Не видел он уже, как из ворот селения вырвалась огненная стена, и упала на орочье войско, пожирая воинов. Не слышал их предсмертных, полных муки, криков. Не знал, что обратилось его войско в бегство, оставляя у стен селения обгорелые тела орков и вулкорков. Ничего этого не узнал Уран-гхор, лежавший в беспамятстве, опутанный волшебной сетью. Его ждали страшные испытания. Все горе было впереди.
* * *
Два дня, оставшиеся до суда и данные Вериллием для раздумий, прошли незаметно. Скучать мне не приходилось. С утра в камере появлялся Падерик со своими прихвостнями и пытался уговорить сделать признание в покушении на императора. Вопреки моим опасениям, пыток храмовники не применяли. Видно, Верховный не оставлял надежды заполучить соратника в моем лице, и желал, чтобы лицо это было целым. Палач каждый раз скрипел зубами, раскладывая жуткие, но бесполезные инструменты, а потом снова их убирая. Так что, особых мучений визиты Великого отца мне не приносили, если не считать эстетических страданий, возникавших при виде его лоснящейся подлой физиономии и толстого трясущегося зада, скрыть который не могла даже широкая ряса. После душеспасительных бесед с Падериком наступало время разговоров с Вериллием. Здесь мне приходилось хуже. Бессильный гнев и ненависть, которые каждый раз охватывали меня при появлении этого человека, изматывали душу. Верховный вел себя ровно, разговаривал мягко, и все пытался убедить меня в необходимости перехода на его сторону. Странно, но я чувствовал, что действительно симпатичен ему. И это еще больше выбивало из колеи, потому что Вериллий вызывал у меня неизменное отвращение. Я старался выглядеть спокойным, и надеялся вытянуть из него хоть какие-нибудь сведения о моих друзьях. Но маг ловко уходил от ответа, из-за чего у меня возникли тяжелые подозрения. Быть может, их уже нет в живых? Или они находятся на пороге смерти, замученные палачом? У Верховного не было причин щадить парней, и он мог приказать пытать их, чтобы добиться рассказа о нашем путешествии через Зеленое сердце.
Хуже всего было, когда я оставался один. Особенно ночью. Обливаясь потом в душной камере, задыхаясь от вони и тяжелых испарений, исходящих от сырых стен, я не мог справиться с предчувствием смерти и тревогой за близких мне людей. Неужели нам суждено отправиться к Слепой невесте вот так, нелепо, бесславно, будучи оболганными и обвиненными в преступлениях, которых мы не совершали? На справедливость суда надежды не было, очевидно, что нас отправят на костер. Что с ребятами? Живы ли они, или их истерзанные тела уже зарыты на безымянном кладбище Счастливого местечка? Очень тревожила судьба мастера Триммлера. Ведь он тоже был с нами, там... Успокаивало лишь то, что к гномам в нашей империи относились с уважительной осторожностью. Правители Золотой цепи не оставляют своих подданных в беде, и если храмовники рискнут схватить сына гор, это грозит скандалом. А гномы поставляют самое лучшее оружие, доспехи, драгоценные камни, золото... Людям невыгодно с ними ссориться. Хотя в нынешние дикие времена, когда в стране творится неразбериха, ничего нельзя сказать наверняка. К тому же, могут устроить несчастный случай, просто для того, чтобы избавиться от опасного свидетеля. Сумел ли дядя Ге избежать ареста? Ведь его наверняка должны были схватить из-за меня. Вериллий ничего не говорил про моего приемного отца. А я не спрашивал, боясь напомнить о том, что существует еще один человек, который мне бесконечно дорог. Но больше всего я переживал за Дарианну, очутившуюся в лапах Верховного и его слуг. Она была фигурой, которая могла испортить магу его тщательно продуманную партию. Умная, смелая, решительная и абсолютно непокорная девушка являлась преградой для триумфального продвижения к вершине власти. Поэтому принцессу могла ждать печальная участь. Я лишь надеялся на то, что Вериллий не пойдет на убийство, дабы не вызывать нежелательные слухи. Спрашивать о Дарианне я тоже не мог: если бы маг заподозрил, что мне небезразлична ее судьба, у него появился бы дополнительный рычаг воздействия. И тогда уж точно девушка не избежала бы страданий. Что будет с Ридригом? Несчастный монарх, превращенный в слабоумного старика... Избавится ли от него Верховный, или оставит влачить жалкое существование бессмысленной развалины? И что станет с моей страной? Во что превратят внутренние распри, политические интриги, религиозный фанатизм и правление бесчестной клики процветающую империю? И снова хотелось выть от бессилия, от невозможности сделать что-то, от бессмысленности происходящего с нами...
Наступил день суда. Утром вместо Падерика в камеру вошел Вериллий.
— Ты не передумал, Рик? Еще не поздно...
Я промолчал, натягивая принесенную мне тюремщиком чистую рубаху. Уж не знаю, с чего они так расщедрились, может, решили, что преступник моего масштаба должен выглядеть прилично? Верховный вздохнул и молча удалился, а за мной явилась стража во главе с магом. Соединив кандалы на ногах и руках цепью, отчего мне пришлось согнуться, зачем-то завязали глаза. Какой смысл? А, понял! Чтобы сделать совсем уж беспомощным. А меня тут боятся! Потом я услышал бормотание волшебника, который время от времени прикасался ко мне кончиками холодных пальцев. Надо же, сколько заклятий наложили! Меня под руки провели по длинным коридорам тюрьмы, и, наконец, я ощутил, как кожи коснулось легкое дуновение ветерка и щеку приласкал нежный лучик утреннего солнца. Какое это было блаженство! Я вдохнул полной грудью, радуясь возможности хоть недолго побыть под открытым небом. Но меня тут же запихали в карету. Вскоре мы прибыли к зданию суда, с моих глаз сняли повязку, вытащили из экипажа и поволокли к крыльцу. Розоватый камень, из которого был построен дом, словно бы потускнел. А статуя Стратаны, раньше олицетворявшая для меня грозное, но справедливое возмездие, почему-то теперь вызывала отвращение. Я только сейчас заметил, какая подлая кровожадная радость написана на лице богини, как злобно сощурены ее глаза, как еле заметно приподняты в издевательской ухмылке уголки красивых губ.
В зале заседания суда меня поставили напротив стола жюри. На месте председателя восседал, конечно, Падерик. В ряд сидели еще три жреца, неподалеку стояла конторка секретаря. Были за столом жюри и государственные судьи, но, похоже, значения их присутствию никто не придавал. Такая вот формальная уступка законам империи. Впоследствии выяснилось, что я понял правильно: на протяжении всего заседания ни один из судей не проронил ни слова. На скамьях первого ряда притулились люди, которых я видел в императорском дворце — свидетели. А вот места для зрителей были пусты. Меня судили закрытым заседанием, как особо опасного государственного преступника. Я надеялся увидеть Лютого с Дрианном, но их не было — очевидно, решили судить каждого из нас отдельно.
— Пятого числа месяца Луга заседанием святого суда Луга всеблагого слушается дело бастарда по имени Рик, известного также как барон Рик Сайваар, — зачастил секретарь, физиономия которого чем-то напоминала крысиную мордочку. Воистину, крыса канцелярская. — Вышеозначенный Рик-бастард обвиняется в двух покушениях на жизнь его императорского величества, господина Объединенной империи Галатон, властителя земель Южного континента, повелителя присоединенных малых земель — Ридрига Второго, и покушении на жизнь его дочери, принцессы Дарианны. Также Рик-бастард обвиняется в использовании незаконной темной магии, связи с преступниками, подстрекавшими народ Виндора к бунтам, участии в заговоре с целью свержения власти его императорского величества...
Ничего себе послужной список! Дальше я даже и слушать не стал. Фантазия у них богатая. Ладно, с одним покушением понятно. Схватили меня у постели императора, это действительно было со стороны похоже на попытку убийства. Но где они второе-то откопали? Темная магия — нет вопросов, тем более, я и не скрывал от Падерика, что занимаюсь ею. Но что за заговоры, бунты и свержения? Все несколько прояснилось с выступлением обвинителя. Длинный, болезненно худой и прыщавый жрец с горящими глазами фанатика расстарался на славу. Оказывается, я не спасал Ридрига от покушения. Помните, тогда, когда подставил под заклятие кайлара зеркало вечной красы, чем лишил купеческую дочку удовольствия любоваться своим похорошевшим личиком? Я был послан заговорщиками с целью втереться в доверие к императору. Со слов обвинителя получалось, что покушение было организовано и спланировано лишь для того, чтобы внедрить меня в дворцовое общество. А если бы я не успел подставить зеркало, то и такой исход был для нас неплох: заклятие убило бы Ридрига, и это тоже устроило бы преступников. Вот вам и еще одно покушение. Правда, я так и не понял смысла приписываемых мне действий. Ну, да ладно. О темной магии рассуждали долго и подробно. Я узнал о себе много нового и интересного. Оказалось, что я практикую демонологию и некромантию, обожаю сглазы и проклятия, а также убиваю людей Виндора направо и налево с помощью заклятий мрака. К столу жюри поочередно подводили: маленькую, с бегающими вороватыми глазками, женщину, которая рассказала, как я, горя к ней преступной страстью, расправился с ее мужем; откормленного и холеного нищего, который якобы видел, как ваш покорный слуга одним махом уничтожил троих его собратьев, отказавшихся продать мне свои души; благообразную старушку, сообщившую, что застала меня ночью в своем дворе, где я высасывал кровь из ее курицы. Последнее свидетельство даже привело меня в веселое настроение, и я откровенно расхохотался, что было немедленно расценено обвинителем как лишнее доказательство моей вопиющей безнравственности и отсутствия раскаяния.
Покончив со списком моих, так сказать, второстепенных преступлений, неугомонный фанатик перешел к главному.
— Этот темный маг, этот бесчестный человек, этот безлужник, — патетически восклицал он, — был схвачен в покоях императора, когда пытался совершить жуткую расправу над его величеством! И лишь милость Луга всеблагого спасла страну от страшной потери!
Подготовился паренек отлично! Он принялся вызывать одного за другим свидетелей моего покушения на Ридрига. Все, как один, они рассказывали, что я собирался убить и монарха, и его дочь. Как они это поняли, люди не объясняли, да никто и не спрашивал. В конце череды лжецов выступил целитель, который заявил, что здоровью императора нанесен непоправимый ущерб, а также от моих действий сильно пострадала принцесса Дарианна. Наконец настала очередь главного свидетеля, в углу зала открылась маленькая, незаметная дверца, и вошел Вериллий. При его появлении многие свидетели побледнели и постарались стать незаметнее, так действовал на окружающих один вид этого человека. Жрецы тоже выглядели на его фоне бледно. Один Падерик не боялся Верховного, и любезно улыбался ему, но мне показалось, что в глазах Великого отца прячется тщательно скрываемая ненависть. Вериллий величественно прошествовал к столу жюри и встал рядом со мной.
— Еще не поздно передумать, Рик. — его мыслеречь пробилась ко мне сквозь все наложенные заклятия и антимагические артефакты, которые во множестве были развешаны по стенам зала.
Вот интересно, он утверждал, что не может меня читать. А его мыслеречь я слышу. Интересно, слышит ли он мою?
— Я не могу тебя слышать, — вот я и получил ответ. — Так что просто кивни.
Я отрицательно покачал головой. Вериллий тяжело вздохнул. В это время обвинитель, набравшись смелости, приступил к допросу свидетеля.
— Ваше высокомагичество, расскажите, пожалуйста, что вы увидели в ночь с тридцать первого числа месяца Пирия на первое число месяца Луга, войдя в опочивальню его императорского величества.
— Я увидел господина Сайваара, склонившегося над постелью императора.
— И что делал этот человек?
— Он творил заклятие.
— Ваше высокомагичество, все знают о ваших выдающихся достижениях в области магии, — произнес обвинитель. — Вы наверняка поняли, какое заклятие использовал преступник. Скажите, пожалуйста, было ли оно светлым, или темным?
Выдержав долгую паузу для пущего эффекта, Вериллий звучно проговорил:
— Светлая магия не знает таких чар.
Жрецы за столом довольно переглянулись, у Падерика был вид счастливой свиньи, досыта нажравшейся помоев. Наверное, учитывая требование Верховного о неприменении ко мне пыток, жрец опасался, что маг в последний момент вытащит меня из беды. Но заявление Вериллия делало благоприятный исход невозможным.
— А какое именно из темных заклятий? — обвинитель с пылающими глазами подскочил к Верховному.
Тот брезгливо отстранился.
— Во-первых, я предпочитаю, когда при разговоре со мной люди используют обращение "ваше высокомагичество", — жрец позеленел и прикусил губу. — Во-вторых, попрошу не подходить ко мне так близко. У меня очень тонкое обоняние, — обвинитель пунцово покраснел. — В-третьих, не хотите ли вы сказать этим вопросом, что я разбираюсь в темной магии? Это намек? Так вот, милейший... как вас там? Я понятия не имею, какое заклятие использовал барон Сайваар. Мне не знакомо колдовство мрака.
Падерик, после вопроса обвинителя вдруг насторожившийся, выслушав резкую отповедь Верховного, разочарованно отвернулся.
— Подловить решили, уродцы, — сказал в моем сознании голос Вериллия. — И ты позволишь этим ничтожествам сжечь тебя, Рик? Одумайся, сынок. Я все еще могу помочь тебе.
Я опять еле заметно, но твердо покачал головой.
— Зря ты так, мой мальчик. Зря... — в мыслеречи мага слышалась вроде бы искренняя грусть.
— Я могу быть свободен? — искусно переплетая издевательскую вежливость с пренебрежением, спросил у обвинителя Верховный, и, получив утвердительный ответ, с царственным видом покинул зал суда.
Проводив его затравленным взглядом, прыщавый жрец встрепенулся и, злобно покосившись на меня, произнес обвинительную речь:
— Ваша честь! Высокий суд! Как вы видите из неопровержимых свидетельств, бастард Рик, он же барон Сайваар, виновен в двух покушениях на жизнь его императорского величества Ридрига Второго, участии в заговоре с целью государственного переворота, а также применении самых страшных и смертельных видов темной магии. Подорвано драгоценное здоровье нашего монарха и его дочери. Какое преступление может быть ужаснее? И есть ли достойное наказание? Есть! Справедливый и неотвратимый суд Луга всеблагого! Так предоставим же богу свершить его как можно быстрее! На костер его! На костер! — последние слова тощий выкрикнул истеричным фальцетом, глядя на меня сверкающими яростью глазами и размахивая руками, словно припадочный.
Я ухмыльнулся в ответ на его воззвания. А парень-то искренне меня ненавидит! В отличие от жрецов жюри, которые, похоже, знали, что здесь происходит ловкая инсценировка. Фанатик, однако. Самый опасный человеческий тип. Слепое, безотказное орудие в руках негодяев. Такие, как он, во имя возведенной в абсолют идеи не остановятся ни перед чем. Им все равно, кого убивать — женщину, старика, ребенка, и сколько будет этих убийств — лишь бы шло на пользу делу, которому они посвятили жизнь. Они не испугаются и собственной смерти, еще и за честь будут считать. Еще бы: умереть за идею — великое счастье! Ими очень легко управлять, достаточно лишь сказать правильные слова и умело вдохновить фанатиков на свершения. Они отличные исполнители, верные и преданные, и идеальные воины. Любовь к идее притупляет у них чувство физической боли, а порой боль даже причиняет наслаждение. Как правило, такие люди умственно очень ограничены. Могут быть неплохими специалистами в своем деле, но не более того. Высот мастерства они не достигают никогда. Если это не мастерство убивать. Они не читают книг (кроме трудов своих идейных вдохновителей), не любят и не умеют общаться с людьми (кроме единомышленников). Фанатики не способны испытывать любовь (если речь не идет о любви к пресловутой идее). Сострадание им тоже чуждо. Это ущербные существа, неумные и не имеющие жизненных интересов. А часто — обиженные в детстве и оттого тихо ненавидящие весь мир. Если у вас в семье растет ребенок, любите его! Рассказывайте ему о чудесах окружающего мира, читайте книги, пойте колыбельные на ночь, разговаривайте с ним. И главное, сделайте так, чтобы малыш знал: он нужен и любим. Любовь дарит чувство защищенности и уверенности. Я-то знаю, о чем говорю... У меня целых пять лет этого не было.
