— Каши? — опешил Ринслер.
— Да. Считай это моим предсмертным желанием.
Глава 19.
Ринслер смотрел на нее таким пристальным взглядом, что Олиф кусок в горло не лез, а уж целая тарелка каши тем более. Девушка неловко поерзала на месте. Это выглядело настолько нелепо, что ей казалось, будто строгий папочка следит, чтобы непослушная дочурка исполнила свое наказание. И Олиф бы съела эту кашу (чего греха таить, в животе пустовала бездна), но вот только не так.
— Я не голодная, — соврала она.
— Не ври. Ешь.
Девушка поджала губы. В душе у нее зародилось неприятное ощущение. На секунду показалось, что Ринслер, возможно, уже совсем спятил, но Олиф резко загнала это ощущение подальше.
— Можно я не буду это есть?
— Как хочешь, — разрешил мужчина.
— Правда? — не поверила она.
— Конечно, не впихивать же это в тебя силком.
Олиф отодвинула от себя тарелку.
— Тогда мне можно идти?
— Нет, ты не убралась, — угрюмо ответил Ринслер.
Девушка с легким вздохом разочарования принялась за свою рутинную работу, иногда поглядывая на стынувшую кашу. Все-таки, что ни говори, есть хотелось страшно. Голод всегда был неотъемлемой частью ее жизни, но она, наверное, никогда не сможет к нему привыкнуть.
Олиф взглянула на Ринслера. Тот сидел в кресле, с задумчивым лицом разглядывая что-то, что видел только он. В этот момент она поняла, что не стоит даже пытаться вновь притронуться к каше — этот взгляд будет прожигать ее насквозь.
На удивление, мужчина был совершенно трезв, что выглядело немного странным. Обычно он в этом время находился в помутненном, искаженном мире.
Девушка перевела взгляд на сервант, где находились графины с вином и виски.
Неожиданно она вспомнила слова Лекса: "Дорогуша, вода здесь не поможет, только чистый спирт". Виски, конечно, не чистый спирт, но все же лучше, чем совсем ничего. Наверное, первые в жизни, она была рада увидеть алкоголь в этой комнате.
— Хочешь? — поднял бровь Ринслер, проследив за ее взглядом.
Олиф покачала головой.
— Я закончила.
— Ладно, иди.
Она уже дотронулась до ручки двери, как мужчина остановил ее:
— Олиф, — окликнул он, — можно задать тебе вопрос?
Девушка на секунду опешила, и так зная, что он в любом случае спросит. Но все равно кивнула.
— Как долго ты была в пустыне?
— Где-то около месяца, а что?
— Ничего. Иди.
У Ринслера был такой вид, словно он только что проглотил кусок испорченного мяса. Его что-то мучило, и она видела это. Такие состояния глубокого ухода в себя стали не редкостью для него, и это пугало. Когда человек замыкается в себе — это всегда пугает. Ей бы очень хотелось ему помочь. Поговорить, посидеть рядом, просто подержать за руку — да что угодно, но она с сожалением повернула ручку двери и вышла в темный коридор.
Каким бы сильным ни был ее порыв, Олиф не смогла бы ему помочь.
Возможно, никто уже не сможет.
* * *
— Фрида, — обратилась девушка к старой женщине, — у меня порвалось платье, у тебя случайно нет ниток?
— Случайно есть, — ответила Фрида, не открываясь от резки овощей.
— Только мне покрепче, чтобы не порвались. На всякий случай. А то мало ли что.
* * *
Возможно растрепанная девчонка, в руках которой было большое шерстяное покрывало, на котором, опасно покачиваясь, стояла деревянная миска с водой, нитки, нож и бутылка виски, выглядела немного странно. Вернее, очень странно.
Песчаники удивились настолько, что даже растерялись, какой вопрос задать первым.
Олиф понимала, что уж об этом происшествии Ринслер узнает самым первым. И даже, несмотря на беспроигрышную фразу: "это приказ Ринслера", а так же дополнительную, которая применялась в особых случаях: "если не верите мне, спросите у него самого. Посмотрим, как он отреагирует", Песчаники пытались препираться.
Олиф знала, на что идет, и чем рискует. Знала, и все равно шла вперед. До второй двери было ровно сорок два шага. Она считала. Затем восемь ступенек, исключая последнюю — там была лишь ее половина, и Олиф всегда ее переступала.
Лекс, как обычно, тяжело дышал. Ему становилось все хуже, испарина на лбу была заметна даже в бледно-зеленой темноте.
— Привет, — поздоровалась она. — Еду я не принесла, зато принесла кое-что другое.
Мужчина повернул голову. Обвел ее фигуру удивленным взглядом.
— Ты что с ума сошла?!
— Да-да, — вздохнула девушка. — Знаю. Плебейка, — Олиф подняла указательный палец вверх и низким голосом провозгласила: — твоей тупости можно только позавидовать. Да как ты только умудрилась до такого додуматься, хватит пытаться меня спасти и бла-бла-бла. Но я уже это сделала, назад пути нет.
— Олиф, ты в порядке? — настороженно спросил Лекс.
— В этом сумасшедшем доме можно быть в порядке? Нет, я не в порядке. Но это неважно.
Она присела на корточки рядом с мужчиной, промочила тряпку в воде.
— Повернись.
— Ты что, серьезно?! — изумился он.
— Да, серьезно. Давай покончим с этим.
— Так, знаешь что, — в голосе Лекса проскользнули стальные нотки, — собирай все свое шмотье и проваливай отсюда. Нарваться решила?
— Уже нарвалась. Песчаники меня и так еле пустили, в следующий раз уже точно не пустят, поэтому повернись, пожалуйста, прямо сейчас.
— Ты прошла вот с этим прямо мимо них?!
— А что, под платье нужно было все спрятать?
— Ты хоть понимаешь, что о таком они доложат Рин... своему начальству?!
— Ринслеру, ага. Если уже не доложили. Тем больше причин скорее начать.
— Плебейка, — насторожился мужчина, — сколько пальцев ты видишь?
И сунул ей под нос свою пятерню.
— Лекс, — взмолилась девушка, — давай уже поворачивайся ко мне спиной. Обработаем рану, и я спокойно упаду в обморок! Пожалуйста!
— Что это, виски? — поднял бровь мужчина.
— Ага.
— Дай-ка сюда.
Она и опомниться не успела, как он схватил бутылку, открыл ее и сделал долгий глоток. Поморщился. Распробовал оставшийся привкус. Удивленно посмотрел на обертку.
— Да ладно, — его голова стукнулась об решетки, — из всех бутылок ты умудрилась выбрать именно эту?!
— А что?
— Это его любимый виски. Он за него маму родную продать готов.
— Родную маму?! — изумленно открыла рот Олиф.
Лекс как-то странно на нее посмотрел и сказал:
— Не бери в голову. Ладно, давай и впрямь покончим уже с этим.
— Давай, — кивнула девушка.
Дождалась пока мужчина сядет к ней спиной так, чтобы она спокойно могла дотянуться до раны. Гной увеличился. Еще немного и заражения крови точно не избежать.
— Гадость какая, — вырвалось у нее.
— Стой, — остановил ее Лекс.
— Только не начинай сначала!
— Я не об этом. Выпей немного.
Он протянул ей бутылку.
— Нет, оно невкусное.
— Зато волшебное. Пей.
Олиф неохотно взяла бутылку за горлышко, поднесла к себе и поморщилась от запаха спирта, резким порывом забившего нос. Под пристальным взглядом Лекса, через силу глотнула ядреной жидкости.
— Фе, — тут скривилась девушка.
— Отлично. А теперь давай, режь.
— Не так уж это и больно.
— Я с радостью поменяюсь с тобой местами. Хочешь?
— Нет, спасибо, — насупилась Олиф.
Она повторно смочила тряпку, приложила ее к ране. Да уж, боль для него будет невыносимой. Тоненькие струйки прозрачной жидкости потекли вниз по обнаженной коже, стирая грязь на своем пути, и оставляя неровные дорожки. Девушка глубоко вздохнула. Взяла нож, плеснула на лезвие немного виски.
Еще один глубокий вдох. Ей казалось, что она давно была готова к этому. Но куда там. Страх не могли отогнать никакие вздохи.
"Только бы в обморок не упасть", — опасливо подумала Олиф.
В одной руке она держала нож, в другой — бутылку виски, при этом уверяя себя в том, что резать людей — это совсем не страшно, и все будет хорошо. Она еще раз вздохнула, уже чисто инстинктивно, и сделала надрез вверху раны. Темно-серый гной тут же потек по спине вниз. Чем дальше она резала, тем больше он смешивался с выступившей кровью. И тем сильнее Лекс сжимал зубы.
— Черт возьми, — прошипел он.
Олиф впервые так радовалась полутьме вокруг: так меньше видно, так меньше страшно.
Она продолжала резать, чувствуя, как напряглись мужские мышцы. Надо отдать ему должное, он держался молодцом. Гной скопился не только на поверхности, но и под кожей. Пришлось вычищать его и оттуда, что очень затрудняла хлещущая кровь. Наверняка на полу уже скопилась приличная лужа. Как только Олиф поняла, что кроме крови больше ничего не вытекает, она тут же плеснула на рану виски.
— Тввввою мать!!! — сжал зубы Лекс. — Дай сюда!!!
Девушка тут же протянула ему бутылку. Мужчина сделал несколько долгих глотков.
Пока он пил, она взяла заранее приготовленную иглу с ниткой и проткнула ей человеческую кожу. Услышала порывистый вздох, почувствовала, как от напряжения трясутся руки. Что может быть хуже, чем резать человека заживо? От одной мысли, что она протыкает иглой настоящую кожу, ей становилось плохо. Головокружение усиливалось, в глазах становилось все темнее, еще немного и она точно потеряет сознание. Глубокие вздохи не помогали. Крови становилось все больше, а Олиф все никак не могла сделать и нескольких стежков. На секунду ей показалась, что эта кровь никогда не остановится, что она так и будет литься и литься, и, в конце концов, Лекс умрет просто от потери крови. Но секундное помутнение сразу же сменила одна здравая мысль: "Надо. Иначе он точно умрет". Олиф собрала остатки воли в кулак и, представив, что просто, как обычно, вышивает дома, продолжила протыкать иголкой его кожу.
Лекс лишь порывисто вздыхал. Ей бы его выдержку.
Как только шов был готов, Олиф вновь плеснула на него виски. Послушала длинную матерную тираду, и приложила к ране тряпку, надеясь, что теперь кровь остановится. Та просачивалась и сквозь шов, но теперь уже не в таких количествах. На белой ткани медленно расползалось кровавое пятно.
— О Берегини! Я сделала это! — ошеломленно произнесла девушка.
Голова сразу же отяжелела, мир вокруг поплыл перед глазами.
— Поздравляю, — проворчал Лекс и вновь запросил спасительную бутылку.
— Это было просто ужасно! Я думала, что точно упаду в обморок.
Что бы остановить эту вращающуюся картинку, пришлось закрыть глаза.
— Еще бы ты упала!
В голове сразу сформировался образ темных кровавых пятен на белой одежде. Они становились все больше и больше, расползались вниз по телу. Ткань не могла впитать все сразу, капли крови стекали вниз.
— У тебя было столько крови... она шла и шла... я думала, ее уже не остановить...
— Только без обмороков! — возмутился Лекс, но к тому времени, как он повернулся к ней лицом, она уже пребывала в блаженном беспамятстве. — О Берегини, ну за что мне это?!
* * *
Ринслер занимался какими-то мелкими делишками, касающимися отдельных воинов, когда к нему в комнату вошел Песчаник. Тот был и удивлен и огорошен одновременно. Он начал лепетать про какую-то девчонку, что исполняла какой-то странный приказ. Его, Ринслера, приказ. На ничего не понимающего мужчину свалилась тысяча ненужных слов, из которых он понял только то, что объект возмущения Песчаника — это Арли, которая удивительно зачастила к Лексу. Но мужчина точно помнил, что выбрал эту женщину специально, ведь она до смерти его боялась. Да и было за что.
Сперва до Ринслера все никак не могло дойти, почему Арли так странно себя ведет. Не могла же она так быстро поменять свое отношение. Он уже начал всерьез задумываться о том, что Леск ее чем-то опоил, но потом, спустя некоторое время абсолютного непонимания и путаницы в голове, разобравшись во всех совершенно новых для него приказах, до него, наконец, дошло.
— У нее была косичка вокруг головы?
— Да!
Мужчина был удивлен не меньше Песчаника.
— Мелкая такая девчонка?
— Да, она мне сразу не понравилась. Что прикажете, сэр?
Ринслер впервые за долгое время не знал, что ответить. Ему нужно было привести мысли в порядок. Пришлось пройтись вдоль комнаты. Песчаник терпеливо ждал, а Ринслер все никак не мог понять, и принять то, что произошло. Он поймал себя на том, что вообще-то должен чувствовать злость, но вместо этого чувствует только растерянность.
И Лекса и эту девку нужно было повесить сию же секунду. Он это прекрасно понимал. Эта малявка обвела всех вокруг пальца. Всех, включая его, Ринслера, хотя он искренне считал, что такое невозможно. Да, внешность бывает обманчива. Хрупкая девчонка, оказалась бойцом. Разве такое бывает?
Ему нужно было отдать приказ о немедленном задержании, но мужчина, подумав, решил поступить иначе.
— Отозвать охрану от темниц.
— Что? — решил, что ослышался Песчаник.
— Вы спугнете их, — словно сам с собой принялся рассуждать Ринслер. — Отозвать охрану, и не смейте трогать девчонку. Я сам с ними разберусь.
— Вы уверены? — на всякий случай осведомился воин.
— Они даже не представляют себе, с кем связались. Идиоты. И без моего приказа Хозяину не сообщать!
Взгляд Ринслера стал задумчивым и каким-то отстраненным. Но что-то вдруг вырвало его из своих мыслей.
— Исполнять! — приказал он и направился к серванту.
Мужчина покопался на полке, недоуменно выпрямился.
— А где мое любимое виски?
* * *
Бывает, что жизнь преподносит уроки. Жестокие, больные уроки. Бывает, что мы их запоминаем, а бывает — нет. Наша память настолько безгранична, что любой момент нашей жизни она крепко обнимает, и укутывает в свои теплые объятия. Бывает, что это моменты счастья, а бывает — горя. Все они хранятся там, глубоко-глубоко, в нашем сознании. Какие-то нам хочется помнить, какие-то — нет.
Если бы у меня был выбор, я бы хотела забыть о том, кого убила.
Лекс был прав: страх заставляет нас делать невиданные вещи. Жестокие, бессердечные. Я не могу ударить человека. Но могу убить. И его лицо, его угасающий взгляд, бледнеющая кожа, и жизнь, постепенно покидающая телесную оболочку — этого память никогда не сотрет. Оно будет преследовать меня всегда. Стоит закрыть глаза, и я вижу... нет, не мертвое тело. Я вижу его родных, возможно, не существующих родных. Но почему-то мне кажется, что у него была семья... жена, ребенок. И они теперь больше никогда уже не увидят этого Перводружинника. Я отняла у него право вернуться домой.
Правильно ли я поступила? Не знаю. Имеем ли мы право распоряжаться чужой жизнью? Я не знаю. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь вернуться домой. Смогут ли меня простить его родные. И мои. Моя семья. Смогу ли я сама себя простить. Не знаю.
Но я знаю одно. Я никогда его не забуду.
Никогда.
* * *
Олиф открыла глаза. Первые несколько секунд блаженства сменились жуткими ощущениями во всем теле. Лежать на полу было холодно, очень холодно. Левый бок, давно не видевший, как мягкой перины, так и жестких каменных плит, протестующе ныл. Шея затекла, так же, как и левая рука, но Олиф вставать не спешила. Не то чтобы ей так нравилось себя мучить, у нее просто не было сил. Все они куда-то делись, испарились так быстро, она и опомниться не успела. Столько дней прошло, и она все держалась, а тут вот, хватило всего лишь одного вида крови, чтобы сломаться.
