Ну давайте, вздрогнем, чтоб хер стоял и деньги были!
Примерно в то же время, пока наши герои обсуждали судьбы русской культуры, Мыш, именуемый нынче "барчук", предавался болезненному сплину. Опытный специалист без труда определил бы его недуг, как "синдром Гекльберри Финна", когда у того сбылась его мечта, и он стал неприлично богат. Но если Гек Финн нашёл в себе силы порвать с условностями света, то Мышу это никак не светило. Чёткие и недвусмысленные директивы Константина Ивановича сияли перед его внутренним взором, как "мене, текел, фарес". Так что он молча тосковал по воле вольной, что безмятежно проходила под сенью дубрав и берёзовых рощ, пусть иной раз впроголодь, пусть иной раз в холоде и под дождём — но та жизнь ему казалась настоящей, полной событий и ежедневных открытий.
Первое время он через силу исполнял обязанности юного графа. Носил тупорылые ботинки с пряжками, белые чулки, какие-то смешные панталончики, синий камзольчик и сорочку с кружавчиками. Кудри ему завивал кауфер, одевали и обували его теперь двое лакеев, на завтрак — который, вкупе с обедом, происходил, чёрт побери, по звонку! его приглашали. Однако он быстро уловил все выгоды своего положения, и перестал смущаться от всяких пустяков.
Как в воду дядька Коська глядел, уныло думал он, лениво ковыряя вилкой в каком-то бланманже, мечтая о гречневой каше со шкварками. На кой ляд на него обрушилось Слово Божье, он решительно не понимал. Занудная Псалтирь, Часослов и всякие "аз-буки-веди", и ещё "ижица — кнут к жопе движется". Причем, старый хрен не стеснялся к сиятельнейшей заднице применять розги, после чего Мыш твёрдо решил, что дьячку жить осталось не более полугода. Как только, так сразу. Как только выдастся подходящая возможность.
Если до недавнего времени Мыш считал, что дядька Коська хочет его сжить со свету своими растяжками, растопырками и прочими три-Д, а ещё давал подзатыльники за ошибки в письме, то теперь уверовал, что та учёба было сродни лёгкому отдыху, а уморить его решил учитель грамматики. А есть ещё арифметика, немецкий и английский язык, латынь и греческий, что и вовсе ни в какие ворота. Но он терпел, и твёрдый наказ дядьки Константина "Учиться, учиться и учиться! Настоящим образом!" был ярким маяком в ночи, не позволявшем Мышу упасть в бездны самой черной меланхолии.
Одной отрадой были занятия фехтованием. Дед поставил учителем старого капрала Ефимушку, который ничего внятного не говорил, а только знал две фразы "погань пархатая" и "тебя в коромысло раскудрить", а уж, вошедши в раж, мог плашмя палашом отходить за будь здоров. Но тут Мыш терпел — без боли не бывает настоящего учения. Сам себе удивлялся Степашка, что совсем неуютно чувствовал себя без тех самых, простых упражнений, которыми его нагружал Костя — растяжки, малый разминочный комплекс и двадцать отжиманий, двадцать подтягиваний. Бегать, правда, было негде, но Мыш считал, что это дело времени. Вскоре Ефимушка начал выговаривать новые слова, и малой считал, что это сказывается его благотворное влияние, потому что успехи в фехтовании у него появились достаточно быстро.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
