— Но я еще не умерла, — сказала Шекканто. Кепло видел устремленные на него глаза, острые как кончики ножей.
— Мать, я думаю, что Т'рисс — повредившаяся в уме Азатеная. Витр похитил многое...
— Новые поводы для тревог, лейтенант. Она может быть безумной, но сила остается, сила, не сдерживаемая доводами рассудка. Она желает аудиенции у Матери Тьмы? Ты станешь сопровождающим Азатенаи. Не забывай о своих умениях.
— Мать, при всех своих умениях... не думаю, что можно убить Азатенаю.
— Возможно, нельзя. Возможно, ты погибнешь при попытке. Пусть так.
— Мать Тьма столь для нас важна? — спросил Кепло. — К тому же я буду поражен, обнаружив, что взявшая титул Матери Ночей не способна защитить себя.
— Лишь темнотой она защищается. Лишь темнотой она предохраняется. И в той темноте она верит одному мужчине, и он не из нас. Да, мне доложили: он покинул Куральд Галайн. На запад, в страну Азатенаев. Во мне пробудились старые подозрения.
Кепло изучал теперь ее профиль, ястребино-острый. — Ты не разделила эти подозрения с избранным ассасином, мать.
— И не разделю, пока не будет доказательств. Я рискну тобой, лейтенант, даже потеряю — ради защиты Матери Тьмы. Она нам не нужна. Нет. Нам нужна от нее благодарность — и уверенность в нашем союзничестве.
— Оплаченная моей кровью.
— Оплаченная твоей кровью.
— Даже Азатенае не дано пронизать окружившую Мать темноту.
Древние глаза впились в него. — Ты не можешь быть уверен. Разве дар не растекся между ее избранными детьми? Говорят, Аномандеру не нужен свет в ее личных покоях — слуги доносят, что подсвечники покрыты слоем пыли, фитили лампад не обожжены. Но книги лежат открытыми на столе, и собственноручно написанные Ей свитки. У нас нет доступа к этому колдовству, но нельзя сказать того же обо всех других.
— Мне неуютно, Мать, от такого допущения. Слишком много неизвестности. Не разумнее ли убить ее здесь, в монастыре? Прежде чем она станет представлять для королевства великую угрозу?
— О ее присутствии известно, лейтенант. Хранители отдали ее под нашу заботу.
Кепло кивнул. — Чтобы их убедить, мы гарантировали безопасность. Но это дело изменчивое. Гостья уже выказала себя непредсказуемой, так что в рассказ о нападении на нас могут поверить. На тебя, скажем, или на монахов. Да, нам предстоит период негодования, обвинений, но в отсутствие подробностей наше слово будет сильнее. Ты сама учила меня годы назад: ассасин должен стремиться контролировать момент убийства. Я страшусь именно потери контроля там, в Палате Ночи, в присутствии Матери Тьмы и кто знает скольких еще советников.
— Эти присутствующие, лейтенант, озаботятся спасением Матери Тьмы, а не Азатенаи.
Кепло склонил голову набок. — Многие годы ты не покидала монастырь, мать. Я видел, как дерется Аномандер... даже в обширной Палате Ночи, полагаю, он успеет меня перехватить. Если не он, то Сильхас Руин. — Он пожал плечами, выдерживая строгий взор. — Возможно, это дар Матери Тьмы принес им такие умения. Или это врожденный талант. Так или иначе, я мало поставил бы на свой успех. Значит, жизнь моя будет принесена в жертву как знак верности трясов?
— Мы говорили, что Т'рисс может стать угрозой для Матери. Я просила тебя быть наготове ради возможности.
— Разумеется, буду наготове.
— Надеюсь, ты поймешь в нужный момент, что эта жертва совершенно необходима. Ведь именно мы доставим Азатенаю в присутствие Матери Тьмы.
Кепло поднял брови: — Избавление от последствий? А если никто не выживет в битве с Т'рисс?
— Тогда мало кто станет спорить, лейтенант, что проиграли все. Да, у тебя будут в Харкенасе и другие обязанности. Успокой мысли, пока я объясняю.
Вскоре Кепло вышел во двор и направился к водоему. Ведун Реш стоял на почтительной дистанции от Т'рисс, та же бродила голышом по колено в воде, капли блестели на загорелой коже. На ее плечах остались следы солнечных ожогов, полоски слезшей кожи, напомнившие Кепло про линяющих змей. Кроме ведуна, никто не показывался во дворе.
"Дети либо убегают при виде обнаженной кожи, либо смотрят разинув рот. Но разевать рот, кажется, недостойно. Я же просто восхищаюсь".
Он подошел к Решу. — Говорят, все мы вечные ученики, невзирая на возраст.
Реш хмыкнул: — Уроки часто повторяют, но никогда не выучивают полностью. Передо мной новый трактат о жизни.
— Критики дико на тебя набросятся.
— Они станут мошками на моей шкуре. Ярость велика, да челюсти малы.
— Ну, я с наслаждением погляжу на тебя, всего в рубцах и укусах.
— Слова предали тебя, Кепло: ты втайне восхищаешься дикарями.
— Любое предательство начинается — или кончается — со слов.
— Диких?
— Полагаю, Реш.
Т'рисс отошла к дальнему краю водоема и села на широкий край, подставляя лицо солнцу и закрывая глаза.
— Если бы Мать Тьма отвергла элемент Ночи и приняла вместо него элемент Молчания, — предположил вслух Реш, — мир воцарился бы навеки.
— Ты намекаешь, что всякое насилие несет элемент предательства?
— Именно, и это первый номер в моем списке невыученных уроков.
— Ястреб предает зайца? Ласточка предает мошку?
— В некотором роде наверняка, мой хилый друг.
— Значит, все мы обречены предать, ведь это кажется основой выживания.
Реш повернулся к нему. — Не видел горечи философов? Ухмылок на виноватых лицах, торопливых оправданий себя самих и своих собратьев? Все мы предали возможность вечного мира, и разве не было в прошлом эпохи, когда никто не знал смерти? Когда поддержание жизни не требовало усилий и жертв?
Это было их старой шуткой. — Ведун Реш, — ответил Кепло, — все встреченные мною философы были пьяными или отупевшими.
— Из-за печали потерь, дружище, и штормов понимания.
— Из-за слабоволия. Клянусь, это куда вероятнее.
— Воля бессильно крошится под ударом откровения. Когда мы падаем на колени, мир съеживается.
Не сводя глаз с Т'рисс, Кепло вздохнул: — Ах, Реш, но не всякое откровение приходит как удар.
— Ты подсказал мне разумный повод выпить.
— Значит, слаб твой разум.
— И гляди, я единственный философ, готовый это признать.
— Лишь потому что трезв, а смелость трезвых мне всегда была сомнительна.
Оба замолкли, когда Т'рисс встала и пошла к ним. Окинув Кепло коротким взглядом, она сказала: — Итак, ваша мать не советовала убивать меня? Хорошо. Вам не понравилась бы моя кровь на руках, лейтенант.
Кепло ответил далеко не сразу. — Гостья, вы выказываете крайнюю осведомленность. Это даже неприлично.
Она кивнула. — Да.
— Рад, что мы согласились...
— Убийство всегда неприлично, — продолжала она. — Я ощутила недоверие моей подруги Фарор Хенд, когда вы появились. Есть много уровней ее недовольства.
— Мы не желаем вам вреда, — заверил Кепло, — но, если придется, будем защищать своих.
— Вижу обширное поле для дебатов, лейтенант. Кого вы включаете в "своих"? Кажется, вы ставите на двусмысленность.
— Это относится ко мне лично или ко всему моему народу?
Реш явственно вздрогнул.
— Я недостаточно знаю "народ", чтобы его обсуждать, — сказала Т'рисс, усаживаясь перед ними и проводя рукой по теплой воде. — Я думаю, что ты убийца, что вам обоим даны указания и оправдания, да вы и сами найдете себе еще больше оправданий.
Реш как будто подавился. Закашлялся и сказал: — Гостья, прошу, умерьте свою силу.
— Думаешь, ведун, это моя сила? — Она встала, улыбнувшись. — Устала. Вижу монаха в дверях — он сможет проводить меня в комнаты?
— Момент, прошу, — вмешался Кепло, бросив взгляд на спутника. Тот задыхался, сгибаясь пополам. — Если не ваша сила, то чья?
— Речной бог был мертв. Теперь он не мертв.
Он смотрел на нее, не веря.
На этот раз она не отвела глаз. — Отныне вы должны встретиться с тем, кому вроде бы служили, и дать ответ за многие дела, свершенные во имя его. Удивляться ли, что твой друг страдает?
Она направилась к монастырю.
Кепло подскочил к другу: — Реш? Справишься? Она правду сказала? Что ты чуешь?
Тот поднял дикие глаза. — Ярость.
В охвативших поселение панике и хаосе гостья-Азатеная преспокойно оставалась в личных комнатах, одиноко ужиная. На рассвете она показалась во дворе. Призвала травяного скакуна, села в седло и стала поджидать остальных.
Мать Шекканто была прикована с постели. Она потеряла всякий контроль над телом, не могла пошевелиться и даже поднять руки. Легкие ее были полны водой, дыхание походило на частый хрип; глаза, запомнилось Кепло, метались пойманными птичками.
"Ястреб предает зайца. Ласточка предает мошку. Бог склонился перед нашей волей; ныне Бог гневается".
По слову Реша гонцы успели выехать в монастырь Йедан, и накануне ночью принесли весть. Отец Скеленал уже в пути. Сестры в беде. Тринадцать — самые старые — погибли. В Великом Источнике древнего Бога кипит вода. Пар поднялся колонной, которую видно с самого края лесных владений ордена.
Едва ведун Реш заявил, что склонен остаться в ожидании визита Скеленала, Т'рисс обернулась к нему и сказала: — Ты уже не нужен. Ваша мать восстановит почти все свое здоровье. Побеседует наедине с пожизненным супругом. Ты сопроводишь меня, ведун Реш.
— Зачем? — спросил он. Кепло с потрясением осознал, что приятель уже не оспаривает право Азатенаи командовать.
— Кто обитает в лесу севернее Харкенаса?
Реш пожал плечами: — Изгои, полудикий народ. Браконьеры, преступники...
— Отрицатели, — сказал Кепло.
Т'рисс продолжала: — Вашим матери и отцу стоит готовиться.
— К чему? — спросил Кепло.
— Это я должна показать ведуну Решу, лейтенант. Начнется в лесу, потом на самой реке и улицах Харкенаса — пока Мать Тьма не очнется, осознав вызов.
— И что вы ей скажете? — грубым голосом сказал Реш.
— Матери Тьме? — Т'рисс подобрала самодельные поводья. — Надеюсь, ведун, слова не потребуются. В моем присутствии она поймет.
— Угрожаете ей? — спросил Кепло.
— Если и так, лейтенант, ты ничего не можешь сделать. Ни ты, ни ее охрана. Но нет, я не несу угрозы Матери Тьме, вот тебе мое слово. Доверься или отвергни, в соответствии с природой души. Но я несу перемены. Обрадуется она или станет противиться? Ответить сможет лишь она сама.
В молчании выехали они из монастыря на южную дорогу, которая готова была провести их довольно далеко от монастыря Йедан, через сильно уменьшившийся восточный край Юного Леса.
Последними словами Т'рисс, сразу за монастырскими воротами, были: — Теперь я понимаю таинство воды. В покое ее поток чист. Когда я предстану перед Матерью Тьмой, взволнуется вода между нами. Но обещание остается — однажды вода снова потечет чистой. Держитесь этой веры, все вы, даже когда хаос спускается в мир. — Т'рисс посмотрела на Кепло и Реша. — Речной бог говорит мне: вода Дорсан Рил темна, но так было не всегда.
"Не всегда. Так говорят самые древние из писаний. Азатеная воскресила нашего бога. Азатеная говорила с нашим богом. Но что она обещает Тисте?
Хаос".
Однако когда они въехали в лес, Кепло не заметил ничего необычного, ничего способного подтвердить зловещие слова Азатенаи. Он повернулся к ведуну рядом, с вопросом на устах, но Реш остановил его поднятой рукой.
— Не сейчас. Нарастает. Вещи шевелятся. Сны отягчают тысячи затененных умов. Нечто воистину пробуждается. Мы увидим его лик по возвращении.
Кепло не имел особой чувствительности, свойственной ведуну Решу и многим людям веры. Шекканто сказала ему однажды, что он словно дитя склоняется перед прагматизмом и, делая так, отрекается от дара воображения. Существует дихотомия двух способностей, и в качестве сторон личности они часто вступают в схватку. Но кое в чем имеется и согласие. Мечты определяют цель, прагматизм прокладывает тропу. Те, кто наделены этим балансом, слывут талантами, но жизнь их легче не становится. Тупоумные, которым жизнь ставит препоны на каждом шагу, стараются подобным же образом помешать более одаренным сородичам, зачастую держась твердокаменной веры, будто это для их же блага. Они оправдывают себя словами "реализм", "практичность" и, разумеется, "прагматизм".
Кепло симпатизировал тем, кто — советом и насмешкой — способен обуздывать смелых мечтателей. Он видел в воображении опасность, иногда смертельную своей непредсказуемостью. Среди множества им устраненных самые большие проблемы возникали с творческими личностями. Он не мог проследить пути их мыслей.
Строго говоря, вместе с воображением он потерял много чего еще. Ему было трудно переживать за чужие жизни. Он не желал, если не считать профессиональной сферы, искать чужого одобрения и не видел нужды изменять убеждения, ведь они основаны на здравом прагматизме и потому непобедимы.
И все же, въезжая на редкую опушку древнего леса — сухой треск скакуна Азатенаи стал нескончаемым ритмом позади — Кепло ощутил холодок, отнюдь не вызванный внезапным отсутствием солнечного света. Он посмотрел на Реша: грубоватое лицо было густо покрыто потом.
— Она снова пробуждает силу? — спросил он тихо.
Реш только покачал головой. Простой жест отрицания, столь нехарактерный для ведуна, что Кепло вздрогнул, порядком напуганный.
Он начал озираться, напрягая зрение, потому что тень затянула даже ближайшие деревья. Увидел груды мусора в канавах, а вон там, шагах в тридцати справа, неуклюжая хижина за завесой дыма, и какая-то фигура сгорбилась у чадящего костра — или это просто валун, или пень? Холодный воздух вдоль мощеной дороги был густо пропитан запахами гнили, столь сильными, что у него щемило в горле с каждым вдохом. Звуков было мало, разве что пес лаял вдалеке, и копыта лошадей стучали по заляпанным грязью камням.
Проезжая здесь раньше, Кепло едва ли замечал неприятный запах леса. Тут было пней не меньше, чем живых деревьев, но — понял он вдруг — лишь непосредственно вдоль дороги. Дальше лес становился чащей, ее сумрак не могло пронизать ничье зрение, и путешествие туда потребовало бы факелов или фонарей. Удивительно думать, что в таком лесу кто-то может жить, скрываясь, привязанный к своему вечно съеживающемуся мирку.
— Они свободны, — сказал Реш напряженным голосом.
Кепло вздрогнул. — Друг мой, о ком ты?
— Свободны на манер, уже недоступный нам, остальным. Ты видишь их границы, кажущуюся бедность. Ты видишь в них падших, забытых невежд.
— Реш, я их вообще не вижу.
— Они именно свободны, — настаивал Реш. Руки в перчатках сжались в кулаки, крепко охватив поводья. — Ни налогов, ни даней. Возможно, они не знают, что такое монеты, и мерой богатства служит умелость рук и любящий взгляд. Кепло, когда погибнет последний лес, пропадет последний свободный народ мира.
Кепло подумал и дернул плечами: — Мы не заметим потери.
— Да, и вот почему: они — хранители нашей совести.
— Ну, не удивительно, что я их вовсе не вижу.
— Да, — сказал Реш, и тон его изгнал всякий дух веселья из слов Кепло. Тот, раздраженный и неуверенный, оскалился: — Нам ничего не стоит осчастливить обездоленных.
