Тонкая, тонкая нить

— Тогда может быть и ты попробуешь убедить в своей правоте ребенка, играющего на крыльце своего дома? Его мать? Влюбленных, убежденных, что у них в запасе вечность?

— Инстинкты, дорогая моя подруга, инстинкты! То, что делает нас животными. Я давно избавилась от них, я поднялась на ступеньку выше и могу смотреть на людей с той же снисходительностью, с какой они смотрят на обезьян. Да и ты ведь уже не совсем человек? Почему же с таким отчаянием цепляешься за старое? Сбрось эти колодки, забудь об Эросе и Танатосе, стань наконец свободной! И с восторгом прими очищающий огонь, в который я погружу этот мир!

— Дарла... А как же Роман?

— Молчи! — крик Дарлы обрушил снежные своды, разметал стены — теперь две женщины стояли точно в центре "глаза" ледяного торнадо.

— Молчи, я не хочу слышать о нем! Предатель! Если бы не он, дряхлые Партнеры не удержали бы меня здесь ни секунды!

— Ты все еще любишь его, — с понимающей улыбкой произнесла Наташа. — Все еще любишь...

— Хватит! — Ураган опал, рассыпался сотней снежных вихрей. — Философский диспут окончен. Я могла бы убить тебя, но не буду. Вместо этого я предложу тебе то же, что и денг — побыть наблюдателем. У тебя хорошо получается...

Тьма во второй раз поглотила Наташу. Но страха больше не было — ее тело было при ней, да и сын рядом...

"Как там, Коля?"

"Скверно. Двигаться можно в любом направлении, только вот направлений нет. И ориентиров тоже. Ходишь по кругу или топчешься на месте — никакой разницы".

"Стой! Я, что-то слышу..."

"На звуковых анализаторах чисто"

"И все же... Боже мой! Это плачет ребенок!"

"Ничего нет. Может, галлюцинации? Так бывает в полной тишине..."

"А давай-ка глянем на эту галлюцинацию вблизи!"

И они двинулись сквозь беспросветный мрак на тоненький, прерывающийся, безнадежный плач потерявшегося во тьме ребенка. Ребенка, который уже давным-давно потерял надежду на то, что его найдут и теперь плачет только от безысходности и жалости к самому себе. Тоже — инстинкт, последний, слабый шанс на то, что кто-нибудь все же услышит.

Тонкая, тонкая нить...

* * *

От форта осталась груда обломков. На втором уровне уцелел один "шмель", на первом — два. Реактор каким-то чудом все еще тянул, плазму десантники не экономили. Да и не так уж много их осталось. Ли, Парвати, Смирнов, Райнфорд... Их тела почему-то не истаяли серым дымом, лежали, разбросанные на обгоревшем металле, полупогребенные под обломками кремнестали — то ли напоминание, то ли упрек...

Над раненым Мастерсоном разъяренной львицей стояла Джоанна, вырванный из креплений "шмель" трясся в ее руках, разбрасывая вокруг огненную смерть, и было предельно ясно — умрут эти двое или выживут только вместе.

Со вторым "шмелем" управлялся Пилипенко, его тяжеловесные матюки сливались в звериное, яростное рычание. Ян и Марта, подключив свои винтовки к реактору, поливали врагов длинными импульсами. Против карателей им было не устоять, но кентавров среди атакующих больше не попадалось — совсем немногие из Миротворцев могли похвастаться хотя бы зачаточной душой.

У третьего и последнего "шмеля", наверху, оставалась Судабе. Ее скафандр разворотило прямым попаданем, девушка уцелела чудом. Вся правая половина тела обожжена, сквозь трещины в сожженной плоти сочится мутная сукровица. Аптечка скафандра успела вкатить полную дозу транквилизаторов, анестетиков и стимуляторов, и теперь единственный уцелевший глаз сверкал мрачным огнем над прицелом "шершня", а левая половина рта кривилась в жуткой пародии на ухмылку. Справа улыбаться было нечем — лицо обгорело до костей, губы превратились в кровавые лохмотья, открывающие закопченные зубы. Дыхание с хрипом вырывалось сквозь обожженную гортань, но левая рука лежала на спуске уверено, лишь чуть заметно подрагивая. Ее время отмерено и сочтено, но Судабе не собиралась расходовать зря ни единой минуты, и ее очереди уверенно находили цель...

* * *

Джузеппе отшатнулся, невидяще глядя на Романа.

— Она умирает, — прохрипел юноша

— Они обречены, — Роман опустил голову. — Мне очень жаль...

— Так это все бессмысленно? — Джузеппе хотел было ухватить Романа за грудки, но пальцы проскользнули сквозь призрачную фигуру.

— Не знаю... Как только я отправил Наташу вниз, связь прервалась. Но они продержатся недолго...

Джузеппе помолчал секунду, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки.

— Я должен быть там. Неважно, сколько от меня будет проку. Я должен быть там.

— Ты понимаешь, чего просишь? Твоя жизнь купит для них в лучшем случае несколько секунд боя.

— Пусть так. Может не хватить именно их.

— Хорошо, — Роман, казалось, выговаривал слова с трудом. — Если ты твердо решил... Есть способ стать сильнее. ТАМ. Отдать душу. Совсем. Ты не вернешься, даже если случится чудо, и Наташа с Дарлой найдут общий язык.

Джузеппе почувствовал, как в сердце заползает ледяной холод. Одно дело — рисковать жизнью пусть и с мизерными шансами, и совсем другое — знать наверняка. Он застыл, прислушиваясь к себе. Да, вот он, тот Джузеппе, что, забившись в туалет, плакал, сжимая в руке медальон и пытался молить небо о спасении. Он никуда не делся, он все так же замирает в ужасе, и заламывает руки, и спрашивает: зачем?! И второй Джузеппе, тот, что чуть постарше, никак не может найти слов, чтобы объяснить. Так, может, объяснять ничего и не надо?

Он поднял глаза на Романа:

— Я готов.

Тот чуть заметно качнул головой:

— Тебе придется сделать это самому. Боли не будет.

Джузеппе помедлил пару секунд, собираясь с духом и, уже поднося руки к аварийным блокираторам шлема, прошептал:

— Ты ошибалась бабушка.... Людям есть дело друг до друга...

Воздух вырвался из-под забрала прозрачным кристаллическим облачком, острые иглы холода вонзились в лицо, земля ушла из-под ног, Джузеппе пошатнулся и слепо шагнул вперед...

Переход от мертвой неподвижности кристаллического кладбища к огненной ярости боя был настолько внезапен, что Джузеппе растерянно замер — прекрасная мишень! Но за один-единственный короткий шаг ему пришлось уплатить по высшей ставке, и кредит еще не был исчерпан...

Противоплазменный экран полыхнул радужным сиянием, отражая и рассеивая энергию попаданий. Перед глазами вспыхнула координатная сетка, алой сыпью расползлись отметки врагов, генераторы загудели, наливаясь силой, и он вскинул прикрепленные к запястьям излучатели, стараясь накрыть прицельными секторами как можно больше целей. Шипящие молнии заметались над равниной, выжигая броню и плоть, разметывая атакующих облачками белого пара.... Алые столбики энергозапаса поползли вниз, и Джузеппе неожиданно для самого себя улыбнулся. "И кукушка не нужна", — подумал он. Снизил мощность, выцеливая теперь уже отдельных противников, отпрыгнул за глыбу оплавленной кремнестали, накрыл еще двоих, неосторожно оказавшихся рядом, сменил позицию...

Сейчас у него все получалось легко и непринужденно, словно он всю жизнь этим занимался. Атакующие попятились, отступая к стене тумана. Вслед им ударила еще одна змеистая молния. "А это кто? — подумал Джузеппе, — мой двойник, что ли?"

— Эй, союзнички, вы кто? — прозвучал голос Хрблички.

— Джузеппе, — откликнулся Матуччи. — Эй, Ян, передай привет Джоанне, и скажи, что она классная, но Судабе лучше.

— Сам и доложишь. Подтягивайся сюда, они теперь не сунутся, пока опять толпу не соберут.

Джузеппе скользнул в пролом. И хотя он уже видел, как обстоят дела, сердце у него болезненно защемило. Обгоревшие скафандры, изукрашенные шрамами касательных попаданий, мертвых с первого взгляда не отличить от живых, за поднятым забралом — синюшно-бледное лицо Мастерсона, он дышит тяжело, шумно, старается не смотреть на развороченную голень. И правильно, ничего хорошего там быть не может. Рядом с ним Джоанна, тоже с открытым шлемом, возится с аптечкой, в глазах — боль и безнадежность... Ян и Марта сидят, опираясь спинами друг о друга, между колен — винтовки, толстые бронированные шланги тянутся от прикладов в центральный бункер форта. Там, наверху — Судабе...

— У нас тут еще гости, — из-за бункера появился Пилипенко, рядом с ним двигался человек в облегающем скафандре, похожем на старое пыльного зеркало. С запястий свисали массивные лапы излучателей, Джузеппе опустил глаза на свою грудь — ее обливало то же тусклое серебро.

— Гости? — шлем спутника Пилипенко протаял, словно морозное стекло от дыхания, открывая лицо Романа.

— Ага, значит хозяин этого бардака явился, — голос Яна звучал глухо, словно на его плечах лежала огромная тяжесть. Впрочем, так оно и было. — Что дома-то не сидится?

— Здесь я везде дома, — криво усмехнулся Роман.

— Ну, садись, коли пришел. Вы с Джузеппе их здорово шуганули. Партнерские штучки?

— Ваши... то есть, наши... Тьфу, запутался. В общем, экспериментальная разработка Конкордата. С-45 "Эльф".

— Ну-ну... неопределенно бросил Ян, и в развалинах форта воцарилось молчание.

Все прекрасно понимали, что означало появление Романа в полной боевой выкладке, и говорить здесь было не о чем. Может, неугомонный Смирнов и ляпнул бы что-нибудь солененькое, насчет пистолета в другом кармане, если бы не заряд рэйлгана, пробивший-таки вконец истрепанную броню. Что видел он, покидая место, которого нет? Нашел ли руку, на которую можно опереться? Кто знает...

— Я... поднимусь наверх? — Джузеппе шагнул к бункеру.

— Не надо...

— Мрата, я... все знаю. Я видел. Я пришел сюда... Я пришел к ней.

Судабе, подвешенная у "шмеля" в упряжи из скафандрового эластика, не заметила его — вход был по правую руку. В первый миг Джузеппе отвел глаза, но потом стиснул зубы и заставил себя смотреть. Вообще-то людей с такими ожогами не удержала бы на этом свете ни одна аптечка. На этом свете. Но здесь и сейчас, в последнем круге фальшивого ада, только воля и упорство имели значение. Долг приковал ее к прицелу, словно цепь к пулемету, долг тащил вперед сквозь боль и обморочную слабость, долг не позволил ей уйти, украв у товарищей несколько минут жизни, которые мог подарить им ее "шершень".

— Судабе... — тихо позвал Джузеппе, подходя к девушке.

Изуродованное лицо повернулось к нему, воздух с хрипом вырывался сквозь обожженные губы.

— Зачем... ты... не надо было...

— Судабе... Любимая... — Джузеппе опустился на одно колено и поднес к губам тонкую руку, в которой едва-едва бился пульс. Губы коснулись сухой, холодной кожи, ладонь слабо дернулась, но Джузеппе удержал ее. Перчатки скафандра растаяли, он грел пальцы Судабе в ладонях, зная, что это бесполезно, и говорил, говорил, говорил... О том, что все будет хорошо, что их тела в целости и сохранности ожидают на планете, что совсем скоро они все вернутся туда, и она, Судабе, будет такой же прекрасной как и раньше. Любовь и нежность разрывали душу Джузеппе, и он рассказывал своей любимой о том, как прекрасны ее волосы и глубоки глаза, как нежны ее губы и ласковы руки, и каким счастьем будет для него сжимать ее в своих объятиях...

Лишь об одном не сказал Джузеппе — о том, какую цену он заплатил, чтобы сейчас, стоя на коленях перед искалеченной Судабе, впервые признаться ей, что любит ее. Впрочем, это не имело никакого значения...

— Джузеппе, — раздался в наушниках голос Яна. — Они идут. Прикрывай Судабе спину.

— Есть, командир! — Джузеппе поднялся на ноги, отсалютовал Судабе и подошел к бойнице на противоположной стороне площадки. Из тумана волна за волной поднимались густые цепи атакующих. Массивные фигуры "Огров", горбатые кентавры карателей, пятнистая броня пехотинцев... На душе у Джузеппе стало удивительно легко. Он вскинул руки, рассчитывая сектора поражения. А за его спиной по щеке Судабе скатилась одна-единственная слеза...

* * *

Девочка лет пяти, в старомодном клетчатом платьице, с очаровательными черными кудряшками, обрамляющими худенькое бледное личико. Она лежала, свернувшись в пустоте калачиком и подложив под щеку ладошку.

— Милая, не плачь, — чуть растерянно обратилась к ней Наташа. За всю жизнь она так и не приобрела навыков общения с детьми.

Девочка, казалось, даже не заметила ее, продолжая тихонько всхлипывать.

Наташа попробовала погладить бедняжку по головке, но ее рука прошла сквозь черные колечки, как через голограмму.

— Она не видит меня! Но ведь я ее вижу... Кто она такая? Как оказалась здесь?

"Мне кажется, я знаю. Со мной было то же самое. Она испугана и обижена, и не хочет знать, что делается в окружающем мире"

"Ты думаешь, это..."

"Да. Возможно, это наш единственный шанс"

"Но как нам достучаться до нее?"

"Я смогу. Но для этого... мне придется покинуть тебя, мама"

"Как это... покинуть?"

"Я — такой как сейчас -,ничего не смогу ей предложить. Слишком много было боли, предательства и обид. Я должен родиться заново. Ты поможешь мне, мама?"

"Конечно, сынок"

"Роды — это всегда боль. Мне придется оставить тебе свою память, свою тоску и муку. Ты не боишься?"

"Я сильная, сынок, я вытерплю"

"Я знаю, мама"

И боль пришла. Не физическая, нет — с ней Наташа хорошо умела справляться. Страшная и мучительная боль единого существа, пытающегося разорваться, боль андрогина, разделяющегося на мужчину и женщину. Перед глазами замелькали картины — горящие города, машины, стальным гребнем прочесывающие улицы, трупы, сложенные аккуратными штабелями, расчлененные тела мужчин, женщин и детей, старик, пробитый зарядом иглострела, горбатые силуэты карателей, пляшущие в прорези прицела, лица друзей, ненавистное, землистое лицо над воротом дорого костюма, пламя, бушующее вокруг, снова фигурки, пробегающие сквозь перекрестья двух прицелов — на этот раз человеческие, а потом — тьма...

Когда Наташа пришла в себя, рядом с девочкой стоял крепенький большеголовый мальчик с растрепанными русыми волосами. Девочка уже не плакала, а во все глаза смотрела на непонятное явление. О чем они говорили, Наташа не слышала, но девочка улыбнулась, и протянула мальчику руку. Их ладони встретились...

И стал свет.

Вокруг вздымались сказочные облачные замки, ежеминутно меняющие форму, косые столбы света пронизывали слоистые занавеси золотой колоннадой, а они трое летели, пронизывая легкие, как пух воздушные перины, играя, словно дельфины в теплой и ласковой океанской стихии.

Внезапно ударил ветер, разметал волшебные замки, пригнал тяжелые, мрачные свинцовые тучи, закрывшие солнечный свет. Грозовые облака громоздились одно на другое неприступной стеной, молнии сверкали в их толще, и уже закружились в быстро холодеющем воздухе первые снежинки.