Кавалькада компаньонов въехала под благословенную сень деревьев. Кони жадно раздували ноздри, чуя близкий запах воды. Озерная гладь появилось как райское видение. Подъехав к ней компаньоны нашли специально сделанный спуск, напоили конец, напились сами, и долго мочили лица. Тянуло сразу искупаться, но опыт подсказывал, что сперва стоит занять места на постоялом дворе. В таких местах никто не мог предсказать, чем встретит двор. Могло быть пусто, но если останавливалось сразу несколько караванов, то приходилось кантоваться в холодную ночь под открытом небом... Проехав по дороге, спутники миновали несколько зданий, и добрались до постоялого двора, которые в данных местах именовались "караван-сара". Устроен он был, по местному обычаю, в виде здания окружавшего площадь. Выстроенный в виде квадрата, с глухими внешними стенами. Компаньоны проехали под арку распахнутых ворот. Здесь, на площади, было довольно людно. Прямо во дворе сидели путники, которые решили довольствоваться двором, и не платить за комнату. Маялись у входа и у колодца в центре площади несколько сонных охранников. Усталые грузчики вяло разгружали бочонки с распряженных телег, и тащили их к небольшому складу. Их подгонял человек в богатом наряде, видимо купец. Еще несколько бедолаг несли от склада к постоялому двору вязанки хвороста, который, видимо, здесь тоже был привозным.
"На таком солнце, люди как вареные", подумал Федор, огибая конем одного из сгорбленных бедолаг под вязанкой, с которым едва не столкнулся. Сам же он тем временем, рассматривал планировку постоялого двора. Здание замыкавшее площадь, было выполнено из камня, и состояло из череды примыкающих друг к другу арочных сводов. Похоже, правая часть здания, окружавшего внутренний двор судя по ширине проходов, была отдана под стойла и загоны для вьючного скота. Правая же часть здания была устроена под комнаты путешественникам. Так же во дворе, в дальней его части стояло отдельное высокое здание, в нем видимо располагалась харчевня.
Сидевшие во дворе трое служек, — юноша и два совсем еще мальчишки, споро подскочили к гостям.
— Позвольте принять ваших лошадей почтенные? — С озорным блеском в глазах спросил юнец. Уж он-то по крайней мере не был вареным, как работяги на солнце. — У постоялого двора свои стояла, напоим, накормим, помоем, вычистим...
Искус просто бросить мальчишкам монету, оставить коней на их попечение, и сразу идти к еде и воде, был велик. Коней в таких местах не крали, — ни один хозяин постоялого двора не дал бы крутится в своем дворе случайным людям. Но плох тот путник, кто сперва сам не позаботится о своем коне. Поэтому Федор качнул головой.
— Сперва покажи, где ставите, чем кормите.
— Следуйте за мной, почтеннейшие, — поклонился юноша и вместе с двумя мальчишками пошел к той части двора, где были конюшни. Федор со спутниками поехали за ними, и еще на подходе на них сразу густо пахнуло теплым запахом животины. Здесь, в стороне от центрального входа обнаружились конюшни и загон для скота. Заехав в конюшни, путники оказались в добротных крытых стойлах, которые сейчас были пусты. Спутники спешились, взяли лошадей за поводья.
— Смотрите, господин, — мальчишка показал на поилку и ясли. Чистая вода, и хорошая полба. Кони у вас не запаленные, напоим. Мы последим, чтобы кони не ели слишком быстро. Вон скребки. Мы умеем позаботится. Добрым коням — добрая забота.
— Хорошо малой, — согласился Федор. — Конюшенок действительно выглядел толковым. — Принимай на хозяйство. Парфений, дай ему деньгу.
— Опосля дам, — буркнул Парфений. — Сперва работа, потом деньга...
— Джераб, Адад, — Махнул рукой юнец своим младшим спутникам, — берите коней, ставьте в стойла и распрягайте.
— Пойдемте уже сами к столу, — Возвестил Окассий. — Посмотрим, чем кормят в этом богоспасаемом месте.
Все шестеро двинулись в обратном направлении от стойл ко входу в постоялый двор. Уже почти подойдя ко входу, Федор остановился, и положил руку на плечо западному монаху.
— Окассий, задержись на минутку, — надо потолковать. — И махнул рукой остальным. — А вы идите, закажите пока нам обед и договоритесь насчет ночлега...
— Что случилось, куманёк? — Повернулся к гвардейцу Окассий, проводив взглядом остальных четверых путников, скрывшихся за дверью караван-сарая.
— Тут дело такое... — пробормотал Федор.
— Ну?
— Посоветоваться бы... А место не подыскать, — почесал затылок Федор. — Все время мы вместе. Поговорить-то мне про это не с кем. А ты вроде как, человек в таких делах опытный. Хоть и монах...
— Да в чем дело-то? — Заинтересовался Окассий.
— Тут, знаешь, такие пироги... — Мучительно выдавил из себя Федор. — Короче... это... я кажется, влюбился.
— Как? И ты тоже? — Хохотнул монах.
— Что значит, "тоже"? — Насупился Федор.
— Ну да. — Мечтательно вздохнул Окассий. — Ведь и я влюбился. В эту прекрасную персиянку... Эти глаза. Эти плечи. Эти руки... Эти... Да-а... А ты в кого?
— В тебя! — Гавкнул Федор.
— Не-не, — тут же отодвинулся от него монах. — Случаются у нас в глухих монастырях монахи-мужеложцы. Но я не по этой части. Я тебя очень уважаю, куманёк, но по-дружески, чисто по-дружески...
— Да ты дурак какой! — Закипятился Федор. — В кого я по-твоему мог тут влюбиться, если у нас всего одна девушка? Конечно в Дарью.
— Ты влюбился в персиянку только потому, что она у нас единственная женщина в отряде? — С сомнением глянул на него Окассий. — А ты уверен, что это настоящая любовь, а не результат долгого воздержания?
— Да нет конечно!
— Что, — нет? Не настоящая?
— Нет! Не, — потому что единственная! То есть она единственная, на всем свете... — Федор подозрительно покосился на монаха. — Да ты смеешься надо мной!!!
— Ни в одном глазу. Что-ты. Что-ты. — Раскинул руки Окассий, с самым невинным выражением лица, хотя в его глазах-щелочках скакали лукавые чертенята.
— Ты не можешь быть влюблен в Дарью, — заявил Федор.
— Чего это?! — Возмутился Окассий.
— Ты же монах!
— Подумаешь, какие мелочи...
— Да ведь у тебя уже есть любовь. Твоя это, как её, Розамунда...
— О, Розамунда, — Закатил глаза монах. — Так далека, что уже почти нереальна. Существовала ли она? Была ли? Наверняка, она уж и забыла меня. Я благородно прощаю ей все, отпускаю её, желаю счастья... А сам иду по миру, ища тепла и ласки.
— Ты! Блудливый кобелище! — Возмутился Федор.
— Как и все мужчины, Божьим промыслом, — Елейно сложил руки на груди монах.
— Да у тебя и не любовь никакая вовсе! Срам один!
— Эх, молодость... — снисходительно усмехнулся монах. — Да чего ты разоряешься? Ты саму-то Дарью спросил, нужно ей, чтобы ты так за неё кипятился?
Федор смешался.
— Девка конечно добрая, — продолжил Окассий. — Но может ей не ты совсем нравишься.
— А кто? — Выдохнул Федор.
— Ну откуда я знаю — кто? Может наш Фабиан.
— Так он это... болен.
— Ну и чего? Любовь слепа к таким вещам. А может вообще, у девицы жених есть. Ты про это узнавал?
— Нет.
— Ну так хоть узнай, а то роет тут землю рогами... И вообще. Не в обиду тебе, куманек... Девица она высокородная, а ты простолюдин. Поэтому, вот тебе мой совет.
— Какой?
— Парень ты ничего так. И стать у тебя есть, и физиономия не совсем страшная. Поэтому, если у девицы на это предрассудков нет, и какой темной ночкой, меж вами искра проскочит, — так ты не теряйся. Но... помни. Всегда наступает утро. И когда наступит утро, ты останешься простолюдином, а она — принцессой. Прими это сразу, и не будешь разочарован. А второй — и главный — мой совет тебе, куманёк, такой: — Монах внезапно посерьезнел — мы здесь на особом поручении, если ты не забыл. О великих делах речь идет, о больших опасностях, поэтому — отложил бы ты свои влюбленности. От любви мужчина глупеет. От страсти становится бесноватым. А ты в этом деле наш глава. Не заведи нас в беду, мечтая к девке под юбку залезть.
— Ну! — Возмутился Федор. — Я ж не совсем дурила какой!
— На то и полагаюсь, — похлопал его по плечу монах. — А на мой счет не беспокойся, я тебе в этом деле не конкурент. Принцессы уж больно хлопотные. А девиц на свете много, и все у них примерно одинаково устроено; чтоб поперек было, я еще не видел... Ну а теперь пошли схарчим чего-нибудь. Любовью-то — особливо чужой — сыт не будешь. Уж живот крутит.
— Токо ты это, — Федор изобразил сложное движение бровями, — Про меня не сказывай никому.
— Я — могила! — Уверил Окассий.
— Добро.
— Правда и на могилах эпитафии бывают...
— А ну тебя!..
С тем оба компаньона и вошли в харчевню.
* * *
Харчевня внутри оказалась так же выполнена многочисленными сводами, которые разделяли пространство и образовывали небольшие помещения, этакие альковы, где гости могли сидеть, не видя других. Световые колодцы наверху, и окна, освещали центральную часть залы, арки же утопали в приятном полумраке. Федор с Окассием пошли внутрь, и увидели остальных компаньонов, которые еще топтались в центре зала разговаривая с молодым служкой, и оглядываясь. Гвердеец с западным монахом подошли к остальным, миновав несколько занятых гостями арок.
— Отрок говорит, что сейчас караванов немного, и у них найдутся пустые комнаты, за умеренную плату — объяснил Парфений.
— Прошу, прошу, почтеннейшие, — зачастил и сам трактирный служка, по обращению Парфения признав в Федоре главного. Давайте я покажу комнаты, оставите там вещи и оружие, и прошу к столу.
— Раз караванов мало, — комнаты из-под носа не уведут, — Решил Федор, чей живот бурчал разные рулады. — Можем сперва перекусить, а потом встать на постой.
— Прошу, почтенные, прошу. — Сориентировался служка. — Вот тут, под этим сводом, вам никто не помешает отобедать.
— Присядем, — скомандовал Федор.
Компаньоны, прошли через арку в сводчатую комнату, и расселись вокруг стола, разложив у стен щиты и дорожные сумы. Стол был широкий, но по восточному обычаю, совсем низкий, будто кто-то отпилил ему ножки вполовину, а то и более. Скамьи же вокруг стола были ему вровень, но компенсировали низость шириной и пологими спинками, на которых можно было откинуться и полулежать. Федор помыкался кое как уселся на непривычном сиденье, и передвинул меч на поясе ближе к животу. Сидеть было непривычно, но не так уж неудобно; еще бы подушку под задницу...
— Что уважаемый гости будут есть? — Осведомился смуглый отрок?
— А что можете предложить? — Тут же заинтересовался Окассий.
— Довольно Кахтан, — оборвал отрока, раньше, чем он смог ответить, низкий чарующий женский голос. — У этих благородных гостей я приму заказ сама.
С этими словами из-зала под арку шагнула женщина. Стройная, грациозная, гибкая, длиннополый простой хитон, доходящий до конца ног, скрывал шаги, и казалось, что женщина не шла, а перетекала. И несмотря на длину хитона, — может быть виной была его легкая зауженность, — он не скрывал, а скорее подчеркивал её фигуру. Высокая грудь, крутые бедра. Голова гордой посадки с волосами, убранными в простую черную косу. Кожа её была смугла, черты лица отдавали какой-то цыганщиной. Черные глаза, длинный нос с поднятыми ноздрями, все это складывалось в дикую опасную красоту. Даже Федор, имевший, как и все влюбленные, некоторую защиту от чар прочих красавиц, на какой-то момент потерял мысли и пялился на нежданно явившееся чудо. Мужское естество в душе его заволновалось, и лишь несколько позже ревнивая мысль влюбленного мелькнула, — мол, Дарья-о все равно красивее, а у этой, вона, усы растут над верхней губой. Сейчас едва заметные, но с возрастом, — знаем мы этих восточных... Прочие же мужчины, души которых не были облачены броней любви, отвесили челюсти. Особливо заволновался прижатый к дальней стене Окассий.
— Если благородные господа, и их спутница, не имеют ничего против, чтобы их обслужила женщина, разумеется, — с легким горделивым поклоном испросила красавица.
— Эхм... Что вы, что, мы не против, — горячо заверил Окассий. — Как тебя зовут, дивный мираж пустыни?
— Меня зовут Шинбана, — сверкнула белыми зубами в неширокой улыбке женщина. — Я жена хозяина этого постоялого двора. Муж в отлучке по делам. Но я и мои слуги позаботимся о вас наилучшим образом.
— И... надолго уехал твой муж? — Отчего-то оживился Окассий.
Женщина на этот вопрос не ответила, но посмотрела на монаха так маняще и многообещающе, что тот аж весь заерзал за столом, а сидевший рядом Парфений отчего-то быстро и суетно перекрестился.
— Гхм... Да... Продрал горло Федор. Так чем накормишь, хозяйка?
— Есть суп из чечевицы, печеные баклажаны, пирожки с начинкой из гороха, лепешки-хубз, каша-бургуль, сыр и оливки.
— А мясо? — Уточнил Окассий.
— Сразу видно сильного мужчину, — улыбнулась женщина. — Есть мешви — запеченная баранья нога с пряностями, есть кабса — плов с мясом, морковью и изюмом, если господа могут подождать, специально для них можно запечь пару куриц.
— Богатый у вас выбор для такого глухого места, — дал голос со своего конца стола Фабиан.
— Мы живем в пустыне, но не на отшибе, господин, — ответила женщина. — Торговый пусть здесь оживленный. Нам надо радовать гостей. — Женщина чуть склонила голову, и внимательней присмотрелась к рыцарю, который так и не снял повязки. — Красивые у вас глаза, господин. Зелень такая редкость в этих песках.
— А разве серый цвет плох? — С улыбкой вклинился в разговор сероглазый Окассий.
— Всяк цвет хорош по-своему, дорогой гость. — Отозвалась женщина. — Кроме честной еды, у нас есть еще и десерты.
— О-о, — оживился Окассий. — Тогда, стало быть, закажем мы вот-что...
Шевеление за окном, что было в нише, привлекло внимание Федора. Он глянул туда. Измученные сутулые грузчики все-так же тащили по двору бочонки. Все-так же... — Под фон разговора Окассия с хозяйкой Федор присмотрелся внимательней. — Все также... Память услужливо подсказала, что когда компаньоны въехали в караван-сарай, грузчики выгружали бочонки с распряженных телег. Теперь — они грузили их обратно. С неясной тревогой Федор пригляделся внимательнее. Тот доходяга-грузчик, что едва не попался под ноги его коню, в грязной длинной рубахе, и сбитой набекрень чалме... Тогда бочонок в его руках был треснут. И теперь он тащил точно такой же... — Да нет... Не такой же; — тот же.
Федор непроизвольно потер шею. Разгрузка... Загрузка... Кто-то едва приехал, и тут же решил уехать? Что вдруг? Почему?.. Но нет... Было что-то еще. Какая-то мысль придавала всей картине ощущение ужасной неправильности. Телега. Разгрузка. Загрузка. Что-то было не так. Что-то было...
— Федор, куманёк, — позвал Окассий. — Баранья нога, нам пойдет?
— Пойдет, пойдет, — машинально отозвался Федор. — И зелень на твой выбор...
Стойла в конюшнях! — Эта мысль обожгла прозрением как кипяток по коже. — Загон для скота! Когда они пошли туда, чтобы поставить своих коней, — там больше не было ни одного другого коня, быка, или иной животины. Пусто там было. И те, кто сейчас грузил бочонки в телеги... Им некого было в эти телеги запрячь. Будто занавес упал, или шоры с глаз, Федор вдруг начал замечать прочее. Сытные слова хозяйки были пусты — в таверне не пахло тем, чем должно пахнуть всегда — приготовляемой едой. Носили хворост — но не горел огонь, и не было над харчевней дыма. Другие гости в альковах, их было довольно много. Но голоса гостей доносились всего из одного-двух мест. Или — бред? Конец нет, потому что грузчики в этих диких местах тащат телеги через пустыню сами? Гости молчат потому что устали в пути?..
