Ничего не произошло — Керенский попросту не заметил появления нового лица, он кричал, по-видимому, обращаясь к кому-то конкретному в партере: ...— В этот час, когда государство от сознательного или бессознательного предательства уже находится на краю гибели!
— Игнорирует змее-бобрик, — пробормотала Лоуд. — Ничего, мы это предвидели. Светлоледя, там, в саквояже пледик имеется. Разверни и встряхни хорошенько.
— Блох где-то набралась? — предположила Катрин, слегка теряющая логику происходящего.
— Шутишь еще?! В такой момент?! — возмутилась оборотень, бесстрашно стоя на перилах.
Действительно, было не до шуток. В саквояже нашлось одеяльце — опять же лоскутное, очень похожее на утерянное во время героического побега в коридорах Зимнего. Катрин уловила смысл действа, широко развернула порядком измятое одеяльце, встряхнула над перилами и шепотом провозгласила:
— Тинтаджский 'Ворон' — чемпион!
...— Я прошу от имени страны, я требую! — яростно бросал в зал министр-председатель. — Может ли мы исполнить свой долг с уверенностью в полной поддержке этого высокого собрания?!
Широкое движение на крайнем балконе привлекло его внимание, Керенский инстинктивно вздрогнул, увидев пестрое пятно, вызывавшее смутные, но определенно неприятные эмоции. Развернутый на мгновение цветастый флаг уже смялся-сложился. Александр Федорович испытал краткое облегчение и тут увидел стоящего на перилах человека. Надвинутая на глаза кепка, скуластое лицо, бородка, сложенные на груди руки... Стоявший казался очень велик ростом. Это снизу он так выглядит. На миг взгляды скрестились — как же пронзителен и презрителен взгляд этих прищуренных глаз. Он, Ленин. Но откуда?! Этого не может быть!
...— Временное правительство упрекают..., упрекают... — сбился голос оратора.
Александр Федорович сморгнул — конечно, никакого Ульянова на балконе не было. И быть не могло! Усталость, галлюцинация, мираж...
— Нас упрекают, упре...
— Александр Федорович, что с вами? — встревожено спросил председательствующий. — Может быть, воды?
— Да. Да, пожалуй.
Керенский принял поданный секретарем стакан. Вода оказалась отвратительно тепловатой. Оратор, с отвращением глотая, взглянул наверх, на тот крайний, опасный балкон. Никакого Ленина, естественно. Стоял там кто-то в военной форме, мирно курил папироску. Вот снял фуражку, огладил широкую, холеную бородку, глянул с неизмеримой печалью.
Разум отказывался верить. Пусть Ульянов, допустим, пусть... Но царь?! Мгновенно вспомнилась встреча со свергнутым самодержцем на Царскосельском вокзале, перед отъездом арестованных Романовых в ссылку. Где он сейчас, беглый Романов? По неопределенным донесениям разведки, где-то на Памире. Или вернулся в Петроград?! Нет, не может быть.
Николай Кровавый глянул с высоты балкона и с печальной торжественностью перекрестил оратора. Широкие благословляющие движения царской длани с зажатой между пальцев дымящейся папироской... Александр Федорович зажмурился.
В зале встревоженно задвигались.
— Вам нехорошо? — настойчиво спросил председательствующий. — Объявить перерыв?
Неужели они ничего не видят?! Проклятый балкон. Это все переутомление, это бесконечное чувство тревоги, ответственности за судьбу страны, боль за несчастную издерганную России.
— Никакого перерыва! — прохрипел Александр Федорович и решительно влил в себя остатки воды. — Я продолжаю. В тот час, когда мы стоим на пороге гибели государства...
— Стойкий, гадюка, — признала Лоуд, туша окурок о пол балкона. — Редкий случай в моей практике. Но мы его доконаем.
Шпионки пригнувшись, сидели за балюстрадой балкона.
— Политики они такие. Слушай, хорош уже представляться, — попросила, морщась, Катрин. — Кукольный театр какой-то.
— Куклы в секс-шопе. А так да, весь мир театр. Красоту убери, фуражку надень. Хорошая фуражка, между прочим, для тебя берегла. Шестнадцать целковых однако!
Катрин, страдая, сдернула косынку, натянула фуражку — оказалась в самый раз.
...— Мы непоколебимо уверены в скором падении шайки предателей..., — рвал правду оратор, а взгляд его неудержимо восходил вправо вверх — к бредовому балкону. Нет там никого, нет. Нужно взглянуть, убедиться, сконцентрироваться на речи...
Были. Оба. По-товарищески укрытые одним пледом, Ульянов-Ленин обвиняющее указывал на трибуну и что-то втолковывал бывшему монарху, тот, склонив голову и облокотившись о перила, согласно кивал фуражкой. Рядом с беседующими стояла бутылка шампанского с невыносимо яркой, пошлой наклейкой. Это заговор. Противоестественный, наглый, чудовищный заговор!
Глядя в глаза оратора со своей балконной вершины, вождь большевиков подмигнул и издевательским помахал-поприветствовал рукой, на кисти — неожиданно широкой, с весло размером — отчетливо мелькнул криво вытатуированный якорь.
В глазах Александра Федоровича потемнело...
— Врача, врача! — кричали внизу, у трибуны копошились люди, пытавшиеся поднять рухнувшего оратора.
— Это, гкстати, нас кличут, — Лоуд поспешно упихивала в саквояж реквизиторское одеяло. — Сестрица, вы бы оптимистичнее на мир смотрели. А то больной вас узрит, так ему вообще 'моменто морэ' приглючится.
Бессознательную жертву перехватили уже на лестнице. Павшего на посту министра-председателя несли в два десятка рук.
— Ну куда вы таг, куда? — издали завопил л-эскулап. — Явный гипертонический гриз, а вы головой вперед. Ногами, ногами нужно. Кровь не скгущайте. В автомобиль и мою гклинику немедля! Сестра, дверь шире! Адъюгтант, в сторону! Растрясете, глупый вы человег.
На появление больного Колька-шофер и глазом не моргнул.
— Куда?
— Да в Зимний сначала кати, — л-врач спихнул с подножки адъютанта. — Вы, вашблогородь, во дворце догоните. Больному полотенгце, зубную щетгу, полис медстрахования взять надобно. В нашей гклинике с этим строго.
'Лорин' рванул по мостовой, следом бежали офицеры и парламентарии, что-то кричали.
— А ты откуда про карту медстраховки знаешь? — туповато поинтересовалась Катрин, вновь выведенная из равновесия бешеным аллюром хромоного-скачущих событий.
— Что ж я, вообще туповатое? — оскорбился л-доктор. — В научных целях проходил диспансеризацию и общее обследование. Вообще-то, меня больше УЗИ интересовало, но все равно в регистратуре всякими формальностями замучили. Бюрократы! Попозже расскажу. Вы, сестра, велите кучеру остановиться.
Катрин сообразила, что Колька видит незнакомого пожилого врача, что не совсем удобно.
Остановились, врач, ворча, отправился во тьму.
— Николай, у тебя вода есть? — спросила Катрин, с тревогой глядя на бледное лицо Керенского — тот лежал, откинувшись на спинку автомобильного дивана и в сознание приходить не спешил.
— А как же, — юный водитель пошарил под сиденьем и извлек чудовищного вида жестяную флягу. — Катерина Олеговна, а этот гражданин на кого-то похож. Особенно прической.
— Все мы на кого-то похожи, — пробормотала шпионкой, пытаясь аккуратно плеснуть водой в лицо обеспамятевшей жертве жестоких иллюзий.
Получилось неаккуратно, да еще самой флягой по лбу заехала, но, в общем, помогло.
Александр Федорович зафыркал, слегка захлебнувшись, открыл глаза. Катрин принялась вытирать его лицо косынкой.
— Вы? — без особого удивления уточнил Керенский.
— Я, — призналась шпионка.
— А Ульянов?
— Успокойтесь, нет здесь никакого Ульянова.
— Верно, самого Ульянова мне возить еще не довелось, — с сожалением подтвердил с переднего сидения честный Колька.
— А Романова? — осторожно уточнил министр-председатель.
— Еще чего не хватало?! — возмутился водитель. — Я этих самодержцев вообще презираю.
Слегка успокоившийся Александр Федорович уклонился от рук фальшивой медсестры, достал носовой платок, принялся приводить себя в порядок самостоятельно и поинтересовался:
— Что, собственно, случилось?
— Вы потеряли сознание, прибежал доктор, повезли вас в больницу. Вы совершенно изнурены, вам бы действительно отдохнуть.
— Я не могу позволить себе отдыха! — привычный пафос начал просыпаться в мужественном лидере Временного правительства.
— Вы же почти в отпуске. По состоянию здоровья, — удивились из темноты — к автомобилю подходила товарищ Островитянская. — Так с трибуны и заявили.
— Я подал в отставку?! — ужаснулся Керенский и попытался вскочить.
— Не подали, — Катрин удержала пострадавшего. — Подошли к этому моменту и в обморок ударились.
— Я не уходил и не уйду!
— Это верно. Капитан должен погибнуть на капитанском мостике, — Лоуд забралась в машину. — Пусть корабль идет на рифы, пусть команда жидко обгадилась и бунтует, никакого послабления! Честь! Геройская гибель и прощальная закатная речь героя. В синематографе такое очень любят.
— Вы вообще кто? — заподозрил неладное Керенский.
— Представитель переговорного штаба ВРК, зав Общего орготдела товарищ Островитянская, — оборотень с достоинством развернула мандат.
— Я заложник? — надменно осведомился министр-председатель.
— Вы?! — поразилась Островитянская. — А на кой чертт нам такое счастье... Прошу прощения, я в смысле, не нужны нам заложники. Ситуация и так полностью в наших руках. Зимний пока не берем исключительно во избежание случайных жертв и утери предметов большой художественной ценности. Собственно, вы к нам как раз случайно прицепились. Я вела переговоры в Мариинском, а тут шум, крик — человеку плохо. Доктор суетится, в больницу везти нужно. А где ваша охрана и адъютанты — вообще непонятно. Ну, авто у нас есть, пришлось оказывать помощь и содействие. Считайте как хотите, но мы, ВРК, не лишены гуманизма. Как, вы, кстати, себя чувствуете?
— Я? — Александр Федорович потрогал промокший френч на груди. — Слабость, а так неплохо. Но куда вы меня везете?
— Доктор сказал 'в клинику', но потом передумал, приказал 'строжайший домашний покой' и слез с экипажа, — исчерпывающе объяснила оборотень. — Вот, общеукрепляющие пилюли передал. Швейцарские, патентованные. Кстати, нам всем не помешает.
Лоуд развернула красно-белую упаковку с пилюлями, все сунули себя в рот по таблетке общеукрепляющего и задумались.
— Так что вы теперь собираетесь делать? — уточнил все еще слегка нервничающий Александр Федорович.
— Как что? — удивилась оборотень. — Довезем вас до дома. В смысле до Зимнего. Ляжете у себя в кабинетике, выпьете чаю, непременно горячего, непременно! И хорошенько выспитесь. Указания врача лучше выполнять, да и вообще с гипертонией шутки плохи. Ну, вы и сами знаете.
— Я не за собственную жизнь опасаюсь, — довольно спокойно пояснил Керенский. — Я спрашиваю, что собирается делать ВРК, Ленин и прочие ваши главари?
— У нас не банда, а партия, следовательно, у нас руководители, — поправила товарищ Островитянская. — Давайте без оскорбительных наездов. Что касается 'что делать'... А у нас есть выбор? Власть вы упустили, нам ничего не остается, как взять ответственность на себя.
— Еще ничего не решено! — запротестовал Керенский. — С фронта подходят верные нам части...
— Продлить агонию желаете? — уточнила оборотень. — Ну-ну. И да потекут по Невскому кровавые реки, так?
— Не мы это конституционное преступление провоцируем! — начал повышать голос министр-председатель.
— Граждане и товарищи, — попросила, посасывая таблетку витамина С, Катрин. — Ночь, тишина, сидим в машине, дух переводим. Ну к чему шуметь? Александр Федорович, вы лицо облеченное немалой властью, могу я вас чисто по-женски попросить — давайте приложим максимум усилий и обойдемся без крови?
— От лица автомобильной общественности присоединяюсь к данной просьбе, — счел уместным подать голос поднабравшийся политического ума-разума Колька. — Если вы и вправду Керенский, так давайте как-то выруливать и не газовать. У меня, между прочим, один дядька в Ораниенбаумской школе прапорщиков, а другой в Красной гвардии на 'Айвазе'[2]. Оба пока живы, но мало ли... По Питеру немецкие пулеметчики бегают, а вы тут взялись пушки друг на друга выкатывать.
— Откуда вы вообще набрались этих басен про немецких пулеметчиков? Кто распускает эти слухи? — не выдержал Александр Федорович.
— Помилуйте, какие слухи? — возмутилась Катрин. — Вам, что, вообще ни о чем не докладывают?
— Мне вон — сегодня весь кузов сзади издырявили, — поддержал Колька. — Гляньте, гляньте — как дадут пулеметом из окна. Такая полировка, это ж... Гады, одно слово!
Керенский оглянулся и действительно внимательно осмотрел уродливые дыры на багажнике.
— Третья сила, — вздохнула Лоуд. — Всю игру нам ломает. Между прочим, стреляют по безоружным женщинам. По мне, к примеру.
— Зато ваша соучастница мне бок револьвером продавила, — парировал Керенский.
— Ношу исключительно для самозащиты, — Катрин попыталась отодвинуться. — Время беспокойное, вы уж простите, Александр Федорович.
— Далек от мысли вас обвинять и упрекать. Ситуация в городе действительно ужасная. И мы практически бессильны, — признался министр-председатель.
— Слушайте, а давайте попробуем компромисс подсечь и выудить, — сказала Лоуд, разворачивая остатки витаминки. — Есть же такое красивое греческое[3] слово. Вы как к такой идее относитесь, гражданин Керенский?
— Давайте уж свой наркотик, — Александр Федорович, сунул под язык большую таблетку. — Как отношусь? Какой компромисс может у нас состояться? Мы покинули конституционное поле, ступили в трясину анархии...
— Передача власти 'под давлением обстоятельств'? — предположила Катрин. — Дальнейший открытый судебный процесс, оспаривающий произошедшие антиконституционные события, далее полное восстановление справедливости при избрании Учредительного собрания.
— Ерунда и вопиюще безграмотные формулировки, — поморщился Керенский. — Совершенно иначе нужно подходить к процедуре...
Машина стояла в тени Исаакиевского собора, а в ней сидели удивительно самонадеянные субъекты и пытались решить абсолютно неразрешимую задачу.
________________________________________
[1] Каторжная-арестантская песня, слова, музыка, варианты — все народное.
[2] Завод акционерного общества 'Я.М. Айваз' по производству 'разного рода машин и технических изделий'.
[3] Вообще-то слово латинское, но в силу определенной кособокости полученного образования, оборотню присуще относить все античное на счет греков.
Глава шестнадцатая. Последний пулемет
Ресторан 'Альберт' Невский 18
29 часов до часа Х.
'...Они побегут, они неизбежно сгинут. Все 'они' эти...,' — перо на миг замерло, тут же продолжило — '...эти мальчишки с безумными расширенными глазами, губастыми и голодными ртами безмозглых горлопанов. Исчезнут матросы с огромными маузерами на поясе, пьяная солдатня, карманные воры, вопящие 'о равенстве', уголовные злодеи с малограмотными мандатами, всякие бритые щеголи во френчах и пенсне. Профессиональные революционеры сожрут сами себя и издохнут в корчах несварения. Сейчас весь огромный город не живет, он сидит по домам. Город чувствует себя завоеванным, изнасилованным каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, казались нашим предкам печенеги, хазары, раскосые скифы...' Островерхие буквы, бежали из-под пера, в конце слов сходя на нет, словно пустеющий пулеметный магазин. 'Изменники России лепечут — 'революция — стихия'. Но холера, землетрясение, чума — тоже стихии. С ними можно и должно бороться! Каленым железом, пулями, штыками, динамитом. Да, мы взяли оружие...'
