Книга Исхода

А однажды ночью, в предутренние часы, со стороны моря в Ангуль ворвался буран. Первый порыв его ударил с рыком, похожим на рев артподготовки. Снег, мелкий, сухой и сыпучий, как пудра, бил с силой молота, и кривая галерея, ведущая к дверям, была почти мгновенно занесена, забита, запрессована порошкообразной водой здешней Зимы. Поутру разнесенные, трансбарьерные окна показали только стремительное бело-серое струение вокруг и почти черное до полудня небо. Каждый очередной порыв ветра взметал волну полу-лежачего — полу-текучего снега, и она скользила вперед, вздымаясь острым гребнем до низких туч, разбивалась о каменные увалы и — перехлестывала через них. Очень скоро весь дом скрылся в толстом слое снега, почти целиком заполнившего всю треугольную долину. Посередине — еще просуществовала какое-то время продольная ложбина, потому что бурная речка до сих пор не давалась морозам, но теперь, забитая толченым льдом, сдалась, замерзла и она. Тайпан, глядя в безнадежно почерневшие окна, сказал:

— В следующую зиму будем поумнее, а в эту, боюсь, мы погребены до самой весны. Все!

Но, разумеется, уже на следующий день, когда ветер стих, они, не выдержав, активировали Проходчика, и тот очистил галерею и вырыл ее продолжение в снегу, добавив еще один загиб. Спресованный ураганом, снег форму — держал, и они, напялив комбинезоны, нахлобучив клобуки, прихватив — темные очки, выбрались под низкое, ртутно-белое светило, холодно сиявшее на сиреневом небе. Ветер совсем стих, было очень холодно и очень ясно, ярко, даже темные очки помогали не вполне от ослепительного голубовато-белого сияния снега. Кругом был снежный океан, затопивший все, и из всего, бывшего поблизости, только решетчатая мачта метеовышки неукоснительно торчала сквозь всю эту толщу: бездефектным пруткам ее конструкции было плевать на любой ураган, будь он хоть в десять раз сильнее. Постояв еще минут пять, пока в носу не начало явственно пощипывать, они приняли решение непременно взять уроки лыжного спорта у кого-нибудь из признанных мастеров этого дела, а потом отправились вниз, чтобы заняться: а) кройкой и шитьем праздничных туалетов на всякий случай, б) упорядочиванием теории Черного Кристалла, составлявшего почти половину массы "Ковчега", в) просмотром записей, коих "Ковчег" принес пятнадцать миллионов единиц хранения, г) сексом. Он был поражен нынешней своей ненасытностью, он и из молодости-то вспоминал только отдельные эпизоды, сопоставимые по интенсивности с тем, что творилось теперь почти постоянно. Он и не знал, за счет чего отнести этакое любострастие, — то ли за счет неожиданной праздности, то ли за счет неимоверной привлекательности для него очаровательной, шаловливой, забавной Тагаси, либо же благодарить следовало неимоверно хорошее состояние организма. Это было даже и не доброе здравие, это ощущалось, как постоянный тонус, наличие мощи, избыточной даже при самых страшных нагрузках минувшего лета. Прислушиваясь к собственным ощущениям, он решил, что это не вполне похоже на возвращенную молодость: нечто другое, более ровное, более уверенное, более точное чувство избытка сил и предприимчивости. Небывалое чувство, потому что предшественников у них не было. Да и женщины, подобной Тагаси хотя бы отдаленно в его жизни тоже не было и в помине, а сейчас, когда господин и повелитель не был так занят, она постоянно его провоцировала на хватание, у несение, кидание, раздевание и массу всяких замечательных игр потом. Так что скучно все-таки не было, но было ощущение, что общество все-таки не помешало бы.

И, тем не менее, они все-таки удивились, когда поутру раздался звонок, а вслед за этим в галерее послышались возбужденные голоса гостей. Щит отодвинулся, и в дом ввалился огромный, окутанный морозным паром, еще более громоздкий от надетого на него толстого комбинезона Некто В Сером, а следом за ним тихо втянулся в помещение, возник, как дух, сухощавый, как всегда — безукоризненно выбритый Об. Тайпан еще только хлопал спросонок глазами, а Тагаси уже теребила гостей, тащила их в комнаты, и оттуда неслись ее восторженные взвизги. У австралийца, неожиданно для него самого, даже слезы выступили, — от вовсе не присущего ему умиления. Пока он приходил в себя, она уже кинулась собирать на стол, а Некто В Сером гаркнул так, что зазвенели хрустальные подвески на люстре, кою Тагаси повесила в прихожей чуть ли не в первую очередь:

— Чего замер-то?! Не ждал аль не рад?

— Да рад-то я еще как рад, а вот что не ждал, так это точно... Чего не предупредили-то?

— Да вот так вот. Дай, думаем, съездим в гости прямо с утра, а что такого?

— Стоп-стоп-стоп, — Тайпан даже затряс головой, — съездим?! Так вы не по воздуху?

— Ну! Надоело, понимаешь, порхать все время, а то до сих пор прям как в орбитальной станции какой-то, прям как не родные. Никакого ощущения жизни.

— А! Помню ваши заморочки. Буер?

— Ну-у... Так я не играю. Хоть притворился бы, поудивлялся там, не знаю... доставил бы гостям удовольствие. А то нет, не могут они свою образованность не показать!

— Успею еще! Главное — что вполне искренне. Н-ну ребята! Отчаянный вы народ! По здешней зиме — и под парусом! И как это только вас жены отпустили?

— Пфе! — Об пренебрежительно сморщившись, махнул рукой. — Ты еще Гудрун не знаешь! Ты вот его спроси, — почему он без жены?

— Да! Спрашиваю, — почему ты, тиран и деспот, — без жены?

— А она, понимаешь ли, как увидела снежок, так тут же махнула на лыжах к Анютке. Уж как я ее отговаривал! Бесполезно: что мне, — говорит, — тридцать километров по ровному месту, и не смей меня притеснять. Тиран и деспот.

— Ну-у, насколько я ее знаю, так это для нее и впрямь... Не расстояние.

— Так, да не совсем, — Некто В Сером вдруг залился приятным румянцем, что на его, и без того разгоряченной, бородатой физиономии выглядело просто устрашающе, — как выяснилось, ей достаточно просто показать... Она утверждает даже, что можно и по телевизору... Так что сидят, и на пару с Анюткой шьют приданое.

— Пилот?!!

— Да, — русский хмыкнул, обдав его пренебрежительным взором, — и впрямь удивительно. У молодой парочки, которая чуть что — и в постельку, да вдруг — дети? Экое чудо!

— Не-е, но ты меня все равно потряс! Я ее, понимаешь, как-то не представлял в качестве мамаши... Ага, и вы, значит, тоже... Хотя, — может, так и надо.

— Так уж получилось, — гость развел руками, — делать-то, понимаешь, особо нечего, развлечений никаких, а ей, я уже говорил, как выяснилось, достаточно показать...

— Жаль только, что Тагаси женщин не привезли, все я, да я, ей и потрещать не с кем...

— Она у тебя где?

— Так ведь готовит...

— Пош-шли помогать! А то вроде приема получится или раута. Терпеть ненавижу.

Тагаси — протестовала, утверждая, что это вовсе не мужское дело, но с тем же успехом она могла бы попытаться остановить самум или цунами, тем более, что мужчины проявили в данном случае редкую солидарность. Так что очень скоро они уже сидели за столом и под чутким руководством Тагаси лепили что-то вроде хинкалей с разнообразной и острой начинкой. Перед этим они, перемигнувшись, выпили по стопке "регулярного" спирта, чисто ритуально спрятавшись от хозяйки, — без этого удовольствие от выпивки, понятное дело, было бы совсем не тем. Так что теперь, за спорой совместной работой, беседа текла живо и свободно. Некто В Сером, в ответ на вопрос о Фермере, пожав плечами, сказал:

— Пашет. В смысле — работает как... Да ну его к дьяволу, не могу сказать — как. Любые сравнения недостаточны. Нету. Как турбина в критическом режиме. Тонны икры! От осетровой до легушачей, кубометрами, мало тонн — десятки тонн! В подземельях — расплодные бассейны, хрен знает, я уже теряюсь, не все помню, что он делает, ему все мало, но как-то он добился того, что у него в бассейнах рыбы вырастают, как на дрожжах, в одном бассейне — чушки по килограмму-полтора, а рядом, в том, который выплавили неделю назад — личинки с желточными мешками... Семена из расплодных каллюсов — тоннами! Десятками тонн! Сотнями! Склады забиты, Проходчики всю шкуру стерли, новые ходы выгрызаючи, но нет! Ему мало! И, — знаете что? — не навалом! Всюду, тьфу, пакость, — полочки, на полочках — этикеточки по-латыни. С названием, значит, и с компьютерным кодом "Линии И Предназначения". Аккуратно так тушью выведены. Восхищаться можно, но понять уже не могу... Да! Кстати! Пошли, — у меня ж там как раз гостинцы от него отложены, заодно и машину нашу посмотришь.

Буер. А что — буер, буер — он и есть буер: порядочных размеров сооружение одиннадцати метров в длину, обманчиво-хлипкие снасти, на самом деле способные без натуги выдерживать тысячетонные нагрузки, скользящие электроадгезивные зажимы. Система полозьев, — тоже, как он подозревал, не без хитростей, тоже, поди, из активного материала. А паруса — да, паруса красивые, как положено, традиционно. Они, понятное дело, были спущены, когда хозяева спустились вниз, но Некто В Сером специально влез в кабину, показал, — как плавно и бесшумно, будто крылья чудовищной бабочки, раскрываются, враз ловя ветер, белые крылья парусов, и от тяги начинают петь, напрягаясь, бездефектные "якорные" шнуры. Небо — чуть хмурилось, дул так себе ветерок, чуть взвихривающий легкую снежную пыль, а Тайпан, неожиданно захваченный зрелищем, незаметно подпал под великий гипноз Снежного Покоя, и с присущим ему в иные минуты предвидением грезил наяву о том грядущем мире, который предвещал этот буер. Такие вот буера или большие, целые дома, кочующие по ветру, несокрушимые, вольные остановиться или ползти себе по делу или же просто так. Что-то подобное в океане песков на Юге, во внутренних районах Фатума, где пустыня пребудет еще долго: следующим же летом уже станет нельзя устраивать такие катаклизмы, как нынча, и пока пребудут Великие Пески, там будут кочевать, сопровождаемые стадами, никуда не спешащие дома с людьми, которые могут быть спокойны за будущее. Жилища, идущие вместе со стихиями, слитые с ними, сбивающиеся в поселки, города и временные столицы, что поутру растают, подобно призракам. Будет так везде, или не будет, — такое может быть, а оттого в какой-то мере будет обязательно. Гость тем временем выволок прозрачную пластиковую бадью с препорядочными рыбами и пожаловался:

— Совсем голова пустой стал, склероз, да? Фермер наказывал передать непременно Тагаси, и сказал, что она разберется куда лучше нас, дураков, и вот еще, — зелень лимонника со свово огорода.

Тайпан наморщился, слушая русскую речь:

— Ты изображаешь какие-то диалекты? Сразу два, да?

Фермер оказался прав: увидав сильных, тяжелых, как слитки металла, рыб, Тагаси обрадовано всплеснула руками и, забывшись, произнесла какую-то тираду по-китайски, чего не понял никто из присутствующих. Китайский был у нее, полуяпонки, одним из родных языков, и время от времени она отводила душу с Сеном, который одинаково свободно владел этими языками помимо корейского. Она тут же оставила их доделывать кушанье, снабдив подробными инструкциями, а сама пошла разделывать молодых парусников, дабы подать их красное, похожее на говядину, мясо нарезанным тонюсенькими ломтиками.

С них, кстати, и начали трапезу, слегка подсолив и потребляя под разведенный, лишенный малейших примесей, чистый, как алмаз, спирт. Хозяйка извинилась, что нет лимона, потому что "без него рыба — совсем не так вкусна", и это послужило началом оживленной беседы о еде. Поговорили о том, что еще долго не придется попробовать лимонов и померанцев, о том, что консервированная продукция, что ни говори — надоела, и вот эта вот рыба, что ни говори — роскошь. А Некто В Сером добавил, что мало сказать, — роскошь: большая жертва и акт великодушия со стороны Фермера. Это понимать надо. Вспомнили, что в следующем году уже придется, пожалуй, отведать чего-нибудь из первого "свободного" урожая. Плотная, чуть грубоватая рыбья плоть пьянила и сама по себе, помимо спирта, вызывая возбуждение, но они потихоньку выпивали и еще, под вкуснейшие пирожки, вареные на пару. Потом Тагаси достала гитару, но хоровое пенье у них не пошло: в те времена у Сообщества еще не было общих, своих, знакомых — всем и любимых — всеми песен. Об неожиданно загрустил, а загрустив — смолк, опершись локтями на стол и охватив руками голову.

— Ну чего? — Тагаси, подошла к нему сзади и чуть, ненавязчиво к нему прислоняясь, начала теребить. — Зачем грустить тому у кого чиста совесть и нечего бояться?

— Да вот, девочка...Старый я уже,ста-арый! Понимаешь? А, — он махнул рукой, — куда тебе...

Она погладила гостя по густому, жесткому ежику коротко стриженых, серо-стальных от проседи волос:

— Действительно, — не понимаю. У вас гораздо, гораздо меньше седины, чем было в момент первой нашей встречи и, — она тронула жесткие, как камень, мышцы на его плече, — вы выглядите очень крепким мужчиной и опасным бойцом. Или, — она лукаво улыбнулась, — госпоже Име приходится жаловаться на недостаток любви? Разумеется, прошу простить мои плохие манеры... Вот, например, мой муж, — он не моложе вас, но должна сказать, что сейчас, когда мы, как медведи в берлоге...

— Я же говорил — не поймешь... Все это, такие товарищи, такие дела, такие просторы, вся эта планета, новый мир, — как будто слишком поздно для меня. Все это, и Има, — как то, что приходит слишком поздно. Жизнь дала, но поздно, и, радуясь ее дарам, каждый раз испытываешь сожаление, горечь, — почему не раньше?

— Господин мой, я поняла гораздо больше, чем вы можете себе представить, и уже поэтому должна предостеречь, — она говорила уж-жасно серьезно, но в узких глазах так и прыгали чертики, — при таких мыслях вы рискуете, что у вас будут рождаться только мальчики. Целое войско, как это? Целая орава. Понимаете? Они решат, что вы опечалены надвигающейся войной и будут выпрыгивать один за другим. По поверьям простонародья хань — это великое счастье, так принято считать, но я знаю и другое: лучше все-таки, когда... не одни только мальчики. Так что не призывайте их слишком сильно вибрациями своей печали...

— Ты... Ты почем знаешь?

— О! — Она совершенно не европейским жестом ударила себя по лбу. — Как бы я могла вести себя правильно, не советуясь с другими госпожами? Волшебное Окно одинаково хорошо действует и сквозь бурю, и сквозь снег. Не то что какие-то там телевизоры.

Слегка ошалевший Об мгновенно позабыл о мировых скорбях, машинально проглотил с треть стакана благородного "нулевого" напитка и предложил Тайпану пойти покататься. Предложение было с восторгом принято, а Некто В Сером сокрушительно зевнул, всем видом своим показывая, что с места трогаться — не намерен ни под каким видом:

— Давайте-давайте... Только без меня. Еще накатаюсь, успею...

— Ладно! Только ты тут смотри, а то знаю я тебя...

Оставшись, он тихонько помог ей убрать после трапезы и, вздохнув, начал тягостный разговор:

— А теперь скажи-ка мне, — к чему была эта твоя попытка мимоходом соблазнить Оба? Профессиональный рефлекс? Или что-нибудь погаже?

Она, услыхав его жесткий голос, вздрогнула, и как будто замерла, продолжая машинально вытирать руки: