— Голова мне нужна! Я в нее ем! — с достоинством произнес я известную присказку, но монах даже не улыбнулся.
— Попытайся представить мотивы нежити. Зачем вампиру создавать себе подобных?
— Продолжение рода? Нет. Чушь собачья... — я решил попробовать ответить на вопрос, причем не халтурно, а по совести. — Ненависть к людям? Типа, чем меньше людей, тем веселее? Люди ведь не являются их кормовой базой. Им кровь не для сытости нужна, так ведь?
— Так, все так! Только ты вглубь загляни — а с чего такая ненависть у вампиров к людям? У людей к вампирам — понятно: кому ж понравится, когда у тебя кровь пьют. А вампиры-то чего людей ненавидят?
Тут я задумался. Нет, не решается этот вопрос с наскоку. Надо бы в библиотечке посидеть, историю копнуть, да подумать как следует. Послушаем, однако, что монах соврет...
* * *
— Ненависть базируется на очень простом чувстве — на зависти. Видишь ли, демоны черной завистью завидуют людям. Да и гномам, эльфам, оркам, короче, всем разумным, всем, у кого есть тело. Даже животным... И демоны жаждут тело получить. У них, в нижних планах, жизнь-то, видимо, не сахар... Вот вампиров взять... Вампирами становятся те, чье тело захвачено демоном. Захвачено силой, и само тело по факту мертвое. Но есть вариант, когда тело вампира — не мертвое, но и не живое...
— Это что за вариант? — удивился я.
— Самый ужасный вампир, вроде бы, лич. Он появляется, когда человек, да непростой человек, колдун, добровольно предоставляет свое тело демону. Вот ты представляешь, какую магическую силу надо иметь, какую колоссальную подготовку проделать, чтобы добровольно подселить в себя демона, но хотя бы отчасти сохранить свою жизнь, разум, память и индивидуальность?
Ах ты ж, пенек старый! Какие слова знает! А я его за простака держал!
— Не отвлекайся, отец Петр! — призвал меня к порядку старик, и я окончательно понял, что "отцами" тут друг друга люди зовут просто в шутку. А не то что ранг какой, как я сначала думал...
— Если мы считаем, что вампир, превращая разумного в нового вампира, вливая жертве свою кровь, подселяет в нее, то есть в тело жертвы, демона, то кто остается в теле старого вампира?
— Остаточный фон? Другой демон? Или?..
— Вот именно! Видишь, Петр, простая логика подсказывает, что в одном вампире много демонов! Как у нас говорится, "Имя им — легион"! Потому-то так сложно вампиру остановиться. Что такое "вампирский пир" знаешь? А кто такие вампиры-наркоманы? Это легион демонский хочет новой кровушки, чтобы каждому досталось — не остановить их!
— Кое-что из этого я слышал, — ответил я, попутно отметив, что мы непонятным образом перешли на "ты", — о прочем спрошу, но ты лучше вот что скажи, если не секрет, конечно, — ты-то сам откуда все так хорошо знаешь?
— А я, отец Петр, не всегда рясу носил. Было время, и камуфляж поносить пришлось, и на вампиров поохотиться.
Вот это номер! Бывший охотник! По моему сугубому мнению, охотникам кроме оружия, военных и отчасти полицейских умений больше всего нужны знания. Поэтому более информированных о повадках нежити людей, чем охотники, сложно себе представить. И заявление "отца" Паисия выглядит в этом свете очень весомо. А задам-ка я ему вопрос на засыпку — вопрос, который ставил в тупик всех моих знакомых, и ответ на который не знаю я сам.
— А скажи, Паисий, что ты про "вампирскую любовь" знаешь? Про "сайрос" слышал, поди?
— Что за привычка, Петя, подлавливать, а? На студентах своих тренируйся! — Паисий ворчал лишь для виду, понятно было, что ему самому не терпится выложить свои соображения по этому вопросу. — Ну, так и быть, любопытство не порок! "Любовь", Петя, сама по себе тайна. И все, что с ней связано — таинственно. Можно бы на этом закончить, но есть у меня кой-какие догадки. Учти, только мои, и именно догадки...
Поерзав на стуле, выпрямившись и придав лицу выражение торжественной таинственности, если, конечно, таинственность бывает торжественная, монах продолжил:
— Смотри, какая странность: из "молодых" вампиров никто сайре не имеет. И именно молодые — чаще всего "наркоманят" и "пиры" устраивают. А старые вампиры наркоманят редко. Вывод? Демоны в старых вампирах с течением времени выстраивают некую иерархию, или, как мне кажется, один демон, помощнее, поглощает остальных. И тело, доставшееся ему, бережет. А тело связано с душой неразрывно. И помнит многое. И сопротивляется демону. И демон ничего не может противопоставить силе любви. Отсюда и зависимость сайрос друг от друга.
— Не сходится... — заметил я, почесывая в затылке, — но зерно есть, особенно, если объяснишь, чем один демон, который других "поглотил", слабее множества. Сильнее должен быть! И как ему сопротивляться можно, если он такой сильный?
— А ты что предпочтешь: гнездо диких ос или волка?
— Чего сразу на волков? Нормальные животные... Понятно, волка предпочту, вдруг он сытый, и меня есть не будет!
— Так и с демонами: с одним в каком-то смысле проще ратоборствовать, чем со множеством. Они, бесы мелкие, отвлекают, под руку лезут, мешаются все время...
— Ты так говоришь, будто о себе, — заметил я Паисию, недоуменно наблюдая его раздражение, он еще и рукой начал размахивать, будто мух разгоняет... И предпочел продолжить побыстрее, увидев, как сердито монах нахмурился, — демон все-таки не человек, усталости не знает, не спит, не ест, внимание его не ослабевает, какая разница, много их или один — все равно все под контролем...
— Верно, Петя, демон не знает усталости. Но его можно обмануть, переиграть и обхитрить. В конце концов, при всей их демонической силе, эти гады не обладают слишком уж острым умом. Многие люди, да и нелюди их поумнее...
Ладно, будем считать, что убедил. За рабочую версию сойдет! Но есть еще кое-что...
— И второй моментик, отец Паисий, — есть же полудемоны. Многие из них вполне приличные, антропоморфные, с ними что?
— А что с ними? Нормально все. Полудемонов в чистом виде нет, есть какие-то их отдаленные потомки, вроде тифлингов. От демонов они отстоят так же далеко, как и все прочие... — Паисий прищурился, посмотрел на меня задумчиво и исправился, — ну, может, чуть поближе... Способности у них занимательные...
— Так что с тифлингами? я тут с одним познакомился — вполне приличным оказался! И насчет свободного выбора — уверен, он мог выбирать...
— А мы против тифлингов ничего не имеем. И против алху тоже.
— Причем тут алху? — никогда не любил "зелененьких", что орков, что алху. Но женщины алху, говорят, красивы, а вот про "орок", то есть орочьих особей женского полу такого и подумать нельзя!
— Кем считаются алху? Народом, произошедшим от людей и дриад. А кто такие дриады? Духи леса. Духи, так стремившиеся получить человеческое тело, что смогли вступить в некую связь с людьми. Никого не напоминает? Те же демоны, только зеленые, да в лесу живут...
— Зато природу уважают, и не гадят в нее... — автоматически прокомментировал я заявление Паисия. Что-то многовато информации на мои бедные мозги сегодня свалилось. Со скрипом уже ворочаются.
Вот, кстати, ничего себе! А то все вопят: алху то, алху сё! И бедные и разнесчастные, и так их эльфы забижают, что аж с родной земли согнали! У демонов какая земля своя? Только та, в которую их закопают!
— А тифлингов только уважать можно...— продолжил Паисий, — смотришь на рожки их и понимаешь — аккуратнее надо с ними, аккуратнее... Не люди они, совсем не люди... Это как предупреждение тебе такое. А если предупреждают, не маскируются, то есть ведут себя по-честному, значит, уважения достойны. По мне — так.
— Многие из них теперь тюрбаны носят, на манер маранийцев, — просветил я Паисия, припомнив внешний вид поэта Игана.
— Ничего, женщину-тифлинга увидишь, не только в тюрбане — в парандже опознаешь, если не дурак. Она уж позаботится! — и старец, отпустивший, по его мнению, соленую шутку, гулко хохотнул.
— Последний вопросик, отец Паисий! — задержал я монаха, считавшего, видимо, что наша беседа закончена — даже пошутить напоследок соизволил, — а нечисть, по-вашему, это...
— Да, конечно, — Паисий мигом сообразил, о чем речь, и закивал косматой башкой,— низшие демоны, вселившиеся в животных. Почему, как ты думаешь, они на разные голоса хором вопят?
— Опять "Имя им легион"? — процитировал я самого монаха. Это уже не вопрос, а утверждение получается.
Монах ничего не ответил, только махнул рукой на прощанье — мол, и сам все понимаешь, не маленький, чай. Так и ушел, бормоча себе под нос: "С животных что взять? Тямы нет, инстинкты одни..."
Ладно, келью мне отвели, надо укладываться. Проявится Виталя, не проявится сегодня?
* * *
За ломберным столом, покрытым зеленым сукном, сидели четверо. Я особо не удивился, сообразив, что один из них Виталя Стрекалов, а остальные — его двойники. Каждый был одет в смокинг, на шее каждого висела золотая медалька на красной ленточке — тот самый "Бэрах".
— Мы тут в вист сели, — Виталя призывно махнул мне рукой, и я подошел — любопытно стало.
— Последний роббер играем, — уточнил Виталя, — зацени, какие ставки!
Я взял лежащие посередине стола "векселя", или лучше назвать их "долговыми расписками", то есть листки бумаги. "Нога", — было написано на одном. Я быстро перетасовал все и убедился, что на клочках листков из Виталиного блокнота, прямо поверх цифр, которые мне так и не удалось расшифровать, были написаны: "рука правая", "левая рука", "почка", "левое легкое", "ребро 1-6"... Где-то и латинские названия попадались...
— Вот, Корнеев, решили пятого сваять — теперь сбрасываемся... — пояснил Виталя таким тоном, будто они с приятелями "сбрасывались" на бутылку гномьей водки. Ничего себе, заявление! — Будет такой надменный потомок известной подлостью прославленных отцов...
— Зачем вам пятый, извращенцы? Вчетвером скучно стало?
— Аты-баты, шли солдаты, выжил только каждый пятый!— фальшиво запел Виталя, обнажая клыки, — может, тебя пятый прищучит? Нас пока четверо всего, но будет больше, много больше...
Тут Виталя сделал многозначительную паузу, подняв к небу поредевшие брови. И сам он какой-то выцветший. Выдыхается, как спринтер на длинной дистанции. А двойники его, наоборот, живее всех живых — румянец во всю щеку, глазки блестят... Прав был в чем-то малый, который "отец Тихон". Очень трудно удержать в голове то, что намертво зазубрил, заучил в состоянии бодрствования. Да и чего учить-то? одно движение, простенькое, привычное, многократно повторяемое изо дня в день... Но абсолютно недостижимое здесь, в мире снов. Сознание плыло, я балансировал на грани полной обездвиженности, но, хоть и с трудом, мне удалось поднять руку, в которой неожиданно для меня оказался нож. Двумя резкими перекрещивающимися движениями я "пописал" пространство перед собой, как на тренировке. Крест Животворящий, как объяснял Тихон.
Виталя и его карточные партнеры оказались разрезаны — каждый как минимум на три части, как будто в моей руке был волшебный огненный меч невероятной длинны. Изменилась и обстановка — пространство, казалось, начало сворачиваться в трубочку, и при этом издавать такой запах горелого, что я во сне закашлялся, а на глаза навернулись слезы. Пламенем занялось все: Виталя, стол, карты в руках полыхающих, как факелы, зеркальников, сам воздух, наконец. Листки из блокнота — "ставки" в этой дурацкой игре — метались в дыму каплями огненного дождя. Один из них спланировал прямо мне под ноги, и я прочитал надпись, выведенную латиницей — "Musculus gluteus".
— Неприличными словами не выражаться! — гаркнул я известную цитату в багровое зарево, окончательно поглотившее Виталю и его развеселую компаху.
* * *
Мы снова сидели вчетвером: я, Паисий, Тихон и Александр. Последний, впрочем, с момента нашего знакомства не произнес не слова, присутствуя на разговоре в качестве "мебели". Только глазами туда-сюда зыркал, из чего можно было сделать вывод, что разговоры наши он слушал, и слушал внимательно...
— Понимаешь, — продолжал Тихон затронутую вчера тему, — в нашем мире много одержимых. Судя по всему, гораздо больше, чем в том, что был до Переноса.
— А я бы и не так сказал,— вмешался Паисий, — в нашем мире кто не одержимый, так в борении находится... И выигрывают это борение единицы...
— Вы, понятно, выиграли уже... — я специально сделал паузу, дожидаясь продолжения. Ясно, сейчас меня будут наставлять в вере. Отточат на мне свои проповеднические способности. Последователей любого культа хлебом не корми, дай кого еще в свою веру обратить, или с проповедью выступить...
— Почему "уже"? — с удивлением откликнулся Паисий.
— Так ведь вы, я полагаю, последователи единственно верного учения? — ядовито усмехнулся я. — И это помогло вам выиграть все битвы этого вашего ... боренья! И у тех, кто к вам присоединится, не жизнь будет, а ...варенье!
Нехорошо, конечно, за хлеб-соль ядом платить, но если они думают, что меня за грибную похлебку купить можно только потому, что я вежливый и воспитанный полуэльф...
— Насчет единственно верного учения — тут ты, хочется верить, не ошибся. А насчет того, что мы чем-то от всех остальных разумных отличаемся — вот тут ты пальцем в небо.
Удивили. Неправильные какие-то монахи. Особенно меня "хочется верить" напрягло. Что он подразумевает?
— Не по-онял... — протянул я.
— А чего тут не понять, сказано же тебе — кто не бесноватый, тот, за редким исключением, скоро будет, и мы не это самое исключение.
— А как же вы живете тогда?
— Милостью Божией.
Сказано это было так просто, без рисовки и надрыва, что стало понятно — да, Паисий действительно верит в то, что жив он, сидит со мной балакает на околофилософские темы, а, скажем, не катается в корчах по полу единственно милостью своего Бога.
— Уточни, пожалуйста, я вот — бесноватый? — решил прояснить я свое положение.
Все равно не сходится. Если все бесноватые, то как же свобода воли? Вообще, что ли, нет ее? А чего тогда есть?
— Ты в борении! — просветил меня Тихон. — То, что в твоих снах к тебе приходит демон, да неслабый — для меня очевидно. И "голос" этот — прямое подтверждение.
— Да миллионы людей, не говорю о прочих разумных, живут и в ус не дуют! И в игры ваши не играют! Я от вас за полтора дня столько всего о демонах наслушался, сколько за всю жизнь не знал!
— Не кипятись, Петя, — Паисий был само спокойствие, — миллионы разумных о демонах только потому не слышали, что в открытую борьбу с ними не вступали. И не вступали по одной причине — они уже ее проиграли.
— Это как, проиграли? — не понял я.
— Мы верим, что поклоняясь не Создателю, а разным богам или божкам, разумные поклоняются демонам, — все с тем же непоколебимым спокойствием заметил Паисий. — И именно поэтому не имеют особых проблем, сохраняя свободу воли... и даже свободу встать на путь борьбы... до самой смерти. А потом, — тут Паисий вздохнул, — потом... Потом — это потом... Почти не имеют проблем и атеисты — чего демонам с ними бороться, если они никак со стороной не определятся, за кого они... Демонам, как и нам, грешным, лишние враги ни к чему... А вот те, кто привлек к себе особое внимание надмирных и подмирных сил — те в борении. Как мы. И как ты.
