— Господи, спаси и сохрани!
— Прими, Господи, души рабов твоих!
Мрачная картина горящего города развернулась перед нами.
Рязань горела. Дым, черным толстым столбом поднимался к облакам. Ветер гнал его прямо на нас, и среди редких снежинок иногда подал пепел. Не сдавшийся врагу город сожжен, все защитники его уничтожены и рассеяны. Большая часть русской рати была отрезана от города и была вынуждена отступить в леса. Мы поэтому и сделали большой крюк, обходя город, в надежде встретить отступающих. Но не судьба — по пути встречались только стаи легкой конницы, выпущенной Батыем на поиски ушедших русских ратников.
Скрипя зубами от бессилия, мы смотрели на агонию деревянного града. Треск пожара доносился до нас, хотя холм на котором мы стояли, находился довольно далеко от Рязани.
Все словно одеревенели, глядя на огромный пожар. Кто-то потрясенно произнёс:
— Вот так они и Китеж сожгли. Адово племя! Прости меня, Господи.
— Да.
— Гляньте, бояре, поганые как реки текут. Тьма, много тьмы их там.
Вдали, почти рядом с горящим городом, перемещались массы монгольского войска. В этом сумбуре, казалось, никакого порядка нет и иногда, действительно, поток конников превращался в серую реку. Но порядок там все же был. Наверняка от монгольского стана во все стороны уходят поисковые отряды легкой конницы, на манер тех, от которых нам приходилось укрываться в оврагах и в зарослях кустов.
Хотелось выругаться по-черному. Выстроить матом большую башню. В груди стоял горький ком, и не терпелось выместить всю злость. Правы, черт возьми, был дед Матвей и Кулибин. История уже записана несмываемыми чернилами, и хоть ты тресни — ничего не изменить. Но... но я не отступлю. И не тресну. Трещать будут головы тех, кто пришел на нашу землю с огнем и мечом.
— Боярин, дозорные!
От леса, который острым клином упирался в холм, скакали дозорные, и я уже видел причину. С другой стороны лесного клина проходило русло маленькой речки, которая огибала холм и уходила в густоту лесного массива. По самому руслу, плотным строем, шла легкая монгольская конница, сверху похожая на длинного серого червя.
Ну что ж, начнём кусать. Раз первая задача рейда не удалась, то решим вторую. Я обернулся к боярам:
— Земля Русская требует отмщенья. Так, бояре?
Все ощерились и, одновременно посмотрев в сторону горящего города, взревели:
— За Китеж! За Рязань! Со щитами!
Последний клич особенно понравился ратникам после того, как я рассказал про Керженскую сечу, а Кубин про битву при Фермопилах и то, что у спартанцев был особый клич: 'Со щитами или на щитах!'. Теперь это был клич всей дружины. Я махнул рукой.
— Демьян.
Горин выехал вперёд и встал рядом.
— Приготовься. Будем поганых дразнить. Макар Степанович, делаем кусачий отход.
Лисин кивнул и вместе со всеми боярами направился по склону вниз.
Мы стояли у самого начала склона, у всех на виду. Монголы шли степенно, не обращая внимания на двух всадников на вершине холма. Голова колонны уже скрылась за поворотом русла, когда, наконец, от строя отделился один монгол и, остановившись, посмотрел на нас. Ух, наконец, нашелся один любопытный, но все равно подстегнём события.
Кивнул Демьяну, мы синхронно достали луки и открыли тулы полные стрел. У каждого по два тула, переделанные на больший объём, по пятьдесят стрел в каждом. Для меня и Демьяна это на полминуты стрельбы. Но сейчас много выстрелов не сделать.
— Бей!
Дын. Дын. Дын.
Успели выстрелить десяток стрел, всего десять врагов упали, но ещё не вечер. Чем больше отрядят на поимку наглых урусов, тем больше мы намолотим поганых. Но как быстро начали отвечать! Только мы скрылись с виду, как из-за холма вылетела туча стрел. Пора уходить. А хорошо мы их раздраконили. Думаю, кипящие от злости монгольские начальники, пошлют не менее сотни в погоню за нами.
Холм был не высокий, но со стороны реки был склон гораздо круче, он то и даст нам большую фору. Я усмехнулся: 'умный в гору не пойдёт', и мы стали нагонять ушедших далеко вперед бояр. Демьян и я скакали последними. Оглянувшись, увидел, что монголы уже спустились с холма, их как раз около сотни, и двести пятьдесят — триста метров между нами. Вот и будем держать их на этом расстоянии.
Двадцать всадников уходили от погони по полю россыпью и прижимаясь к лесу. Между боярами промелькнула стрела, в щит за спиной тоже стукнуло. Пробуют попасть? Они могут. Пора и нам стрелять.
— Демьян, бей!
Дын. Дын.
Мы разворачиваемся и стреляем. Увлеченные погоней монголы не заметили, что два степняка, скачущих последними, слетели с лошадей. Вот так, не одни вы умеете стрелять!
Дын. Дын.
Ещё двое слетают в снег. Степняки взвыли и стрелы посыпались градом. Всхрапнув, покатилась кувырком лошадь под Николаем Варнавиным, но он, вылетев из седла, вскочил и кинулся в лес. Уйти успеет, надеюсь.
В конце поля сворачиваем в пролесок и на повороте стреляем — минус два. Теперь ходу, так как степняки приблизились на метров пятьдесят ближе. Кони взрывают снег, уходя в кусты, и несколько стрел пролетают мимо, но в щит все равно противно стучит. Блин, только в коня бы не попали. Несёмся через кусты и мелкую берёзовою поросль. Из-под копыт в разные стороны разлетаются зайцы. Даже становится смешно — у них тут что, сейшн косых и длинноухих?
А степняки не стреляют, значит уже в перелеске. Здесь не постреляешь — мешается всё.
С пролеска вырываемся опять на поле, совсем узкое, но длинное и прямое. Мы несемся по полю к плотной стене елового леса, у которой мы и останавливаемся, выстроившись в ряд лицом к врагу. Степняки, выскочив из пролеска, увидели нас и взревели:
— Уло! Кху-кху-кху!
Они не стреляли, считая, что нам никуда не деться, и, улюлюкая, летели, предвкушая скорую расправу.
Усмехнулся, глядя на спешку степняков. Мы стоим, а они скачут ещё быстрей. Спешат напиться крови? Ну-ну, сейчас своей захлебнётесь.
Я вложил в свой свист всю силу, от которой, показалось, вокруг покачнулись ёлки, стряхнув снег со своих лап. Кони вздрогнули, а мой жеребец взвился на дыбы, сразу пришлось вцепиться в гриву, чтоб не вылететь из седла. А елки действительно качнулись, выплескивая из своих объятий русскую кованую рать, которая тут же устремилась вперёд. Мать ети! Еле успокоив жеребца, досадно посмотрел на атакующие сотни, впереди которых летел клич:
— Китеж!
Треск и крики, жалобное ржание и рёв. Степняки, уцелевшие от удара первого ряда бояр, тут же гибнут, налетая на острые рогатины второго ряда. Тех, кто уцелел при столкновении, в мгновение располосовали саблями. Единицы скачут прочь, пытаясь уйти, но вылетают из седел, пронзённые сразу несколькими стрелами. А я хотел взять одного степняка живым. Ага, взял языка. Выбирай любого — вон лежат. Еду к стоящим Лисину и Садову. Оба удовлетворённо смотрят на убитых монгол.
— Тимофей Дмитриевич, мы же...
Оба поворачиваются:
— Что?
И смотрят на меня, а в их глазах полыхает пожар Рязани и Китежа. Вздыхаю, ну что тут скажешь? Сказать нечего, особенно Садову. Языка в бою добыть будет проблема, а по одному степняки не передвигаются, предпочитают большие компании. Вздыхаю ещё раз и спрашиваю:
— Все хоть целы?
Лисин озирается.
— Да вроде все. — И тут же добавляет:
— Ну и свистнул ты, что своего жеребца напугал.
— Угу, — буркаю в ответ, — откуда я знал, что он такой пугливый?
Садов, улыбаясь, смотрит мне за спину:
— Посмотри-ка, что там.
Оборачиваюсь и смотрю за спину, но увидеть, что там мешает щит. Тяну поводья, и жеребец послушно крутится на месте. Осматриваюсь, но ничего смешного не вижу, правда, ратники, что стоят рядом тоже улыбаются. Оборачиваюсь и пристально смотрю на уже хохочущего Лисина.
— Чего смешного, Макар Степанович?
Лисин, утирая выступившие слёзы, опять показал мне за спину:
— Щит, Володимир Иванович. Ты на дикого образа стал похож.
Снимаю щит со спины. Мда, густо натыкано. Свой щит я оставил, так как он давал блики, поэтому взял обычный.
— Не дикий образ, Тимофей Дмитриевич, а дикобраз.
Про дальнего родственника простого ежа я рассказал после того как 'дикобразом' я Демьяна обозвал. Тот после тренировки весь вспотел и, сняв шлем и подшлемник, предстал со всклоченными волосами. Выглядел он тогда действительно похоже на дикобраза.
А Горин уже рядом и показывает свой щит, тоже густо утыканный:
— Я как его на руку перебросил, испугался было.
Я, пытаясь вытащить стрелу, хмыкаю:
— Поздно пугаться. А я вот не перебросил, договаривались-то стрелами всех перебить. — И выразительно смотрю на сотников, а им хоть бы хны — довольны боем и всё тут. М-да, вот и планируй операции, всё равно по-своему сделают. Вздыхаю и продолжаю пытаться вытащить стрелу. Она ломается. Плюнуть бы на этот щит да взять другой, но как же клич 'Со щитами'? В бой-то с этим шел. Ругаюсь сквозь зубы.
— Понатыкали, ироды. Вот как стрелять-то на скаку надо! Только, нам с Гориным и досталось.
Демьян со стрелами поступил кардинально — он не стал их вытаскивать, а просто обрубил.
— А чего удивляться, мы последние скакали, а ещё Варнавин рядом был.
— Варнавин! Жив ли?
Бояре крутят головами, а Лисин хмыкает:
— Жив, Николай. Вона, тож как дикий образ едет.
Все смотрят в сторону перелеска, откуда на лошади, да ещё с двумя привязанными заводными и чем-то нагруженными, едет Николай Варнавин. Облегченно вздыхаю — ну, слава Богу, жив. Варнавин здесь все тропы знает, и задание у меня для него есть — ему вместе с братом предстоит поисковый рейд. Необходимо найти отряд Ефпатина, то есть Ефпатия Коловрата. Вот объединимся мы с ним и наваляем Батыю по первое число.
Варнавин подъезжает и все видят его щит за спиной, тоже утыканный стрелами. Он оглядывает поле, удовлетворённо хмыкает, перекидывает щит и, показывая нам, говорит:
— Вот, смотрите, бояре, поганые поди весь свой запас стрел в меня всадили.
Подлетает Михаил Варнавин и сгребает брата в охапку:
— Жив!
Николай отмахивается:
— Да жив я. И с прибытком. — Показывает на заводных. — Только Ветерка жалко и щит в ежа превратили.
И он так же как и Демьян смахивает стрелы саблей. А Михаил его толкает:
— Да ладно, ты лучше расскажи, как дело было.
Николай чешет лоб:
— Как-как, а так. Как коня-то подстрелили, успел я соскочить и в лес, как говорили-то. А в щит так и бьёт, так и бьёт. Я за сосну-то спрятался, гляжу, а там три поганых прям на лошадях за мной и прут. Вот так, не хоронясь-то. Ну, я взял и стрельнул. Двоих стрелой взял, третьего на саблю, вот. Выглядываю на поле, а там никого, все за вами погнались. Ну, собрал я добро и сюда скорей. Вот.
Хорошо вышло, хоть и не по плану, но пора закругляться.
— Всё, пора отсюда уходить. Лошадей согнать и добро на них увязать. Уходим, бояре.
Я в последний раз смотрю на далекий дым. Рязань погибла. Как же больно знать то, что случится.
К вечеру следующего дня мы возвратились в наш лагерь. Кубин встречал нас, предупреждённый дозором. Он вопросительно посмотрел на меня.
— Ну?
— Рязань пала. Мы никого не встретили. Сотню поганых списали. Варнавиных с десятком ратников отправил.
Дед Матвей вздохнул и отвернулся. Я понял, о чем он думает.
17.
Ты отчизна моя, вся пылаешь огнём.
И зовёт нас набат, на защиту встаём.
По тебе лютый враг, злой волной пролетел,
Он посеял тут страх, тёмным лесом из стрел.
И встаём мы пред тьмой, сотней юных бойцов.
В твердь врастая стеной, за погибших отцов.
Зубы сжав, саблю сжав, и кольчугой звеня,
Направляю вперёд, боевого коня.
Стрелы мечут враги, тучей солнце затмив.
Рядом падает друг, меня грудью закрыв.
Местью разум залит, сердце кровью кипит,
Впереди остриё, конь стрелою летит.
Мы кидаемся в бой, песню смерти пропев.
Тонко сабля поёт, крепкой сталью взлетев.
И окрасился вновь, красным заревом снег.
Жизнь была коротка, стала длинною в век.
Зимний лес невероятно красив, когда одевается в серебро снегов. Он блестит на ярких лучах солнца. Разлапистые ёлки и ели, украшенные серебристыми шапками, были похожи на столпившихся подружек, которые собрались посмотреть на странных людей, замерших среди них.
Люди сидели в сугробах за рубленными щитами из бревен, косо поставленными к земле. Со стороны поля щиты они замаскированы лапником и щедро присыпаны снегом.
Я сидел на подстеленном еловом лапнике, одетый в теплые зимние вещи, в полной брони, включая чешую зерцал. Тёплый меховой налатник был накинут сверху. Сидели не шевелясь. Ждали.
— Сигнал! Боярин, сигнал.
— Не кричи, вижу я.
Поднял руку, показывая, что сигнал видели и поняли, толкнул Демьяна и он, привстав повыше, замахал руками подавая знать на другую сторону поля. Я бросил сидящим по бокам ратникам:
— Приготовились, всем сидеть тихо.
Послушал расходящийся шепот, повторяющейся команды, потом повернулся к Борису:
— Ну, всё, Боря, давай иди. Только на этот раз как договаривались, лады?
Борис кивнул и исчез в лесу.
Эта засада была не первая. Три раза наш отряд создавал ловушки для небольших отрядов монгол. Два раза мы обошлись без потерь. Третий раз пошло не так, как планировал. Бояре, привыкшие к прямому бою, роптали на то, что выскакиваем как тати из леса. Ну и выскочили, не дожидаясь нужного времени. В результате наши потери составили три ратника убитыми и одиннадцать тяжело ранеными, из них трое уже не бойцы. При чём мне даже отчитывать нерадивых не пришлось. Наставляли провинившихся Кубин и, неожиданно для меня, Лисин Макар Степанович, один из сотников, который вывел свою сотню в атаку только на поддержку остальных. Теперь, надеюсь, будет, так как задумано.
Дозоры вернулись с вестью, что в эту сторону идёт десять сотен степняков, и мы, используя особенности местности, сделали ряд засад. Уж больно подходящее тут всё. Узкая полоса поля или старицы, всего двести метров в самом широком месте, петляющая как дорога, хорошо подходила для первой засады. Вначале поле сужалось до пятнадцати метров, где были подпилены высокие сосны, для того чтоб завалить узкий проход, потом после нескольких поворотов упиралось в лощину, в глубине которой мы приготовили вторую засаду. В самом начале лощины, по-видимому, был большой водоём, довольно глубокий — более четырёх метров. После того как мы уйдём по оврагу, специальная команда набьёт по краю водоёма много лунок, так чтоб лёд только-только выдержал проход легкой конницы, и уйдёт вслед за нами, оставив специально подготовленных мной ратников для подрыва четырех пороховых зарядов. Думаю, хватит, чтоб закупорить выход из лощины в случае отхода монгол из второй ловушки, или отсечь возможную помощь. Обойти овраг по высоким краям не получится — слишком густые заросли.
А пока первая засада, где по кромке поля, за рукотворной замаскированной стеной расположились бояре. Для лучшего использования наших лучников, я собрал самых метких стрелков в одной команде, на этот раз, разделив на две части. Сотня на той, полторы сотни на этой стороне леса. Причем два отряда лучников сдвинуты друг от друга, чтоб каждый контролировал все части поля. Так же, по краям поля, в самой глубине леса, находились боярские сотни, которые ударят в нужный момент с двух сторон, зажимая остатки монгол как клещами.
