глубокий голос. Пэаби незаметно отошла от своих и направилась
к святилищу, у входа в которое обычно располагались старейшины.
Прячась за спинами патриархов Города, девушка довольно близко
подобралась к беседующим за пивом эну и его ближайшим
родственникам. В общем гомоне до нее слабо доносилось то, о чем
говорил Аннипад эну и главному жрецу Инанны, одетому в
пурпурный плащ; но глаза юноши, горевшие огнем сильной и
страстной натуры, были видны хорошо. Улыбка на его дышавшем
энергией лице временами не соответствовала выражению глаз, но
была лишь проявлением вежливости, данью уважения к старшим
рода. Встретившись взглядом с Пэаби, Аннипад встрепенулся,
кивнул ей и не сводил с нее глаз до тех пор, пока смутившаяся
девушка не скрылась среди пальм.
День угасал, пиршество прекратилось, и жрецы очистили
священную рощу от кувшинов и соломы. Праздничная толпа, сытая,
веселая и шумная, прогуливалась в тени финиковых пальм,
окружавших святилище, в ожидании наступления ночи. И вот на сине-
голубом, сверкающем звездами небосклоне появилась Инанна,
блистающий светоч неба и земли, и в тот же момент ритмично
застучали барабаны. Два жреца со светильниками широко
распахнули двери святилища, пропуская процессию, перед которой
обнаженные телицы Инанны усыпали дорогу желтыми цветами.
Путь колонне освещали четыре пылающих смоляных факела,
высоко поднятых жрецами-кастратами. Неся перед собой на
ладонях большой церемониальный обсидиановый нож, шествовал
главный жрец. За ним следовали восемь жрецов, вздымая над
собой обнаженного человека-обитель души Думузи, увитого и перевязанного зелеными, цвета воскресения, возрождения к новой
жизни, гирляндами из пальмовых листьев. Шествие замыкали
громко и заунывно стенающие по умершему богу восемь и восемь
плакальщиц с разметавшимися волосами и разорванными красными накидками. Процессия, двигаясь между рядами молящихся, три раза обошла вокруг часовни и приблизилась к алтарю. Жертву возложили на мраморную плиту, барабаны смолкли, и наступила гулкая, накаленная тишина.
Когда главный жрец произнес молитву и приставил каменный
нож к горлу жертвы, раздался крик души бога: "О, Инанна, я иду к
тебе!" Подхватив вопль души Думузи, люди в глубоком трауре
повалились на колени и, глядя на небо, на яркую звезду, чей
таинственный, ровный, матовый свет вливался в душу каждого,
вознесли Великой богине молитвы о самом сокровенном. Набрав
полную чашу жертвенной человеческой крови, главный жрец
окропил молящихся и вновь воззвал к богине, прося: "О, Великая
мать, даруй нам плодородие!"
Душа Думузи воспарила и слилась с его плотью. Оживший,
возродившийся бог вознесся из Страны без возврата на небеса
на радость Инанне и всем шумерам. Главный жрец Инанны
возгласил скорбящим благую весть о воскресении бога, и толпа
шумно возликовала: "Милостив будь к нам, о прекрасный Думузи,
в грядущем году будь благосклонен"! Из святилища раздалось
торжествующее песнопение в честь побеждающей смерть силы
жизни и её животворящего источника — гимн во имя фаллоса.
Опустевший сосуд, бывшее вместилище души бога, бренное
земное тело человека, жреца, отдавшего свою жизнь ради жизни
и процветания на земле, завернули в красное покрывало, подняли и
под звуки веселой мелодии флейт и рожков возложили на пьедестал
— высокий погребальный костер из дубовых поленьев. В основание
костра было уложено восемь первых снопов нового урожая, а на
вершину — восемь последних снопов жатвы. Труп жреца обложили
отрезанными половыми органами жертвенных животных, на грудь
его водрузили бычью голову и усыпали все яркими живыми
цветами. Затем главный жрец произвел обильное возлияние на
костер маслом из тыквенной бутылки, почтительно обходя костер, обратив к нему правую сторону, и приложил горящий факел к
нижнему слою колосьев у его изголовья.
— О огонь! — воззвал он. — Пусть жертва, которую ты
охватываешь собой, о Нуска, воспарит к богам!
Ревущее пламя взмыло к небу и, объятая священным огнем
земная оплодотворяющая сила вознеслась к чертогам светлой
Инанны. Пока пылал костер, на него сыпали пепел от навоза
священной белой коровы. Толпа, окружив костер, весело пела и
плясала вокруг огня, высоко подпрыгивая под ритмичный гул
больших барабанов. Женщины бросали в огонь свои венки и
гирлянды и просили богиню о ниспослании им доброго здоровья,
потомства и крепкой семьи. Когда костер догорел, восемь жрецов
вынесли по три деревянных шеста с резными навершиями в виде
фаллоса, символа неуничтожимости жизни, и, оттеснив толпу,
воткнули их в землю у входа в святилище, образовав большой
круг. Около каждого шеста они поставили по восемь дымящихся
глиняных курильниц со смесью мирры, конопляного семени и серы,
очищающей от скверны.
Вновь забили маленькие барабаны, и в центре круга водрузили
два увитых гирляндами живых цветов ложа, на которых возлежали
накрытые огненно-желтым покрывалом золотые Инанна и Думузи
в венках из колосьев. Вокруг брачной постели богов расставили
красные горшки с латуком, возвращающим мужчинам половую
силу, а женщинам — плодовитость. Главный жрец вывел за собой в круг троих обнаженных жрецов с выбеленными лицами, в зеленых головных повязках и ожерельях из фиников. За ними сразу же вошли в круг четыре обнаженные дочери Инанны в алебастровых масках, с желтыми лентами в распущенных волосах.
Размеренно и спокойно зазвучали флейты, глухо загудели
барабаны. Ритмичные движения плеч и бедер двух групп
танцующих, плавные и мягкие, выражали томление в ожидании
встречи. Стройные и гибкие, они легко и изящно танцевали,
кружась двойным кругом вокруг богов, то опустив в землю глаза
и часто застывая в зовущих позах, то стоя на коленях и
раскачиваясь во все стороны, то изгибаясь до земли. Гром барабанов вознёсся к небу, и движения танцоров сделались порывистыми и более
страстными. Наконец, Инанна и Думузи встретились: пальцы
танцующих соприкоснулись, и они попарно взялись за руки. Ритм
танца замедлился, изнемогая от страсти, забормотали арфы,
движения и позы стали ласкающими, обволакивающими.
Всякий раз, после длительного целомудрия, к Инанне, по ее воле,
возвращалась девственность как еще не растраченная, не
использованная энергия возрождения и обновления природы, жизни.
Иеродулы приникли к жрецам-танцорам, воркуя, целуя живот и
грудь, обвили их тела руками, как лианы деревья. Затем, поставив
ногу на ступню партнера, каждая жрица другой ногой обхватила
бедро мужчины, словно бы влезая на него. Жрецы, опустив руки
на женские бедра, прижали их к своим и слегка волновали
покачиванием. Томные, призывные звуки гимна воспарили над
возлежащими богами:
"О, Инанна, твое лоно — это твое поле.
Я вспашу его для тебя!"
"Ласки полны слова его,
Мой господин достоин светлого лона.
О, господин, как сладко твое желание для души!
Владыка Думузи достоин светлого лона".
Облака тяжелого, густого дыма дурманящих ароматных курений, клубившихся из чаш, окутали танцующих тёмной пеленой.
Возбужденные, распалившиеся, влекомые необузданной силой,
зрители как бы нехотя входили в круг по одному. Рядом тотчас же
появлялись обнаженные жрец или жрица в маске и оплетали руками
вошедшего. Жрецы-танцоры, отображая мощь и пламень
божественных объятий после длительной разлуки, тоски и скорби
демонстрировали шестьдесят четыре способа соития. Жгучее
желание слиться с богами, приобщиться к их радости, к ликованию
природы, обуяло каждого. Самозабвенно отдались неистовству
танца вечного плодородия и гончар, и оружейник, и ткач со своими
и чужими женами. Кому не хватало места в круге, танцевали среди
пальм священной рощи.
Аннипад отыскал Пэаби у костра и в темноте, в толкучке,
незаметно увлек оробевшую девушку за собой. Аннипад был на
празднике один, без своего друга Урбагара, ибо еще не истек год со дня гибели брата кормчего. Юноша взял руки Пэаби и закрыл
ими свои глаза, затем, коснувшись ее лба губами, он на коленях
поклялся светлой Инанной, что, несмотря на занятость, постоянно
думал о ней; что он счастлив вновь быть рядом, видеть ее,
прикасаться к ее руке; что его сердце, до краев наполненное
любовью, горячо стремилось к ней.
Пэаби ликовала: Великая богиня помнила о ней! "О господин
мой," — только и смогла вымолвить она чуть слышно. Душа ее,
истерзанная муками неразделенной любви, обожженная огнем
неутоленной страсти, не чаявшая исцеления, неожиданно обрела
покой и отраду. Аннипад, сжав руку девушки, позвал ее в круг, и
она пошла за ним, хотя по обычаю в этом танце могли участвовать
лишь юноша и девушка, предназначенные друг другу в супруги.
Постепенно, приходя в исступление от оглушительной дроби
барабанов и сладковатых дурманящих курений, люди все
сладострастнее, все нетерпеливее кружились в экстатическом
танце приближающегося соития. Ощущение реальности про-
исходящего исчезло. Каждый мужчина чувствовал себя Думузи
и безоглядно вверялся требовательной, капризной женской воле
богини
Неожиданно какой-нибудь юноша, бурливший нетерпением,
обнимая и пылко целуя жрицу, невзначай сдвигал с нее маску,
дарующую ему задумчивый, проникновенный взгляд прекрасных
сливовидных глаз и лукавую, едва уловимую улыбку сомкнутых
губ Инанны. Разглядев под личиной божества простое, земное
женское лицо телицы Инанны, юноша в чаду экстаза постепенно
осознавал, что в его объятьях не богиня, а обыкновенная, заурядная
жрица, и потрясенный, убитый этим открытием, он отталкивал от
себя женщину и в смятении бросался в святилище к истинной
богине, судорожно срывая на бегу одежду. С бешено бьющимся
сердцем он неистово хватал острый каменный нож, лежащий на
алтаре, и оскоплял себя. Испытывая нестерпимую и, в то же время,
сладостную боль, жертвующий свою мужскую силу человек бросал все это на алтарь, отдаваясь без остатка богине, служа ей в последний раз как мужчина.
Жрецы-кастраты, готовые к проявлению подобного исступления, заботились о таких людях. Их кротко и ласково успокаивали, останавливали кровь и утешали. Отныне юноше, так решительно доказавшему свою любовь к богу, надлежало быть жрецом в одном из храмов Города. Человек, добровольно принесший в дар одну из величайших радостей земного бытия, был уважаем в общине.
Оргия оплодотворения охватила всю рощу. Отовсюду неслись
частые, прерывистые вздохи, томные, сдавленные стоны и
короткие вскрикивания. В обряд оргии были вовлечены и животные
священного стада Инанны. В чаду праздничного разгула вседозволенности обычные ограничения нравственности уступили место выплеснувшимся на свободу темным и разнузданным людским страстям.
Грохот барабанов и всеобщая вакханалия раздражали Аннипада, мешали ему, чего в прежние дни храмовых праздников он за собой не
замечал. Его ничем не омраченное чувство требовало уединения
и покоя. Обняв Пэаби за плечи, он осторожно извлек прерывисто
дышавшую, трепещущую девушку из круга и повел ее в дальний
глухой угол священной рощи.
Барабаны смолкли. Возбуждение ночи постепенно схлынуло, и время от времени раздававшиеся смех и голоса затихли. Праздник
прервался, и в храме воцарилось безмолвие. Только пальмы слегка
покачивались и шумели под порывами налетавшего легкого
ветерка, да слышалось неумолчное стрекотанье цикад. Вспорхнула
красно-бурая горлица, священная птица Инанны, и снова, нежно
воркуя, исчезла в глубине кроны.
Когда влюбленные остановились в густой тени деревьев, Пэаби,
дрожа от волнения и не в силах противиться чувству, прильнула к
Аннипаду, обняла его, покрыла в безмолвной мольбе поцелуями
грудь юноши и, не раскрывая объятий, опустилась к его ногам.
— О Великая богиня, чист и светел тот, кто исполняет твои
повеления, — застонав, произнесла она прерывающимся шепотом.
— Пэаби, сердце мое, твой голос звучит, словно шелест северного
ветра. Я ловлю сладкое дыхание твоего рта. Я упиваюсь им! —
Юноша, с пунцовым, горящим от любовного томления лицом,
отрешенно закрыл глаза и медленно нагнулся к ней. Встав на
колени, он нежно обнял, привлек к себе девушку, и долгим пылким
поцелуем приник к ее губам. Страсть первой любви овладела ими
и опалила жарким, божественным пламенем Инанны. Окружающее сделалось призрачным и исчезло. Безмерное вожделение затопило их души и понесло на волнах забвения. Время остановилось. Земля благодатным ложем широко расстелилась перед неистовым порывом, а пальмы заботливо укрыли влюбленных покровом своих густых крон.
— О мой бог, Пэаби, как хмельной напиток сладостны твои
чресла. Сладость в чреслах твоих! — шептал охваченный восторгом
юноша.
В лазурном небе вспыхнули лучи диадемы Ута и коснулись
земли. Стало светать, и влюбленные, в молитве шевеля губами,
приветствовали поклоном восходящее Солнце. Юноша и девушка,
испив блаженство взаимной любви полной чашей, сели и прижались
друг к другу. Могло ли счастье единения двух простых юных душ
быть более полным! Проснулись и заворковали горлицы, и юноша
в дуновении ветра явственно услыхал сквозь лепет деревьев, что
кто-то его окликает.
— Аннипад! Я, Инанна, возлюбила тебя, о прекрасный юноша!
Дарую тебе эту, избранную моим светлым сердцем, девушку в
жены. Береги ее и помни: твое счастье, твое будущее — в ней. Вы
будете любить друг друга всегда.
Аннипад, отстранившись от Пэаби, стал на колени и поцеловал
землю священной рощи.
— О богиня любви, твой голос вошел мне в душу! Разве возможен
дар лучше и желаннее этого! О прекрасная богиня, где найти слова
благодарности, достойные тебя? Владычица, нет у тебя раба более
преданного, чем я! — Юноша с радостной улыбкой повернулся к
Пэаби, но по ее спокойному, умиротворенному лицу сразу понял,
что она ничего не слышала: женщины и простолюдины,— люди, не
посвященные в таинства, не обладали даром непосредственного
общения с богами. Он бережно поднял свою Пэаби, и они,
обнявшись, пошли по пустынным улицам спящего после
утомительного ночного веселья Города. Развевающиеся ленты радужным соцветием приветствовали осененную божьим благословением молодую чету.
У калитки своего дома Пэаби внезапно почувствовала, что к
безмятежной радости, всецело затопившей ее, начало примешиваться быстро поднимавшееся откуда-то изнутри беспокойство.
Ей очень не хотелось встретить во дворе отца и в присутствии
Аннипада отвечать на его расспросы о том, почему она бросила
