Отряд, вставший лагерем в ущелье, напоминал табор, зато освобожденные пленники и тягловые древичи, прибившиеся к отряду слуги и персонал борделя обеспечили перевозку раненых и трофейного имущества, взяли на себя организацию быта уцелевших бойцов. Большая в том заслуга Никодима и команды возниц. Двигался наш табор медленно, ведь уставшим до последней крайности людям пришлось очищать триста метров пути от трупов вражеских солдат и животных. Местами тела лежали в несколько слоев. Немудрено, что вода в горном ручье, а затем и в озерке покраснела от крови. Если гхолы и твари Скверны от природы лишены инстинкта самосохранения, то людей гнали в самоубийственную атаку, предварительно одурманив алкоголем, наркотой и магией. Бойня получилась эпическая, до позднего вечера на меня накатывала дурная слабость и посещали мерзкие видения, несмотря на защиту Слезы Асеня. Княжна и Ральф делили со мной боль и скорбь, даже не знаю, что бы делал без их помощи.
По словам капитана Драгомирова, наша сегодняшняя победа первая за всю эту кампанию. Его волонтеры в кровавом бою захватили осадную линию и развернули батарею 'метел' и ракетных установок в тыл обескровленных дружин Черных баронов. Это решило исход боя в не меньшей степени, чем упорная оборона моих людей. Обратившихся в бегство сквернавцев расстреливали безответно, загнав в камышовые заросли. Весь болотистый берег озера покрылся телами: спаслось сотни полторы — самых быстроногих, безоружных и полностью деморализованных.
Еще не затихли над полем боя стоны последних недобитых сквернавцев, как Драгомиров собственной персоной вышел к нам из захваченного лагеря в сопровождении пяти гайдуков, точнее товарищей-телохранителей и нескольких юных офицеров с ординарцами.
Камзол, изящная кираса с травленым рисунком, усиленная защитными гамионами, серые бриджи с лампасом, черные сапоги с высоким голенищем — все детали гардероба равномерно забрызганы подсохшей кровью. Уважаю! Командир, идущий в бой в первых рядах, по определению не может быть подлецом. На перевязи ладно пристроена сабля с позолоченной гардой, на широком поясе друг друга уравновешивали две кобуры с массивными револьверами. За голенищем — кожаные фехтовальные перчатки. На губах замерла кривая улыбка, вздыбившая и без того закрученные вверх и густо навощенные усы, а в широко посаженных глубоких черных глазах стояли слезы.
Расстегнутый высокий воротник упирался в гладко выбритый подбородок, который нагло напрашивался на эпитет 'упрямый'. Молодой мужчина на ходу снял головной убор с козырьком и высокой тульей, обнажив широкий умный лоб и слипшиеся масляные волосы, бывшие недавно прической с пробором. Не кивер, но и не фуражка точно, но интереснее моей треуголки, современнее что ли. Пускай пока картузом числится, тем паче, что Ральф не против.
А затем, пахнущий кровью, ядреным потом, выделанной кожей и хорошим парфюмом Драгомиров полез обниматься и хлопать меня по спине. Прямо по заживающей ране, поскольку ставшую непосильной ношей кирасу успел сдать в обоз. А брызги из глаз принял за слезы счастья, что было верно примерно на половину, и от того Руслан еще больше расчувствовался. Следом пришла очередь Белова побывать в медвежьих объятьях, но Евгения Драгомиров тискал жалеючи, вовремя заметив повязки — свежую на правой руке и старую на голове.
Драгомировские ближники были экипированы не хуже, правда, вместо кирас — пластинчатые жилеты на толстой подкладке, кроме пары одно и двуствольных пистолетов каждый вооружен револьверным ружьем, либо казнозарядной винтовкой. У двоих наличествовали гранатные сумки. Выбор оружия наводил на мысль, что Драгомиров обладает прогрессивным складом ума, коль скоро делает ставку на огневой бой. И немалыми средствами тоже, поскольку современное оружие не выглядело в их руках непривычными трофеями.
Никаких знаков отличия у делегатов не приметил, а сапоги и элементы экипировки отборных волонтеров весьма рознились. И капитан, и его офицеры обошлись в тот день без эполетов-аксельбантов и прочих галунов с вензелями, что выгодно отличало их от офицеров из полка Фишера, увиденных мною несколько позднее. Военачальников среди 'комитета по встрече' определял по гладко выбритым подбородкам и осанке, чуть более добротному снаряжению и двухцветным широким поясам с кистями. От рядовых волонтеров вооружением юноши не отличались — те же револьверные ружья или казнозарядные штуцеры, пистолеты и сабли.
Гайдуки носили шапки типа 'кубанок' с медными кокардами, но после боя двое щеголяли 'чалмами' из перевязочного холста, как и Белов. Не отводя глаз, я непроизвольно потрогал имперскую офицерскую каску, бессчетное количество раз спасшую мою голову от камней, осколков и рикошетов. Заметив мой жест, драгомировцы звонко рассмеялись, к ним присоединился командир и догадавшийся в чем соль Белов. Затем грубый хохот охватил большинство собравшихся в голове колонны русинов, под раскаты которого мои капралы братались гайдуками. Кстати, капитан волонтеров отряду наемников на службе у Золотой Рощи слегка удивился, но начинание в целом одобрил. Правда, интерес к моей персоне усилился.
Так я познакомился с Русланом Драгомировым, храбрым воином, талантливым военачальником, графом и замечательным человеком.
По дороге до лагеря в Ущелье капитан поведал мне, что экспедиционный корпус у Грыма вчера дал врагу генеральное сражение с неясным пока результатом. Осторожный вопрос прояснил мне способ дальней связи в войсках. Вполне ожидаемо технология строилась на гамионах. Экспедиционный корпус Армии Освобождения имел в своем распоряжении мобильную 'радиостанцию'. Сообщения поступали во Фрайбург, откуда пересылались в приграничные крепости и части по линии оптического телеграфа. Кроме приданного экспедиционному корпусу, эти полезные изделия в Армии Освобождения можно было пересчитать по пальцам одной руки. Группировка, обороняющая ущелье Рока получала донесения эстафетой из Стерегущего. Потешив свое любопытство, заработал подозрительный взгляд Драгомирова — мобильные версии магических радиостанций если и существовали для нужд подразделений мельче полка, то только у имперцев. Но идея капитану в душу запала:
— С такой штукой совсем другая война бы у нас вышла. Кабы разом ударили, то погнали бы поганых до Столпов. И там бы били их сообща с меньшими потерями!
Ему виднее со скал было, насколько сильно во вражьем стане распространилась паника после взрыва складов. Однако, винить Драгомирова, что его атака задержалась мне и в голову не пришло.
Мой краткий рассказ о ситуации на Тракте Висельников подтвердил подозрения Драгомирова, что коммуникации корпуса полностью перерезаны. Капитан волонтеров с горечью в голосе озвучил неутешительный прогноз, что попавшим в ловушку под Грымом войскам предстоит либо тяжелое отступление, либо поражение. Косвенно об этом свидетельствовала беспечность наших покойных противников, полностью уверенных в безопасности своего тыла.
— Корпусный генерал армии Корн — известный самодур и бездарь. Лучшей кандидатуры, чтобы провалить операцию и погубить людей во всех Колониях не найти. — Рокочущим от негодования басом отрекомендовал командующего экспедиционным корпусом Драгомиров.
Чем сильнее мне раскрывалась суть происходящего, тем меньше традиционный поход Армии Освобождения с целью замирения паскудных соседей походил на чисто военную операцию. Без продажных политиков и грязных приемов рыцарей плаща и кинжала тут не обошлось.
— Печальная картина, господин капитан. Но нам остается делать, что должно и пусть будь, что будет, — осторожно высказался я.
Мне пришлось выдержать пристальный взгляд Драгомирова глаза в глаза, после чего капитан пригласил нас с Беловым посетить вечером полевой офицерский клуб. Это он совершено правильно придумал. Я б на его месте такого нежданно-негаданного Богдана непременно бы расспросил в неформальной обстановке под водочку. И потом бы еще своих офицеров опросил, кто чего необычного в его, то есть моем поведении заметил. Но судьба распорядилась иначе. В благородном собрании раскрыть себя не довелось. Вспомнилось, как перед злополучным визитом к полковнику Фишеру нежно погладил пузатый бок последней бутылки бренди из погребка господина интенданта Глаттона. Эх, водички глотнуть, что ли? Только ее происхождение не внушало уверенности. Не стоило ухудшать свое скверное состояние еще и дизентерией...
Собственно Ущельем Рока называлось 'бутылочное горлышко', зажатое между практически отвесными скалами. Если верить карте, узкая лента пролегала между седых от снега гор четыре с половиной километра.
Когда-то, возможно вполне недавно, здесь жили и трудились люди, о чем напоминали руины четырехугольных башен на входе и множество темных провалов рукотворных пещер; на террасах лепились друг к другу заброшенные строения, напоминавшие мне 'ласточкины гнезда'. Вырубленные в скалах лестницы позволили граничарам оккупировать террасы.
От одной гряды до другой вряд ли больше двухсот метров. Разбросанные по 'руслу' валуны и небольшие скалы дробили, а карманы увеличивали свободное пространство внутри ущелья. Впрочем, сейчас весь проход был загроможден хаосом бивуачной жизни — палатками, повозками, навесами, кострами, всевозможными грузами, гуртами скота и бог весть, чем еще.
Планшет изменника подтверждал стратегическую роль Ущелья Рока — не считая опасных и непроходимых для вьючных животных горных тропинок это единственный на многие дни проход в земли русинского штата имперских колоний. Тем более странно, что ни Империя, ни одна из сторон конфликта не озаботилась здесь постоянным укреплением. Налицо та же песня, что и с Каменной Дланью, пока нет большой драки, ходи кто хочешь и куда хочешь, а придет беда, трупами заткнем дыры в обороне, а бабы еще нарожают. Но это на взгляд пришельца, а местным 'и так нарядно' — отбиваться от напасти, сидя за валами и брустверами, на скорую руку выложенными из дикого камня. Дело хозяйское. Впрочем, позиция сильная — без мощной артиллерии, блокады или измены тут ловить нечего. Теперь понятно, как пан Городецкий умудрился потерять большую часть личного состава, мир их праху.
Едва отряд добрался до свободного клочка земли, как пожаловал посыльный из штаба полковника Фишера. Не прибежал, не появился, а полном смысле слова пожаловал, как умеет тот редкий тип людей, которым каждый встречный непременно обязан самой возможностью дышать. Лощеного офицера с надменным лицом в ладном и богатом мундире, украшенном сверкающим горжетом, с двумя рядами серебряных пуговиц и внушительными эполетами, в белых перчатках и островерхом шлеме с плюмажем сопровождали четверо рослых солдат в синих мундирах и светло-серых штанах в обтяжку. Судя по выправке, медным каскам, особым сумкам и бляхам с изображением искрящих бомб, сопровождал его здешний 'паркетный спецназ' — Фрайбургские гренадеры. Не представившись и не обращаясь ни к кому конкретно, офицер громогласно потребовал 'старших офицеров на доклад его превосходительству господину полковнику Армии Освобождения Уильяму Фишеру'.
Пришлось отвлечься от кучи насущных дел подойти и представиться. Штабной предсказуемо скривился и смерил меня долгим презрительным взглядом; посоветовал привести себя в порядок и с чувством выполненного долга удалился. Вроде и этот деятель проглотил мое наемничье происхождение без проблем. Передал руководство лагерем Белову, а сам безуспешно кликнул Рэдди. Чертов засранец, как сквозь землю провалился. Пришлось самому искать свой багаж и с помощью Акинфа облачаться в парадно-выходной трофей. Револьвер благоразумно спрятал в ранец, дабы не светить. Да и браслет со Слезой из тех же соображений перемотал бинтами, а 'бриллиантовую руку' на шею повесил. И маскировка и вид геройский в одном флаконе.
От Драгомирова мне стало известно, что Уильям Фишер не 'настоящий полковник'. Он получил не звание, а что-то вроде почетного титула от гражданской администрации Фрайбурга, как заслуженный деятель. Когда-то в молодые годы он естественно числился кадровым военным. Как и всякий дворянин отдал обязательную дань обществу и государству в виде нескольких лет службы в Армии Освобождения, конкретно в гренадерском полку ландвера, гордо именуемом гвардией. Еще подростком отец записал его в штат для выслуги, затем купил юноше патент подофицера первого класса и пристроил на непыльную должность. Фишер регулярно являлся 'на работу', носил нарядный мундир гвардейца, пышные усы и саблю, благодаря чему быстро и выгодно женился. Служба без серьезных обязанностей в принципе не способна кого-то обременять, но отец жены уготовил зятю роль крупного землевладельца и настоял на скорой отставке. Впоследствии Фишер посвятил себя карьере чиновника по земельным вопросам в колониальной администрации, благодаря чему умножил личное влияние и перешедшее от жены состояние, а годам к пятидесяти ко всем своим регалиям получил полковника.
В воздухе ощутимо запахло войной и 'почетный полковник' Фишер волшебным образом превратился в реального полковника Армии Освобождения. Для начала его поставили руководить четырьмя сотнями ополченцев Фрайбурга, набранными из постояльцев городских ночлежек и тюрьмы. Дело для него оказалось новое, поскольку от внешней угрозы город защищала Имперская армия, а от внутренней — полиция, колониальная же гвардия существовала главным образом для красоты. Предполагалось, что новое формирование займется искоренением разбойных ватажек, которые возникали вдоль Имперского тракта как грибы после дождя. Но жизнь внесла свои коррективы, и едва формирование полка завершилось, как ему быстро нашлось применение — заткнуть дыру в обороне границы со Скверной.
Понимая, что из большинства уголовников и бродяг никакими колотушками солдат не выкуешь, Фишер разбавил их своими слугами и арендаторами из числа должников. Офицерские чины полковник раздал друзьям, коллегам и сослуживцам юности. Волей случая в их числе оказалось несколько компетентных военных специалистов. Но главное, он усилил формирование сотней гвардейцев, получивших сержантские должности и задачу превратить сброд в солдат, а толпу в подразделение. И вот, полк Фишера, насчитывающий восемь сотен рыл личного состава, при нескромном обозе, отправился навстречу превратностям войны и за две недели марша без единого выстрела понес до полусотни не боевых потерь за счет дезертиров и заболевших. Для полноты картины следует добавить, что полковник Фишер был повинен в том, что атака бойцов Драгомирова и граничар несколько запоздала. Фрайбургские ополченцы вступили в Ущелье в тот момент, когда мой 'заградотряд' спешно ретировался от рванувшего боекомплекта ракетной установки. Теоретически его передовая рота могла поддержать намеченную вылазку волонтеров. Но момент был упущен из-за нерешительности полковника. Капитана Драгомирова, готовившего атаку, взялись допекать порученцы и курьеры, требовавшие ввести вновь прибывших офицеров в курс дела; а Фишер, продержав его в приемной вовремя обеда (!), сходу похерил проект совместной атаки. Ко всему прочему, передовой дозор полка при появлении в ущелье обстрелял тыловое охранение граничар. Хоть и безрезультатно, но непростые отношения колониальных войск с этими гордыми воинами пограничного края осложнились до предела. Более ничем, кроме мелкой мародерки, фрайбургские ополченцы тот день себя не проявили.
