На место перебитых немцев тут же встали наши "ряженные". С трупов сдирали одежду, оружие, обшаривали карманы "военнопленные", а "конвоиры" уже развернули пулемёты, взяв на прицел обе стороны дороги.
— Быстрее! — поторопил я.
Всплеск воды, ещё, ещё. Это раздетые тела захватчиков падают в чёрную воду реки.
— Всё готово, — доложили мне.
— Строимся. Выступаем.
Наша колонна потащилась по дороге в том же порядке. На мосту остались пять боевых троек и сапёры — они приготовят мост к уничтожению. Подали сигнал в лес — теперь выступит наш обоз.
— Кадет, а немец тебя раскусил.
— Я всё правильно сказал, — буркнул Кадет.
— Ага, правильно. Только с неподражаемым "рязанским" акцентом.
— Другого нет, — опять буркнул Кадет, ниже опустив капюшон.
— Это точно. Другого нет.
Нас обогнал один из разведчиков, взял нашего коняшку под уздцы и пошёл впереди. Он знал дорогу к оврагу с пленными, а уже смеркалось. Негромкие разговоры стихли, лишь "конвоиры" хлопали себя по бёдрам (имитируя удары по пленным) и хрипели:
— Шнель, швайн!
Но, это часть "спектакля".
Лагерь военнопленных открылся нам сразу и вдруг. Из темноты появились ворота и окрик часового. Кадет опять повторил этюд с моей тряской, я израненным фронтовиком побрел навстречу часовому. Но этот оказался гораздо более крепким орешком — взял винтовку поудобнее, что-то спрашивал меня. Я чувствовал кожей время, прикидывал, как далеко разбегутся под прикрытием дождливых сумерек боевые тройки.
Голос часового стал требовательным. Он уже демонстративно поворачивал штык в мою сторону. Не успеваю я перекинуть автомат на грудь — он застрелит меня. И гранатой-колотушкой не достану. Я сделал вид, что у меня подогнулась нога, начал падать, уходя с линии огня. Над моей головой тут же загрохотали выстрелы. Я перекатился вбок с дороги, вывалявшись в грязи, потерял плащ и зажатую подмышкой гранату, китель соскочил и повис на правой руке, мешая.
Я взял автомат наизготовку. Передо мной живых врагов не было, перестрелка была где-то справа и слева.
— Командир! — крикнул Кадет.
— Обходи их! Окружай и отрезай! Гранатами! — рявкнул я.
И тут сзади, вдали громыхнуло и полыхнуло. Это Шило со своими ребятами устраивают "фейерверк". Они должны были скрытно подползти к временным складам, с хранящимися на них под открытым небом сотням бочек с горючим в одном месте, сотням ящиков со снарядами в другом. Ещё нас интересовала деревообрабатывающая фабрика и фашистские реммастерские. Всё это наши бойцы постараются уничтожить. А не получиться — пошуметь. Немец должен думать, что на них напала целая армия генерала Ерёменко, к примеру. Если нас мало — надо внушить врагу, что нас много. Пусть ищет. И боится. Обороняется, требует подкреплений, контратакует, преследует. И всё это там. А мы здесь.
Но всё это там. А мы здесь. А мы наткнулись на пулемёт, неистово долбящий, не дающий головы поднять.
— Открывайте ворота, — крикнул я.
Ворота открыли, подорвав их. Пленные рванули на свободу. Невидимый нам пулемётчик это увидел, развернул пулемёт, ударил в овраг. Он успел сделать две очереди в спины наших бедолаг, когда и его подорвали, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, быстро преодолели необходимое для броска расстояние. Стрельба стихла, как отрезали.
— Проконтролировать территорию!
Освобождённые пленные широким потоком вытекали из взорванных ворот. Когда были обчищены трупы врагов, часть из них настороженно кучковалась передо мной. Несколько человек шмыгнули во тьму.
— Оставить их, — махнул я рукой, — Они выбрали свою судьбу.
Мои-то не стали преследовать, а вот бывшие пленные ещё как. За некоторыми в погоню отправились целые ватаги, скоро мы услышали отчаянные крики.
— В чём дело? — не понял я.
— Оставь, командир. — сказал мне седоголовый боец в грязной исподней рубашке, — врагу они продались за пайку. Поквитаться прежде надо.
— Понятно. Командиры среди вас есть?
— Как не быть, есть. Мало только. Тех, кто форму не снял, они сразу пристреливали. Да и эти, уроды, мать их за ногу, выдали многих.
— Есть и то хорошо. Слушайте сюда. И передайте другим, кто сейчас не слышит. Я командир отдельного истребительного батальона Красной Армии. Временно мы находимся на территории, захваченной противником, но идём на соединение с частями Красной Армии. Не смотрите на нашу форму — это трофеи для дела. Кто желает продолжить борьбу с захватчиками — выходи строиться на дорогу. У кого кишка тонка, кто забыл о клятвах и долге, кто не желает боя — скатертью дорога. У вас сейчас есть возможность выбрать. Только сейчас. Кто вольётся в наши ряды — выбора у них уже не будет. Мы регулярная часть с соответствующей дисциплиной. Кто нарушит хоть один пункт устава или мой приказ — меры принимаем в соответствии с о временем и обстановкой.
Никто ничего не ответил мне, но тёмная толпа передо мной нарастала.
— Я не обещаю вам, что все вы останетесь живы. Но возможность отомстить и смыть позор плена в бою всем будет предоставлена. Или погибнуть с честью, как защитникам Родины, а не как скоту за забором.
— Веди, командир! — сказал опять тот же седой.
— Командиры, коммунисты и комсомольцы — подойти ко мне!
Их было немного. Я им представил Кадета и тут же свалил на него процесс формирования и перераспределения людей. Сам занялся другим.
Прискакал гонец от Шила. Парень коня раздобыл и ловко скакал на нём без седла и даже без сбруи.
— Командир? Где командир? — заорал он ещё издали. И правильно — а то стрельнули бы, на всякий случай. Но всё одно держали на прицеле — в сумерках силуэт его был хорошо виден, но не лицо. А голоса никто не узнал.
— А какой командир тебе нужен, казачёк?
— Медведь мне нужен!
— Это ты в лесу поищи, тут люди одни.
В ответ всадник разразился трёхэтажным матом, из словесных его построений бойцы узнали о наличии у себя непредвиденных мутаций в самых неожиданных местах, о том, что Медведь "переконтужен слишком" и "слегка" недострелен.
— О, это точно наш. Сюда правь свой транспорт.
Вестовой доложил, Что захвачен склад нашего стрелкового оружия, который немцы видимо собирали по местам боёв, но ничего пока не делали с ним. Склад сейчас обороняли "Лешие", но долго им не продержаться.
Я обратился к вновь освобождённым:
— Представилась возможность вам вернуть себе оружие в бою. Способные сейчас вступить в бой — за мной. Остальные — стоят на месте. Кадет, веди их ранее оговорённым маршрутом. Да, всем снять трофейную форму — друг друга перестреляем!
Оказалось, многие военнопленные работали на том складе. Сортировали собранное оружие, немного чинили, раскладывали кучками. Поэтому знали планировку склада. А склад был — пустырь под открытым небом, обнесённый забором из колючей проволоки. Жаль, что патроны хранились отдельно, но где — никто не знал. Очень предусмотрительная мера предосторожности со стороны немцев. Что толку от оружия без боеприпасов?
Быстро провели импровизированное разделение на подразделения ("Вы, трое, за мной! И вы тоже!"). Отряды наскоро превратившихся во взводы моих троек потопали к городу.
— Кадет, где моя одежда?
Кадет откинул брезент на повозке, открыв мои шмотки. Я гауптманским кителем, насколько получилось, обтёр грязь с тела и одел своё. Молодец, Миша — всё почти сухое, а то я уже порядком продрог. Доложили о потерях: один погиб, четверо ранены, хорошо, что легко. Все пострадали от того пулемёта, чтоб ему... Погибший хоть не мучился — сразу в голову.
— Что делать с пленным?
— С пленным? И давно мы пленных берём? — удивился я.
— Тут с ним петрушка получилась. Его прикладом приголубили, а потом он чуть не ушёл.
— Это как так?
— А он по нашему шпрехает, а форма на нас на всех одна. Хорошо наши пленные его опознали, наваляли ему и притащили. Гауптман целый!
— Оно-но как! Всё чудесатее и чудесатее. Ладно, вяжите его. С собой возьмём. Потом разберёмся, как это он по нашему шпрехает. А что это они его не добили?
— Говорят, нормальный был. Не лютовал.
Тут подошёл давешний Седой с десятком освобождённых.
— Товарищ командир, разрешите обратиться?
— К пустой голове не прикладывают. Что у вас?
— Я майор Херсонов, это проверенные товарищи. Нам приходилось работать на том сортировочном складе и есть кое-какие соображения по возможному месту хранения боеприпасов наших калибров. Разрешите проверить!
— Это дело нужное, — кивнул я и протянул Херсонову свой МП-40 и два магазина. — Я тебе дам своего человека, знающего наш дальнейший путь. Если всё сложиться неудачно, он вас выведет в точку рандеву. Дерзайте! От вас будет многое зависеть. Иванкин! С ними!
— Есть!
Я застегнул разгрузку, взял "папашу", хлопнул Кадета по плечу:
— Уводи, Миша, тылы. Аккуратней!
— Постараюсь.
До пустыря добрался без происшествий, встретив лишь два раздетых трупа — освобождённые выпотрошили. На пустыре — колгота. Оборванцы носились меж куч оружия хватая всё подряд. Пришлось поорать. Они же тащили станковые пулемёты Максим. Куда, блин, их? Весят больше пяти пудов, боеприпас расходуют вагонами. Бросили и миномёты. А вот ручные пулемёты, автоматические, самозарядные винтовки, автоматы приказал брать даже неисправные — может на запчасти сгодятся. Но этих видов оружия было немного. Основная масса — трехлинейки. Тоже годиться. Бойцы обвешивались оружием, как новогодние елки — для себя, для того парня, ну и про запас.
А майор нашел склад боеприпасов. Туда мы и направили свои стопы. На этом складе оставили лишь небольшую группу — они обливали кучи с оружием горючим, бочки которого прикатили шиловские, и поджигали — так не достанься же ты никому!
Склад боеприпасов был так же под открытым небом. И здесь уже шёл бой. Мы ударили противнику во фланг. Дерзкой штыковой атакой (незаряженные винтовки — это просто пики) отбросили немцев, закрепились и началось потрошение ящиков. Когда бойцы пополнили боезапас, Херсонов повел людей в атаку, отогнав немцев ещё дальше. Потом ещё атака, теперь под моим началом — отбили реммастерские, где стояли распотрошённые три немецких танка, два наших, несколько бронетранспортёров и десяток машин. На ходу был только один БТР. Сняли с них всё более или менее ценное, с помощью трофейной брони отбили контратаку. Погрузили трофеи в годный Ганомаг, остальную технику и помещения подожгли.
Среди освобождённых нашёлся механик-водитель и один командир танка — они и стали экипажем БТР. Я отослал их на склад под загрузку.
В это время прибежал вестовой от сапёров, что контролировали мост. К мосту подошла колонна автомобилей под охраной броневика с мелкокалиберной, но автоматической пушкой. Их подпустили поближе и грузовики расстреляли в четыре пулемёта. Броневик с ходу влетел на мост, пришлось взрывать вместе с ним. Взрыв ещё и поджёг облитый керосином мост. Шесть наших бойцов оказались отрезанными на том берегу, но решили не переплывать реку, бросив пулемёты, а принять бой.
— Пусть отходят! Живо! Пусть как угодно отходят! — закричал я. Сапёр побежал. Приказ мой всё одно бы опоздал. Хотя и положили много немцев когда расстреливали грузовики, но многие рассыпались по полю, перебежками сблизились и закидали оба пулемёта гранатами. Два пулемёта на нашем берегу не давали им переправиться.
— Пора сворачиваться! Херсонов! Семёнов! Алёшин! Закругляйте этот цирк! Отходим на заранее намеченные позиции. Алёшин, боевое охранение!
Мы покидали город. Конечно, мы ведь даже не планировали его брать. Это была чисто импровизация, хотя ведь почти взяли. Но, взять врасплох — одно, а удержать — это совсем другое. Тем более моим сбродом против этих ветеранов, прошедших всю Европу. Вон, у моста — в четыре пулемёта в упор били — а они и машины покинули с минимальными потерями и ребят моих угробили. А не побоялись бы в ледяную воду реки залезть — и этот берег бы взяли за полчаса. Не-е, хорош! Нагадили — бежать!
Позади нас пылал горизонт — мы подпалили всё, до чего дотянулись наши руки.
Я торопил людей, подгонял. Они не спорили, но движение не ускорялось — ночь, темень, дождь, слякоть, усталость и большой вес на хребте у каждого.
А всё-таки, неплохо мы подзатарились! Хотя планировали просто просочиться мимо. Да, это было бы лучше — скрытность это самая надёжная защита. Теперь мы разозлили зверя. Они от нас не отстанут. Нас стало больше — не спрячешься.
А, какого...! Мы освободили почитай батальон наших солдат, больше сотни немцев перебили или серьёзно поранили, нанесли им серьёзный материальный урон. Не для этого ли мы носим форму и звания? Это наш долг!
Я вздохнул. Надо что-то придумывать. Надо прятаться, раствориться в лесах, иначе война для нас быстро закончиться. Надо думать. А в голове — черный шум от боли и усталости. Боже, как же мне плохо!
Очнулся я уже на привале. Только со стоном сел — тут как тут — Оскальдович с котелком и кружкой:
— Завтрак, Виктор Иванович. Привал и завтрак.
— Угу, — кивнул я. Есть не хотелось совершенно, но надо.
Поел, прибежала наша медсестричка, разбинтовала меня и расплакалась. Мда-а! Рана на груди у меня начала чернеть, вокруг — зеленоватый ореол. Гнию заживо. Недолго мне осталось. Как яд гноя до сердца доберётся — каюк!
— Ладно, не реви! Спиртом промой, стрептоцидом засыпь, да завязывай, — велел я ей.
— Вас оперировать надо, хирург нужен — всхлипывала она, но ловко промывала рану.
— Надо. И не только меня. И много что надо ещё нужно. Не только хирург. Я бы от баньки и от Маньки не отказался бы.
Она уставилась на меня своими большими зарёванными глазами.
— Что? Живой я ещё. Ты делай, что должна.
— Вы умрёте.
— Я знаю, — усмехнулся я, — Все умрут. Рано или поздно. Ты не думай, я бессмертный. Меня бомбой не убило, танком не подавило, не дострелили, не добили, глядишь, не догнию. Я как те, живые мертвецы, что умереть не могут, пока клятву не сдержат.
— Какую клятву?
Я погладил её по щеке, мягкой, теплой, детской.
— Поклялся я перед Богом тебя, дочка, да и их всех до своих довести, вывести. Так что, пока не дойдём до особистов — не помру я. Ты рот-то захлопни, простудишься. И меня бинтуй живее — холодно что-то. Наверное, зима скоро.
Она споро работала, поджав губы. Потом обиженно сказала:
— Вот вы всё шутите, Виктор Иванович. Даже над тем, над чем шутить нельзя.
— Над всем можно. Стебаться, издеваться нельзя, а шутить можно. А над чем шутить нельзя?
— Над смертью. Над Богом.
— Над смертью, наоборот, нужно смеяться, иначе смертный ужас поглотит сердце. Это хуже смерти. А что Бог? Он сам тот ещё шутник. Ты черепаху видела?
— Ага. — она расцвела, но тут же увяла, — Только на картинке.
— Вот, я же говорю — шутник он, — она закончила перевязку, я накинул свою протлевшую рубаху-гимнастёрку, — Тем более, что он мне простит, как внуку своему.
— Вы Его внук? — её огромные глаза ещё больше распахнулись.
— Ага. А ты внучка. Не слышала разве: "Создал по образу и подобию своему". Вот мой сын — образ мой и подобие моё. Особенно мы, русские. Нас так и называли в древности — Сварожичи, дети Бога. Так-то!
