Узкие врата

Стоп, а она ведь и не принцесса, мелькнуло у Алана в голове. Стефан сказал — род продолжается по прямой линии, а это значит — от отца к сыну! Значит, кровь короля — в Артуровском отце. Интересно, где же тогда Присциллин муж? И вообще — если он на свете, живет ли в этой квартирке, живет ли вообще?..

По всему было похоже, что нет. Потому что оторванная ручка у буфета — не то, чему позволит быть в своем доме взрослый мужчина, особенно если он из рода королей. И потолок не белен явно не первый год... А кроме того, с отцом и мужем эта семья не прозябала бы в такой комнатенке.

Да и искать тогда надо было бы не мальчика, запоздало понял Алан. А если именно Артур — тот, кого они ищут, значит, нет у него никакого отца.

...А может, он — незаконный сын?.. Или, может быть, они все-таки опоздали, и отец его недавно погиб, наконец настигнутый силой Врага, и не спасло его тайное убежище в Богом забытом городишке Файт?..

Алан потряс головой, разгоняя толпу несвоевременных мыслей. Чем гадать, не лучше ли попробовать узнать, как оно было на самом деле?

— Мы ведь с Артом — вдвоем на целом свете, — продолжала Присцилла, невольно отвечая на один из Алановских вопросов. — Обычно он внимательный, с ним такого никогда... да, никогда не происходило! Просто последнее время он очень подавленный, нервный; понимаете, молодые люди, у него друга убили какие-то хулиганы, а еще один друг в больнице, вот Арти как во сне и ходит, опомниться не может... Если бы не вы, я просто не знаю, что бы мы делали.

Фил с Аланом переглянулись. Потом черный рыцарь быстро спрятал тревожный взгляд за дымком, ароматным облачком встававшим над чашкою.

— А сколько ему, Арту? — невзначай спросил Алан, прихлебывая чай — отличный чай, с бергамотом, видно, хозяйка расстаралась для спасителей сына, вынула из буфета заветную пачечку...

— Скоро тринадцать, — с готовностью отвечала Присцилла, и в самом ее тоне, в том, как она говорила о сыне, Алан прочел золотую любовь, огромную тревогу... Эта женщина любила Артура. Может быть, даже слишком любила.

— Он в Файте и родился? — продолжал Алан спрашивать невзначай, стараясь, чтобы голос его звучал не слишком заинтересованно. Подмывало спросить, кто Артуров отец — или кто был Артуров отец, если вам так угодно. Но он сдерживался изо всех сил, стараясь не насторожить эту и без того настороженную женщину. Подумаешь, человек из вежливости распрашивает хозяйку о ее сыне. Алан даже смотреть предпочитал не на нее, а в окно — на убогий дворик с качелями посередке, в тени осенних тополей...

Однако Присцилла все равно напряглась. Слишком сильно, слишком неоправданно для такого пустячного вопроса. Она даже — или Алану показалось? — слегка вздрогнула, со стуком ставя чашку на блюдечко.

— Н-нет... Мы приезжие. Но практически с самого раннего детства Арти тут живет... А что, разве это имеет значе...

Маму неожиданно выручил сын.

— Ма-ам! — из комнаты раздался просительный голос, и Присцилла, едва не опрокинув стул, бросилась на зов, послав гостям извиняющуюся улыбку. Из-за двери вскоре послышались их голоса — Артов упрашивающий и Присциллин, настойчиво-уговаривающий. Кажется, он чего-то хотел, а она ему не разрешала.

Фил беззвучно присвистнул, показывая глазами в направлении комнаты.

— Ничего себе дамочка. Тебе не кажется, что наша королева-мать слишком нервная? Дергается от любого пустяка, как будто за ее ненаглядным сыном полиция охотится!

Алан быстро покивал. Еще бы ему так не казалось! Присцилла Кристиана вела себя так, будто у нее под ванной лежал незахороненный труп убитого ею мэра города, а они с Филом были следователями.

— Ага.

— Интересно, почему это она так? — Фил недоуменно подвигал густыми бровями. — Не может быть, чтобы за ней ходили полчища врагов, желая отнять сыночка...

И тут — два озарения, это, пожалуй, много за один вечер — но оно случилось опять. И с такой силой, что Алан, только что набравший в рот чая, закашлялся, едва успев его проглотить — не в то горло. Всегда готовый помочь Фил как раз стучал его по спине своей железной ладонью, когда вернулась Артова матушка, снова осторожненько села на краешек стула, теребя пальцами завязочки халата.

— Извините, молодые люди, что я вас так вот покинула... Но там у сына что-то стряслось...

Алан, конечно, был дурак. И совершенно прав был Фил, сообщивший ему об этом при первой же возможности — когда через пять минут они снова оказались на улице, за облезлой дверью подъезда. Еще бы он был не дурак — за одну секундочку испортивший всю хрупкую связь, которая только-только начала устанавливаться меж ними и худой маленькой женщиной в желтом халате, знавшей столько всего неоценимо важного!.. Надо же было так в лоб и спросить без зазрения совести... Только по той причине, что в глупую голову пришло некое знание, которое нельзя было удержать в себе и не попытаться проверить!

— А он — ваш родной сын? — спросил дурацкий Алан, как из пушки выстрелил. И нечего удивляться, что госпожа Присцилла побледнела до голубизны и выронила чашку — к счастью, почти пустую, но громко прокатившуюся по столу... Женщина рывком поднялась, сжимая замком худые пальцы. Так, наверное, вставали на пороге пещеры худые и оголодавшие саблезубые тигрицы, если какой-нибудь неразумный дикарь приходил покуситься на саблезубого тигренка.

— Вот что, молодые люди, — проговорила она медленно, но так доходчиво, что Фил одним глотком допил содержимое своей чашки и тоже встал, готовый собираться и немедленно проваливать. Алан, правда, продолжал сидеть, завороженный преображением суетливой домохозяйки — в нечто вроде валькирии.

— Вот что, ступайте-ка вы отсюда и больше не суйтесь не в свое дело. А если еще раз хотя бы подойдете близко к моему сыну — я вызову полицию. Я не шучу.

Она не шутила, кто бы мог сомневаться. И более ясно ответить на Алановский дурацкий вопрос она тоже не могла.

— Не знаю, спасли вы моего сына или нет, и что вам от него нужно — тоже не знаю, — голос женщины опасно повысился, и Артур, из своего тюремного заключения поуявший неладное, вопросительно подал голос: "Мам? Что..." — И знать я ничего не желаю. Но я вас предупредила. Я на вас управу найду, не сомневайтесь. А теперь уходите из моего дома, и надеюсь, мы больше не встретимся.

— Мам, чего у вас там... — голос Артура зазвучал еще отчетливей, и он возник на пороге комнаты, бледненький и босоногий, завернутый в клетчатый плед на манер древнего романца.

Мать бросила на него леденящий взгляд, которому он, однако, не подчинился; следующий леденящий взгляд предназначался более понятливым гостям, и через пару минут, не перемолвившись друг с другом ни словечком, оба друга уже оказались на лестничной площадке — в кое-как зашнурованных ботинках, с рюкзаками на плечах и с еще не до конца испарившимся вкусом бергамотового чая во рту.

— Спасибо за обед, — растерянно сказал Алан захлопнутой перед ним двери. Фил уже топал вниз по лестнице, и шаги его гулко отдавались в лестничных пролетах; и поделать тут было нечего — Алан вздохнул, поправил лямки рюкзака и затопал за товарщем следом.

На улице Фил, не оборачиваясь, сказал ему только одно слово, и в кои-то веки Алан в ответ не протестовал, а покаянно кивнул.

— Дурак.

— Ага.

И через несколько шагов, словно оправдываясь (хотя непонятно, почему это он должен перед Филом оправдываться, в конце концов, они, кажется, нашли кого искали, и это все благодаря его, Алана, смекалке...):

— Но понимаешь, я так это внезапно подумал, что вопрос сам выскочил... И потом, теперь мы зато знаем, что Артур — приемыш, а не родной сын. И что эта женщина чего-то боится. А это ведь уже много, правда же?.. И еще мы знаем, где он живет, так что сможем его сами найти... Хоть завтра.

На выходе со двора пилигримам пришлось посторониться, чтобы пропустить небольшую, может быть, единственную на весь город машину службы Зеленого Креста.

...— Эрих.

— А?..

— Ты сл...

Но сообразить, что Фил имеет в виду, он как всегда смог минуты на полторы позднее. А в первый-то миг хотел было возмутиться, куда это тот рыпается, когда надо тихо стоять за углом и ждать! Они добрались вслед за Артом уже почти что до самой цели — детская инфекционная больница белела за низким заборчиком, и будь Аланова воля — он бы постоял здесь тихонечко до того момента, когда мальчик закончит свои дела. Потому что мало у кого появится охота говорить о возвышенном, если ты шел в больницу к своему другу, а тебе не дали даже разузнать, что там к чему с его здоровьем!.. Вот после больницы — это пожалуйста, хоть с места в карьер...

И сдавленный, совсем тихий вскрик первым услышал, конечно же, Фил. Алан сообразил, что к чему, когда тот уже сорвался с места, и как всегда героический Эрих подоспел к концу спектакля, хотя на бегу, не додумавшись даже нагнуться за чем-нибудь тяжелым, успел увидеть все от начала до конца.

Это была крупная, черная с подпалинами собака, не то овчарка-переросток, не то бедный песий бастард, какая-нибудь помесь. Тварь примерно того же рода, что и седой Филимон из Стефановской деревни — может, даже и Филимонова родственница. Впрочем, вникать в ее родословную казалось особенно некогда: она уже чуть подсела для прыжка — без единого звука, без лая, с прямым, чуть опущенным к потрескавшемуся асфальту хвостом, с прижатыми ушами... Артур, притиснутый спиной к белой невысокой стенке ограды, держал перед собой сжатые в кулаки руки, словно примериваясь защищать грудь и лицо — а может, и бить в ответ, как это ни дико, и губы его, совсем бесцветные, закушенные, сжались в ниточку. Тот единственный короткий вскрик, сорвавшийся с его губ, явно был вырван не страхом, а неожиданностью. Этот дурень не собирался, видит Бог, не собирался звать на помощь, и хотя было уже совершеннейшим образом поздно, глаза его метнулись чуть вниз, в поисках — чего? Палки? Камня? Да чего угодно.

Как в замедленной съемке, черная с подпалинами тварь подсела на задних ногах, видно было, как напряглись ее кривые жилистые ляжки... В следующий миг в бок ей, уже почти летящей вперед, почти нацелившейся — выше защищающих рук, сметая все жалкие преграды — в бок ей с тупым звуком ударил обломок кирпича.

Сила удара, от которого послышался слабый хруст — наверное, ребра — слегка сбила траекторию полета. Да и полета не случилось: как-то хрипло буркнув от неожиданности, собака только подскочила почти на том же месте — разворачиваясь уже к новому врагу.

— Ну, собачка, — Фил приговаривал негромко и очень страшно, покачивая вторым обломком кирпича, серым, с торчащими обколотыми углами. Другой, освободившейся рукой он уже тянул из брючных петель свой толстый солдатский ремень, не глядя накручивая на руку его скрипящий конец.

— Ну, малышка. Ну, давай. Поди сюда.

Теперь собака оказалась повернута мордой к Алану, и он ясно различил беловатые клочья пены, падавшие с ее подвернутых кверху черных губ. Глаза у псины были почти совсем белые, и если вы думаете, что собаки не умеют щуриться — вы сильно ошибаетесь.

Алан был здесь совершенно лишним, он это прекрасно понял, встретившись со взглядом, которому самой природой положено быть карим и дружелюбным. Собак он никогда не боялся, вот никогдашеньки, но эта, эта — она была уже не совсем собака, она хотела кого-нибудь убить.

Следующий обломок кирпича пришелся ей как раз в оскаленную морду, куда-то в лоб. Собака взвизгнула, отпрыгивая и окончательно превращаясь в собаку из недостоверного монстра; кажется, дожидаться пинка горным ботинком в грудь или удара тяжеленной ременной пряжкой она не собиралась. Еще некоторое время поглядев врагу в глаза, роняя белые сгустки из пасти и алые — из пробитой треугольной черепушки, она наконец не выдержала поединка воль — и отступила, все урча и стараясь не разворачиваться спиной, и — слава Богу — побежала, припадая на обе правые ноги и мотаясь, как пьяная. Фил, медленно превращаясь из боевой машины — обратно в себя, опустил руку с ремнем и обернулся к человеку, спасенному им вот уже во второй раз. Лицо у Фила все еще было каменным, почти без черт — как желтоватая маска; но Алан, не успевший насториться на лад войны, хорошо разглядел все, что тот, наверное, еще не мог видеть.

Мальчик Артур напряженно выпрямился, выпуская из пальцев подобранный было им кирпичный снаряд — тот самый, первый, сломавший псине пару ребер. Глаза его не сразу обрели обычный светлый цвет и все еще казались слишком большими, но бледность словно испарилась, уступив место возбужденному румянцу. Мальчик с шумом выдохнул, переводя острый, резко осмысленный взгляд с одного помощника на другого; потом губы его дернулись, и он первым нарушил молчание, сказав:

— Спасибо.

Алан ответить "не за что" как-то не имел морального права и подавил в себе этот порыв; а Фил, похоже, просто не догадался. Он стоял посреди асфальтовой дорожки в черных узких трещинах (в детстве бывает такая игра — идешь по тортуару, не наступая на трещины, ни за что не наступая, даже если приходится для этого семенить. Или наоборот — делать великанские шаги...) Стоял безмолвно, широко расставив ноги, как герой боевика, и просовывал пояс в петли на своих черных джинсах. Так что вторую реплику нескладного разговора подать пришлось снова Артуру. Он облизал губы кончиком языка, глядя куда-то Алану за голову, и спросил очень спокойно, как только мог спокойно:

— Это ведь вы за мной следите? А зачем?

Фил от неожиданности выпустил из рук длинный конец ремня, легко хлестнувший его по ноге. Но Алан догадался, как нужно ответить — это была его часть, и здесь первым успел он, предварительно тоже зачем-то облизнув губы:

— Нет, Артур. Мы — те, кто хочет тебя спасти.

Тот вовсе не казался удивленным. Как ни странно, выражение, промелькнувшее на его узеньком лице, Алан скорее всего определил бы как облегчение. Словно сейчас мальчика невзначай освободили от какой-то страшной тяжести.

Он даже чуть-чуть пошатнулся. Или это так показалось. И оперся одной худой рукою о белую стену — не ладонью оперся, а кулаком с острыми выступающими костяшками.

— От кого?

Вопрос Артура прозвучал так естественно, и так много было в нем от огненного желания получить наконец ответ, так много давно неутоленной тревоги — что Алан едва не ответил. Но успел укусить себя за язык, памятуя неудачу в доме Присциллы, и сказал только, оглянувшись, чтобы проверить, не слышит ли кто:

— Артур, нам... Нам надо поговорить.

И прибавил запоздало, словно бы не от себя, а от лица Фила, озвучив некую его мысленную реплику, бывшую при нем с первой минуты:

— Не бойся.

И тут же понял, что это сказано напрасно.

— Я не боюсь, — дернул Артур узким плечом. Он казался особенно хрупким в слегка мешковатой джинсовой куртке — то ли с чужого плеча, то ли просто купленной "на вырост"... И Алан поверил, что тот правда не боится, и хотел сказать, что не собирался его обидеть — но на этот раз все же догадался больше ничего не говорить. Только почему-то еще раз обвел языком губы.