-Иди сюда, — негромко проговорил он, показывая на приоткрытый вход в заброшенное здание. — Да не бойся ты, я добро помню и тебя обижать не собираюсь, скорее!! — он прислушался, — Иди вон в угол и слушай. Я ща немного навоняю, терпи, вон платком нос закрой и слушай, чёб не услышала, чтоб мне ни-ни, иначе нам с тобой секир-башка будет.
Он обрызгал пакет с чем-то трудноопределимым у себя в руках какой-то вонючей мерзостью, и шустро выскочил за дверь. Пошаркал в строну от общаги, Лизе в дырку на двери было видно, что навстречу ему идут два каких-то поддатых мужика.
— Слышь, бомжара, тут девка не пробегала, такая мелкая, в красной куртке и черных джинсах?
-Какая тут девка? Возле помойки, чтоль? Тута только я и вона кошки, — загнусавил бомж, — я тут, братаны, колбасу, глянь, нашёл, она ежели подварить, ничё, пойдет. Вот под водочку бы, а? Водочка ваша — колбаса моя. — Он сунул под нос одному дурно воняющий пакет.
-Иди ты, бля. Фу, даже пнуть противно, потом сам вонять будешь с год. А, валим отсюда, эта красотка в голубом, явно че-то напутала, какая здравомыслящая девка здесь пойдет, она, поди, по той улице пойдет, а мы её провороним и не получим два косаря. Давай рысью!
Они рванули на другую улицу, а Лиза без сил сползла по грязной стенке.
— Слышь, деваха, чем-то ты насолила этой жердине, чё ей из под тебя надо-то?
Лиза засмеялась:
-Ты знаешь, сегодня такой вот день, всем что-то от меня надо, — она смеялась и рыдала, и не могла остановиться — началась истерика.
Бомж, видя это, пошлепал в другой конец помещения, покопался там, принес полкружки воды и выплеснул ей в лицо. Лиза, захлебнувшись, вздрогнула и, помотав мокрой головой, спросила:
-Зачем?
— А затем, что надо бы по лицу бить. А у меня руки грязные, антисанитария сплошная! Я ща на разведку пошмыгаю. Посмотрю, чё и как, а потом двинем с тобой отсюда, где живешь-то ты? В общаге?
-Да как бы уже нет, я через два дня должна уезжать — вещи у подружки в квартире на Островского оставила.
-А и хорошо, в общаге-то сейчас черти-что твориться будет, как же,, выпуск, плавали-знаем. Посиди, я мухою.
Вернулся где-то через полчаса с какой-то замызганной ветровкой большого размера, неопределенного цвета.
-Вот, девах, надень-ка сверху, мы ща тебе волосы дыбом поставим и пойдем. Да не бойсь, куртка-то чистая, я её напрокат у добрых людей взял, а красную твою курточку мы спрячем под кофту и получишься ты как бомжа беременная.
Лиза вздрогнула, но промолчала, понимая, что сейчас не время и не место скулить, надо было выбраться из этой дыры.
А у подружки Лизу ждала ещё одна "добрая весть" — слегла её бабуля. Звонил Вишняков и просил как можно скорее приехать, счет пошел на дни.
-Охохо, — вздохнула Светкина мать, тетя Рая, — пришла беда,отворяй ворота! Лиза, ты диплом-то сможешь получить без выпускного?
-Что? А? — откликнулась замершая в каком-то ступоре Лиза. — Диплом? А, да, диплом!
Созвонилась с деканом, объяснила ситуацию, он попросил перезвонить через минут тридцать. Через двадцать минут перезвонил сам, велел срочно, пока не закрылась канцелярия подъезжать за дипломом. Лично вручил ей диплом, пожелал удачи, выразил сочувствие, и поехала Лиза сразу на вокзал, торопясь к бабуле, единственному родному человеку.
На вокзале опять встретился бомж:
-Девах. Я это, тебя провожу, мало ли.
-Какая ж от тебя помощь? — печально усмехнулась Лиза.
-Не скажи, иной раз доброе слово и то помощь, ты вот меня, когда-то половиной бутера спасла от суицида. Да, знаю я умные слова. Сам вышку имею, так вот сложилось, пришлось бомжевать, но речь не обо мне, ты из Мухина что ль?
-Да.
-Э, так и я бывший Мухинский, поехали, ты не боись, я в тамбуре пристроюсь, пригляд нужен всегда. Не грусти, девах, выхода нет только оттуда, — он показал грязным пальцем в землю, — все остальное -фигня.
Доехали благополучно, электричка шла быстро, не останавливаясь на всяких там километрах, и Лиза припустила по улице чуть ли не бегом. Бомж не отставал, маленький домик в глубине разросшегося сада был ему знаком, он присвистнул:
-Так ты Верунькина дочка?
Та кивнула, быстро закинула вещи, показала ему на летний душ, сунула в руки полотенце, старенькую простыню, и сказав:
-Дождись меня, я в больницу, отмойся только, уж больно ты вонючий.
-Э-э-э, девах, а я может все украду у тебя?
-Знаешь, у меня сегодня столько случилось, что даже и не знаю, что сильнее может ударить, мне бы бабулю застать в живых, ты не кради, дождись меня, а там что-нибудь, может, и придумаем.
-Да пошутил я так, неудачно, отвык от нормального общения, наоборот, за сторожевую собаку буду. Иди спокойно, не боись, Лёвка Шмыга, он добро помнит.
Лиза полетела в больницу. Бабуля, её любимая бабуля, всегда такая бодрая, теперь еле говорила:
-Лизонька, успела-таки ко мне! Ох, девочка моя! — взглянув на её измученное лицо, проговорила бабуля. — Не вовремя я тебя оставляю, но вот нас не спрашивают когда кому уходить. Там, в тумбочке, шкатулочка малая, подай-ка мне её.
В малой шкатулочке оказались простенькие сережки с маленьким голубеньким камушком и медальончик на цепочке, в форме сердечка
-Лизонька, это подарок Веруньке от твоего отца, Андрея.
-Как Андрея, я же — Максимовна?
-Это Веруня так захотела тебя назвать, у Андрея мать так звали, он, Андрей-то по глупости тогда в тюрьму-то попал, думал год-два и выйдет, а ему там накрутили, остальных-то откупили, а его вот на пятнадцать лет и упекли. Я и не знала, что Веруня беременная, а потом вот ты родилась. Ждала я Андрея-то, все хотела ему дочку-то под крыло отцовское, да, видать, и загинул где-то там... так то поди, объявился бы, тебе-то двадцать один уже будет. Ну так вот, ох, уморилась я, ежели все-таки он когда и появится, скажи ему, что Веруньку-то специально сбили машиною, уж очень она чирьем была для Михнева-сынка. Там в медальоне-то фотки их, родителей твоих, это перед тюрьмой папка твой такой был. А ты истинно его дочка, при встрече мизинец-то покажи, сразу признает. Ох, уморилась я, ты иди пока, я посплю чуток! — бабуля закрыла глаза.
Отупевшая от свалившегося на неё за день, Лиза на автомате пошла к Вишнякову.
-Виктор Федорович?
-Лизуня, девочка, мы твоей бабуле ничем помочь не можем, весь организм её как старый мотор— изношенный. Я, ты знаешь, мужик грубый, но честно говорю: бессилен я в этом случае, готовься, девочка, бабуля долго не протянет.
Все в том же отупении, Лиза побрела домой. Дома же её встретил отмытый худой мужик, лет сорока пяти с хитроватым взглядом.
-Я тут малость похозяйничал, — он указал на тарелку со стопкой блинов, — вспомнил вот, что умею блинцы-то печь, садись, хоть чуток поешь, поди, с утра голодная?
-Да что-то не хочется...
-Не, садись, надо. Я вот подумал-то чего, на постой возьмешь, я, может, какую работу найду? Правда, документов у меня совсем нет, но может где грузчиком или дворником пристроюсь?
Лиза кивнула.
-Ох, девонька, жизнь, она любит нас мордой об забор, такой знаешь с неструганными досками... Вся морда потом в занозах и болячках, ты уж, эта, держися на плаву-то, молодая ведь совсем. Я Веруне-то твоей обязан, она мне когда-то добро сделала, а Лёвка Шмыга добро помнит, тем более — мало его было, добра-то в жизни. Иди, вон, полежи, на тебе лица нет. А чё это у тебя за шкатулочка? -Да так, от родителей память, — Лиза опять же безучастно открыла её, вытащила медальон, повертела. -И как это сердечко открывать?
-Дай-ка, — Лёвка шустро открыл сердечко. — Тут фотомордочки чьи-то, ну-кась... О, это Веруня, а это... это же... — он ошарашенно взглянул на Лизу, — ..это же... Митень! Мать ети, я дурак слепой, Лиза, покажи-ка руки-то?
Лиза молча протянула ему руки, он как-то рывком схватил её правую, повертел, зачем-то погладил сильно искривленный мизинец, кивнул сам себе, посмотрел на намного меньше, но тоже искривленный мизинец левой руки... и как-то торжественно произнес:
-Вот так, Лизавета Андреевна, я теперь от тебя не на шаг. Ты истинная дочка своего отца, эти мизинцы у него точь в точь как твои, это ж надо же. Веруня-то никому и не сказала, что ты Андреева дочка-то. Ну, наверно, и правильно, Михнев-то тогда бы и на мокрое пошел... да. Андрюха, Андрюха, жив ли?
Бабуля умерла ночью, просто не проснулась, Вишняков и Лёвка взяли все хлопоты на себя — Лиза находилась в каком-то жутком состоянии между сном и явью, все казалось, смотрит она так популярные сейчас у молодежи, фильмы ужасов.
И только когда начали закапывать бабулю, она очнулась, и дико закричав, рванулась из цепких рук Вишнякова. Тот не говоря ни слова, держал рыдающую, извивающуюся, рвущуюся к могилке, Лизу. Стоящий рядом с ним тоже врач, шустро открывал сумку, вытащил шприц с лекарством и прямо через кофточку уколол Лизу в плечо.
Минут через пять она обмякла.
-Вот так-то лучше, спи дочка! — услышала она Вишняковские слова, проваливаясь в сон.
Проснулась она от режущей боли внизу живота, попыталась встать и поняла, что лежит на чем-то мокром. Потрогала рукой, посмотрела... кровь.
Лёвка как чувствовал, выглянул из кухни:
-Проснулась, красавица?..
-Лев, — прохрипела Лиза, — 'Скорую' вызывай, у меня... Вишнякова зови!
Левка, увидев кровь, не растерялся — лихорадочно заворачивая её в одеяло, схватил на руки и потащил в больницу, что была через две улицы, приговаривая:
-Э, деваха, держись, мы ща быстрее добежим, пока твоя Скорая приедет, мы уже там будем!! Он пер напролом, это потом он сам удивится, как сумел дотащить её и не упасть. В приемном покое, пнув дверь ногой заорал с порога:
-Давайте быстрее, дочка умирает!
-Вот и неси свою дочку до лифта, — буркнула санитарка, видя, что руки его как закаменели, и быстрее будет, если он донесет её сам.
Время поджимало. Левка так и тащил её до реанимации, там Лизу еле смогли взять из его сведенных судорогой пальцев. Он сел на пол в коридоре, заявив, что никуда не уйдет, так и сидел. Мимо бегали медсестры, пролетел на ходу одевая халат, Вишняков. А Лёвка все сидел и судорожно молился Богу, чтобы деваха осталась жива.
Через вечность его начал трясти Вишняков:
-Вставай. Слышь, жива наша девочка. Успел ты её вовремя донести. Слаба пока, большая кровопотеря, но будет жить, ты молодец, Скорая бы точно не успела.
И тут видавший виды, прошедший через свой личный ад, опустившийся на самое дно Лёвка прослезился. С этого дня он просто поселился возле приемного покоя. И через пару дней его использовали как подсобного рабочего: он таскал дрова, подметал двор, помогал переносить больных, разгружал продукты, вытаскивал отходы...
Видя его усердие, взяли его таки в штат, подсобным рабочим, Вишняков пообещал помочь с документами, такой хирург в маленьком городке имел вес.
Лиза выздоравливала долго и тяжело, сказались все потрясения. А Лёвка как верный пес, охранял и оберегал её покой.
Он не говорил Лизе, что этот козлина-мажор имел наглость приехать для якобы стребования долга с Агапкиной. Ну Левка и показал долг, он ухватом гнал этого гада до машины.
— Вали, сука позорная, ща всю машину раскурочу, с меня хрен чё возьмешь, я бомж, — он замахнулся, и Виталик лихорадочно дергая рычаг скоростей, мгновенно с ревом сорвался с места.
-Сволочь, — сплюнул Лёвка. — Эх, Андрюха, как ты тут нужен! Не верю, что ты сгинул .
Лиза, выписавшаяся из больницы, впала в депрессию, Лёвка старался — тормошил её, пытался смешить, на что она только слабо улыбалась и часами сидела в тени большой яблони. — Федорыч,— взмолился Лёвка, влетев к нему в кабинет и не обращая внимания на сидевшего там пожилого мужика, — ведь потеряем мы деваху, смотри, с месяц выписалась, а как замороженная, сидит без движения часами.
-Да я уже ругался с ней, не слышит она нас! — удрученно вздохнул Вишняков. — Я и с ветклиникой договорился, ждут её там. А она вишь как.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался мужик, — поподробнее, ветклиника, значит, ветврач у вас имеется?
-Да, только вот... — мужики рассказали историю Лизы.
— Пошли-ка, Лёва, к тебе в гости, может, я сумею расшевелить вашу ледяную статую.
Статуя, слабо улыбнувшаяся новому человеку, все также отрешенно сидела, глядя куда-то внутрь себя.
-Никитич меня зовут, — тяжело присаживаясь рядом с ней, сказал мужик, — послушай-ка меня, дочка, что я тебе расскажу.
И повел речь о тундре, о проблемах малочисленного народа хантов, о том, что испокон веков занимающиеся оленеводством люди испытывают большие сложности с разведением олешков, поголовье которых значительно сократилось, о доброте и отзывчивости этого народа, о суровой природе, о их бесхитростных, славных детках...
Лиза, сначала слушавшая его из вежливости, неожиданно для себя прислушалась, а потом произнесла.
-Но я же оленей только на картинке и видела.
-А что тебе мешает увидеть в живую, оленихи те же коровы, а с коровами-то приходилось тебе иметь дело? Вот что я тебе скажу, я здесь ещё неделю буду, к Виктору вон через пятнадцать лет обещаний приехал. Надумаешь ехать со мной, ни грамма не пожалеешь, люди тебя не обидят, наоборот, такого уважения, как там, ты вряд ли здесь, на материке встретишь. Да,холодно, лето короткое, но экстрима и романтики — выше крыши.
Левка же, видя, что его деваха начала говорить с мужиком, шустро накрыл стол под яблоней, притащил чайник и, с умилением, наблюдал, как Лиза незаметно для себя потянулась в пряникам. Он только успевал подливать ей чай в кружку, забрасывая Никитича вопросами и желая, чтобы тот подольше не уходил. И проснулась Лиза, весь вечер ходила из угла в угол, думала, прикидывала.
А наутро огорошила Лёвку:
-Лёвыч! Я, пожалуй, поеду с Никитичем на север, а ты оставайся на хозяйстве, сходим в ЖЭК, пропишем тебя, и живи, а я в гости буду наведываться.
-Лиз ты мне как дочка стала. Я тебя точно в самую нужную минуту встретил, сначала ты меня согрела. А теперь вот я долг отдаю тебе.
— Что ты все долг-долг, раз свела судьба в трудную минуту, значит, так и надо.
И уезжала Лиза из дому с легким сердцем, надев отцовские дешевенькие сережки, а медальончик оставив дома, на хранение Левычу, а Лёвка и Вишняков втихую радовались и переживали за свою девочку.
Девочка за два с лишним года стала известна по всем стойбищам, её всегда ждали в каждом доме, она лечила, как сама смеялась "и детей и зверей", к ней обращались и стар и млад, пригодились все навыки и знания, она умела, казалось, все: принять роды у женщины, вправить вывих, сделать массаж, осматривала местных детишек, ругалась на нерадивых родителей, ставила банки, компрессы и уколы, смеясь, говорила, что вот только зубы лечить не умеет.
Местный народ с большим уважением звал её 'Дохтурка Лиза'. Куда бы она не заехала — везде её ждал лучший кусок и лучшее место. Она строго спрашивала за грязь и антисанитарию, частенько заезжала без предупреждения, для проверки — жизнь пошла трудная, но интересная. Она привыкла к монотонному пейзажу тундры, дальним большим переходам между стойбищами, привыкла ездить на оленях, не боялась собак, лихо научилась стрелять из ружья, подаренного ей благодарными жителями дальнего совхоза. Она смогла справиться с эпидемией среди оленей — не вылезала сутками от заболевшего молодняка, ругалась, материлась, плакала, но все олешки выжили. Искренне и всем сердцем она полюбила этих таких красивых душой людей, и на всех буровых и малых аэродромах она была желанной гостьей.
