Как будто что-то угасло в юноше, что-то, что раньше давало силы переступать любые невзгоды и смотреть на мир с надеждой. Безвозвратно ушло, забрав с собой и самое стремление жить. Как будто в душе его что-то окончательно надломилось, сломалось то, что наполняло ее светом... Что тело, когда взгляд хотя был разумным, оставался пустым и тусклым!

И то правда, вода и ветер камень точат, самый гибкий клинок гнут-гнут, да он ломается! Осталось ли в этом усталом человеке что-либо от того хрупкого, невинного мальчика, к которому Хамид привязался? Или все забрала несчастная его любовь, выкрутила, выжала, выела сердце, как червяк яблоко...

И чем тут можно помочь! Нет, сомнений в том, что Айсен встанет со своего ложа, — причем, скорее раньше, чем позже, — не было.

Каким?

Каким мог вырасти ребенок, которого вместо любви, раз за разом бросали те, кому сам бог велел о нем позаботиться, и чья уязвимость только провоцировала дурные страсти, а открытое сердечко, получало в ответ лишь удары.

Что с того, что господин Фейран надышаться на него не может, не отходит сейчас от его постели, никого не подпуская, сам кормит, сам обмывает, на руках по нужде носит? Ищет взгляд, счастлив проблеску в том для чужого... Тому, кто вынужден был стать сильным, трудно понять к чему ему теперь предлагают то, в чем отказали в слабости!

Вот господин Фейран и сам ничего не понимает, света белого не видит, оттого на одного пылинки сесть не дает, лишним словом задеть опасается, а на всех других зверем смотрит.

Нового парнишку, которого тоже франк привел — как бы хозяин не зашиб ненароком вовсе, хотя парень за пару дней своей тени пугаться начал. Не то что на рожон не лезет, — на глаза показаться боится! А в чем виноват-то — что ему кто не может ничего объяснить, кто не хочет...

Хотя правильно боится! Этот "вьюнош", когда за ним не смотрят, видно, что битый, тертый, жизнью ученый, хотя с Айсеном где-то в одних летах... И уйди Айсен, — присмотрелся бы, подобрал ключик к новому хозяину, изобразил бы жалостливую историю...

И ведь тоже не обвинишь! Каждый выживает как может, а на нем такой знак стоит, что прознай о нем господин Фейран в нынешнее время да в его истрепанных чувствах — общий барак сладкой долей показался бы!

Хамид долго думал, знал ли буйный франк, кого подсылает и зачем ему то может быть нужно. И без того натворил: Айсену такой помощник — теркой по открытой ране, Фейрану бельмом на глазу...

Не знал, — определил старый раб, — поторопился, не досмотрел подробно! Есть умельцы, которые палую клячу за однолетку выдадут, а люди чем хуже?

И долго ломал голову, как отвести беду: господин ведь сам одной ногой в могиле, головой в петле, только что волком на луну не воет, Айсен — почитай уже живой мертвец, и как подойти не знаешь... Так ведь и парнишка не порченный, просто привык за любую возможность зубами хвататься!

Господин Фейран как всегда решил все сам и как всегда внезапно.

Как врач, Фейран знал, что боль это естественная реакция организма и крайне полезная: не будь боли, человек например, мог бы сгореть совсем, даже не заметив, что обжегся.

У его боли было имя, были синие глаза, и даже на костер взойти было бы легче, чем такое существование изо дня в день! Без надежды...

Когда Айсен лежал в глубоком беспамятстве, все равно была вера — робкий, но упрямый огонек на пепелище... Когда Айсен был в жару или пребывал в жутком пограничном состоянии, и ничего нельзя было сказать определенно — надежда жила! Странный цветок, который распускается не благодаря, а вопреки.

И вот теперь, когда состояние юноши мелкими шажками продвигалось к выздоровлению с каждым днем, — хотя быть может, в этом вопросе Фейран был скорее влюбленным, чем врачом, и готов был выдать за признаки улучшения все, что угодно, — именно теперь у него не осталось ничего, за что можно было бы уцепиться этому упрямому ростку.

Дело было даже не в Грие: визиты его были хоть и содержательными, но краткими и редкими, чтобы не утомлять юношу сверх меры. Как самый непредвзятый специалист, Фейран все равно не мог полностью поручиться за здоровье Айсена раньше, чем месяца через три. Просто... чем лучше становилось юноше, тем очевиднее проявлялась между ними отчужденность.

Казалось, они поменялись местами! Уже не влюбленный мальчик отчаянно искал внимания господина, впервые господин любил — истово, с пылом первого, и горечью последнего раза, потому что знал, что нечто подобное испытать редко кому случается! Даже в крайнем бешенстве он уже не смог бы в чем-то упрекнуть Айсена, и жизненно важно было видеть его, слышать даже безличные невыразительные фразы, касаться — даже так, просто умывая пока еще беспомощного...

— Я сам, — Айсен в очередной раз решительно отстранил от себя его руки, хотя в купальню Фейран принес его впервые.

— Хорошо...

Мужчина выпрямился, позволяя юноше опуститься на удобный бортик и передал необходимое, напряженно следя, как мягкая губка медленно скользит по болезненно хрупкому истощенному телу, едва прикрытому приятно теплой водой... И все же невольно любуясь им!

У чувственных губ пролегли твердые складки, глаза казались больше и глубже. Темные прядки от влаги завились сильнее и местами прилипли ко лбу, будя в груди щемящее пронзительное желание дотронуться до них...

Остальное вернется, он постарается! — Фейран с усилием перевел дыхание. — А ведь этот бассейн они тоже никогда не делили вместе!

Айсен помогал хозяину при омовении, подавая требуемые принадлежности, масла, полотенца, убирая за своим господином, но никогда они не лежали вместе, сплетя обнаженные члены, и чтобы точеная головка пресыщенного ласками мальчика, покоилась на его плече, и можно было бы безнаказанно погрузить пальцы во влажные смоляные локоны... Да, они действительно поменялись местами, раз ученого лекаря посещают подобные видения наяву!

Айсен, упорно отворачивающийся от своего добровольного и настойчивого помощника, видимо все же поймал его выражение лица и резко сел. Точнее попытался, но у него закружилась голова, и настороженный Фейран вовремя подставил руки. Он закончил процедуру сам, тщательно растер похоронно бледного юношу, все это время лежавшего с закрытыми глазами и отвернувшегося, убедился, что процедура не повредила медленно заживающим на ногах ранам, и унес обратно наверх.

Еще сразу от порога, Фейран полоснул взглядом по тонкой фигурке, недовольный тем, что сомнительный в высшей степени "массажист", которого он старался не допускать до Айсена в принципе, поминая Грие последними словами, все же пробрался в господские покои. Перестилавший кровать паренек тоже вздрогнул при виде объявившегося раньше ожидавшегося хозяина и выскочил за порог.

Уложив юношу в постель, и задергивая занавеси, чтобы создать располагающий к отдыху полумрак там, где слово "сумерки" не существует, мужчина вдруг услышал за спиной странный пугающий звук — как будто мелкие камешки, падая, скребли по дереву...

От самой очевидной ассоциации передернуло, но обернувшись он с изумлением понял что это: Айсен смеялся... Слабо, глухо, почти безумно, и холодок страха снова заполз в сердце.

— Он-то тебе чем не угодил? — молодой человек впервые взглянул своему бывшему возлюбленному господину в глаза прямо. — Или такие как мы подыхать должны, чтобы ты человека рассмотрел?! Знал бы — сразу бы задавился, как и думал... Ни себя, ни людей бы не мучил!

— Айсен...

— Знаешь, некоторые и бродячих собак кормят... А мне — жалость не нужна!!

— Какая жалость, о чем ты, любимый?!... — Фейран вышел из оцепенения, метнувшись к юноше, но поздно.

— УЙДИ!!! — Айсен вскинулся на ложе, опираясь на ходившие ходуном руки. — Да уйди же ты наконец!!! Видеть тебя — такой пытки ни в школе, ни ваши инквизиторы, ни один садист не выдумает!! Уйди... Не могу больше!!!

Фейран вышел из комнаты, пошатываясь, не помня себя...

И тут же напоролся на "подарок" Грие, который судя по выражению на мордочке, слышал все, до последнего слова.

Видимо, что-то было в глазах мужчины такое, что паренек просто попятился, но к счастью для него к господину подходил Хамид, и Фейран немного опомнился.

— Ты... — обратился он к старику, вспомнив, что тот не только ухаживал когда-то за мальчиком, но и опекал его по-своему, — Ты иди к нему, присмотри пока...

— Да, — Фейран потерянно покивал чему-то, — иди, нельзя, чтобы он сейчас один был...

Хамид с сомнением покачал головой вслед стремительно удалившемуся хозяину: тоже самое он мог бы сказать и о нем... но мужчина наоборот искал уединения. Он бродил по притихшему дому и никак не мог отделаться от ощущения, что все это какой-то нелепый сон, что он вот-вот услышит звонкое пение саза... Проснется, сядет рядом и будет слушать, любоваться как тонкие пальчики выплетают причудливую вязь звуков. И в жизни снова появится смысл.

Ноги сами принесли его к небольшому фонтанчику в углу дворика, в котором снова журчала вода, однако навстречу встал совсем другой. К своему удивлению, Фейран при виде юноши не ощутил ни злости, ни недавнего раздражения, — ничего, кроме все той же пустоты...

Да и злился-то на него скорее всего только потому, что мальчишка слишком живо напоминал о прошлом: и о прошлом Айсена, с которым он так долго не мог смириться, и том времени, когда все еще было впереди, и о собственных ошибках.

— Как тебя зовут?

— Равиль.

— И ты действительно хорошо делаешь массаж?

— В том числе...

Мужчина поймал изучающий взгляд из-под ресниц и усмехнулся: это не Айсен! Он подошел ближе, приподнимая голову мальчика за подбородок... Ресницы пару раз трепыхнулись, — Равиль умудрился одновременно взглянуть робко и маняще, — поза едва уловимо переменилась, став искушающей, хотя что-то странное в его выражении все таки было.

Фейран не стал над этим задумываться, с горечью рассмеявшись: не то чтобы он не знал, что сделало мальчишку таким, но это не значит, что он теперь обязан потакать ему, или упаси Аллах — перевоспитывать! В эти игры он больше не играет.

И если Айсен для него потерян, это не значит, что теперь он должен собрать себе гарем! Пусть даже, без ложной скромности, многие из подобных мальчиков были бы рады попасть к такому хозяину и в его постель.

— Идем, — коротко распорядился мужчина, и развернулся, не заметив, что напряжение в темных глазах юноши стало больше похоже на панику.

Однако Равиль расправил плечи и двинулся вслед за хозяином гибкой плавной походкой, бесшумно ступая по плитам босыми ступнями. Войдя в кабинет, он опустил очи к долу, как и положено рабу в ожидании воли господина — чудесная поза! Превосходно помогает скрыть облегчение, что они оказались не в спальне, хотя господин Фейран был бы далеко не самым плохим мужчиной в его жизни, и тревогу, когда хозяин взялся за письменные принадлежности.

— Это все, что у тебя есть? — Фейран небрежным жестом обрисовал стройную фигурку в холщовой рубахе и штанах.

Равиль вздрогнул, и тут же, досадуя на себя, дерзко вскинул взгляд:

— Да.

А вот тон был сама скромность и простодушное недоумение — мол, откуда же иному взяться...

— Жаль! — снова усмехнулся господин и снова непонятно, у юноши уже голова шла кругом!

— Вот деньги. Сейчас возьмешь Хамида и пройдетесь по лавкам. Если кто что начнет спрашивать, покажете это, — поднявшись, Фейран вручил юноше только что написанный и запечатанный свиток. — Подбери себе что-нибудь такое, чтобы глядя на тебя, даже евнух истек слюной от желания!!

Новая усмешка, так что Равиль поежился, но свиток все-таки с поклоном принял.

— Затем подготовишься и пойдешь в порт...

Счастье, что Равиль еще не успел разогнуться: при слове "порт" он побледнел так, что не заметить это не смог бы даже господин Фейран в его истрепанных чувствах, свиток в мгновенно вспотевшей ладони смялся... И юноша не торопился выпрямиться: а что, послушный раб внимает воле хозяина!

— Корабль называется "Святая Магдалена". Найдешь, ты парень ловкий. Франка, который тебя покупал, хорошо помнишь? Он бывал здесь не раз...

— Да... — выдавил Равиль.

— Скажешь ему, что ты мой подарок, в благодарность за помощь. Передашь это, — новый свиток, запечатанный. — Да поторопись!! Они нынче с якоря снимаются. Если опоздаешь — я рассержусь сильно...

Белый, как мел Равиль поклонился еще ниже, боясь даже взглянуть на нынешнего хозяина, и, прижимая к груди оба свитка, со всех ног бросился разыскивать Хамида.

* * *

Чтобы бороться с судьбой, нужно мужество, но чтобы достойно принять судьбу — необходимо мужество еще большее. Ощущения были такие, как будто резал сам себя по живому, но Фейран никогда не имел привычки отступать от своих решений.

Пусть это порой и служило дурную службу, причем не только ему...

Однако в этом случае он напомнил себе, что как бы тяжело не было ему, он должен прежде всего думать об Айсене: и как врач — сейчас не следовало волновать юношу, и как мужчина — после всего, что он натворил, он просто обязан дать Айсену хотя бы немного покоя, раз это все, что любимому теперь от него нужно.

О нет, не в том суть, что даже ангельское терпение имеет свои границы — до конца жизни Фейран носил бы на руках своего мальчика! Если бы тот позволил... А Айсен ясно дал понять, чего хочет.

Усмирив сопротивляющееся доводам рассудка сердце, Фейран взял себя в руки и безжалостно загнал свое поведение в строгие рамки врачебной помощи и этики, с твердой решимостью исполнить все до конца.

Казалось даже, что решение было верным, и на какое-то время между ними установилось подобие равновесия. Правильно догадываясь, что выздоравливающего юношу гложет неопределенность его положения, после того как обретенная под ногами почва была настолько резко и внезапно выбита, Фейран предпринял попытку успокоить его хотя бы в этом. Оправдывая свой порыв тем, что чем меньше у Айсена будет поводов для тревог, тем лучше для его здоровья.

— Ты не должен ни о чем беспокоиться, — спокойно и мягко объяснял мужчина. — Пока ты мой пациент и гость. Твое присутствие здесь тебя ни к чему не обязывает. Это было единственное возможное решение, и речь шла только о твоей безопасности...

Он понимал, что лжет, точнее, говорит лишь часть правды, но говорил эту часть убедительно и проникновенно: он больше не станет ни принуждать Айсена к чему-либо, пользуясь авторитетом в том или ином плане, ни уговаривать, зная его отзывчивую натуру. Даже если сердце юноши дрогнет на мгновение, пользоваться этим мигом будет еще одной ошибкой, которую потом они оба не простят себе.

— Возможности поправиться, не опасаясь продолжения преследований. В Тулузе нельзя было оставаться нам обоим, зато у Филиппа оказывались развязанными руки, и он смог заняться восстановлением положения семьи.

На этих словах лицо напряженно слушавшего его юноши болезненно исказилось, и Фейран обругал себя, жалея, что не может его обнять.

— Айсен, не вздумай в чем-то винить себя! — наверное, этот вопрос тоже пришлось бы затронуть рано или поздно, и пусть уж лучше рано! — Твоя единственная "вина" в том, что ты выжил! И разве Филипп мог бы позволить... этой твари... причинить тебе вред снова?!