Ангарский Сокол

— Онфимка завтрак принесёт, оденься.

Пётр поцеловал Ленку и поспешил освежаться. А водичка в душе пошла, что надо, тёплая — Макар постарался, ценный кадр. Хорошо, что его в денщики выделили. А то говорили — старый-старый, а всё успевает: и в Енисейске перетереть с людишками, и за хозяйством смотреть, и Онфимку подгонять. Малый же его грамоте учит, чтобы не прозябал в невежестве, а то не комильфо — ангарец и неграмотен. Так не должно быть!

После завтрака из трёх варёных яиц, гречки с молоком и мёдом и пары кусков хлеба Карпинский был готов к небольшому моциону. Честно сказать, верховая езда была ему не по нутру, ну не лежит у него душа к этому и всё тут! Даже малолитражка позднесоветского разлива сейчас казалась Петру верхом удобства и шика. Но многие из ангарцев приноровились к лошадям, а некоторым даже понравилось за ними ухаживать. Пётр же всякую заботу о выделенной ему Весте переложил на Макара и Онфима. Но в Енисейск посол был обязан прибыть на коне, вернее, на лошади. Уронить честь, передвигаясь, как бедняк, на своих двоих, когда можно доехать на лошади, было недопустимо.

У острожных ворот Карпинского уже ждали. Весту сразу же увёл в стойла молодой парень, лёгким поклоном поприветствовавший посла и сказавший о том, что Беклемишев его ждёт. И точно, Василий Михайлович стоял у крыльца приказной избы. Этот мужик нравился Петру — честный, достаточно открытый, прямой и идущий на контакт. Тот, видимо, тоже с симпатией относился к несчастным членам пропавшей экспедиции, хотелось бы на это надеяться, и основания всё же имелись. А ведь он человек государственный и должен всяко радеть о своём отечестве в первую очередь и лишь потом обо всём остальном.

Вчера ночью Карпинский разговаривал с Петренко. Ярослав сказал, что завтра во Владиангарск прибывает Соколов и ему нужен сеанс связи с Беклемишевым, а Петру, стало быть, надо организовать приказного голову на разговор. Задачка не из лёгких. Ну и как, думаете вы, рассказать ему о принципах радиосвязи? Ведь, не дай Бог, Василий Михайлович потребует окропить рацию святой водой. Надо что-то придумать, в принципе, он мужик толковый, может и получится. Встречает, как родного, даже неудобно как-то.

...'А тесто — не очень', — думал Карпинский, жуя енисейские пироги.

— Очень вкусно, Василий Михайлович! — тут же дипломатично пришлось отвечать на вопрос о них же.

— Ведомо мне, что по весне князь твой желал, дабы люди ангарские до Руси пошли. Тако же и я ухожу через три седьмицы, как землица подсохнет. Надобно Вячеславу Андреевичу весть дать с обозом енисейским идти. Когда ваш пароход самоходный придёт? — начал, наконец, говорить о деле Беклемишев.

'Пора!'

— Василий Михайлович, так ты сам князю и скажи, чтобы с тобой наши люди шли. Сегодня можно поговорить, — осторожно сказал Пётр.

— Нешто пароход сегодня придёт? Откель тебе знать оное? — вытирая о тряпицу жирные от мяса пальцы, отвечал приказный голова.

— Пароход придёт позже, Василий Михайлович. А поговорить можно и сегодня, ближе к ночи, — посмотрел Карпинский на Беклемишева.

— Так Вячеслав Андреевич недалече? — удивился он.

— Нет, — закашлялся посол, — он во Владиангарске.

— Пётр, говорили мне, что ты бесовщиной маешься, а жена твоя — ведьма. Не верил я в оное. И вот ты сызнова нелепицу речёшь. Как же я буду с Соколом говорить, коли он в крепости? Неужто колдовство учинять ты думаешь?

'Ну и как ему объяснить?' — эта унылая мысль плясала в голове и не находила ответа. Посему пришлось импровизировать:

— Понимаете, Василий Михайлович, у меня в доме есть умный прибор, то есть механизм, который... испускает волны, как круги по воде. Но он делает эти круги по воздуху — словами. А другой механизм, что стоит в крепости, ловит эти волны той же железной палкой, что на крыше дома стоит. И передаёт те слова, что были сказаны.

Беклемишев, подперев кулаком голову, смотрел на Петра, не мигая. 'Патовая ситуция', — подумалось ангарцу.

— Как можно поймать слово железной палкой? Пётр, такого бесовства не бывает, — серьёзным наставительным тоном отвечал он.

— Бывает, только бесовством это назвать нельзя. Это наукой зовётся, знанием подкреплённой, — вздохнул Карпинский. — Вона, пароход наш — бесовство ли? Сам плавал на нём, ведь машина его толкает, а не черти!

— И что же, сегодня ты оное учинить можешь? — нахмурился Беклемишев. — Слова ловить будешь?

Облегчённо вздохнув, Пётр кивнул и сказал, что заедет за ним вечером. Основное задание выполнено, оставался ещё один вопрос.

— Василий Михайлович, ещё вот что. В том караване, что вы привели в Енисейск, по пути погибло три десятка душ...

— И что же? — перебил ангарца собеседник, обгладывая куриную ножку. — На всё воля Божья, Пётр.

И тут ангарец впервые почувствовал отвращение к нему, да ещё и ножка эта! Кровь прилила к лицу. Ничего себе оправдание выдумал — Бог виноват!

— Как же так, Василий Михайлович? Что же вы Богом прикрываете свои упущения! — воскликнул Пётр.

Беклемишев опустил обглоданную ножку на стол и с укором посмотрел на собеседника:

— Лишку не реки! Божий промысел на то и есть. Всё что деется, то его руцею.

— А ежели мы караван сей поведём, да по уму? Снеди возьмём поболе, пути проторим меж реками, переправы паромные? Да к людям с ласкою?

— То дело твоё и княжье, а я в помощи тебе не откажу. Коли сподобитесь вы дорогу лучшую учинить — лепше станет от того. А злата у вас в достатке, — прищурился он.

...Распрощавшись, посол напомнил приказной голове, чтоб ждал его к вечеру. Заскочит, мол. А что? Сейчас можно заскакивать в прямом смысле этого слова. Заглянув в стойла, Карпинский сразу увидел парня, что забрал Весту. Тот, стоя спиной к входу, ласково говорил с посольской лошадкой, поглаживая её по морде.

— Здорово, паря! Лошадь моя понравилась? — сказал Пётр, стараясь сделать тон помягче.

— День добрый, пан посол! — юноша отскочил от Весты, будто та лягнула его копытом.

Карпинскому неприятно стало, что этот юноша столь пуглив.

— Как звать? — спросил ангарец, пока тот выводил лошадь.

— Олесь, — отвечал конюх, выходя на двор.

Пётр заметил, что у него рубаха была сзади изорвана, да не чинена. Непорядок.

— Олесь, чего в рванине ходишь? Почини.

— Дядька иглы не даёт, — пожал плечами парень.

Ангарец взгромоздился на Весту и натянул поводья, поворачивая лошадь мордой к воротам.

— А ты заходи к Макару, в посольский острожек, он тебе даст иглу, — посоветовал он парню и направился в обратный путь.

В середине дня денщик Карпинского пришёл из Енисейска вместе со своим корешем из посадских. Огородник Серафим очень интересовался спичками, о которых ему говорил наущенный об этом послом Макар. Общаться с людьми из острога тому наказали ещё по приезде сюда, на берега Енисея. Карпинскому же Соколов говорил о том, чтобы он как мог привязал енисейцев к посольству. Вот они и начинали потихоньку бегать, а Онфим отдавал товары под запись. Ситуация напоминала ту, что была в советской зоне Шпицбергена, о чём рассказывал Петру отец, некогда бывший там недолгое время. Работающие на угледобыче люди в условиях запрета норвежцами хождения советских денег на архипелаге, удачно приватизированном ими в своё время, брали товары в местных магазинах бесплатно. Теперь также было и в посольской лавке: каждому бывшему в Енисейске человеку можно было получить себе совершенно бесплатно определённое количество спичек, мыла, свечей, иголок, небольших зеркалец и прочего. Платы Соколов брать не велел, а склад, меж тем, пустел. Енисейцы, кстати, всё пытались всучить что-нибудь взамен. Говорят, воевода Измайлов ревниво отреагировал на данный фортель ангарцев, поначалу даже пытался запретить ходить енисейцам к посольскому острожку. Но раз Беклемишев дал добро, то Василию Артёмовичу пришлось с этим смириться.

Когда Пётр возвратился из Енисейска, Ленка сидела во дворике на лавочке, погружённая в свои мысли. Хорошо, что он нарвал на лугу разноцветья, символический букетик пришёлся ей как нельзя кстати. Она с милой улыбкой уткнулась носиком в цветы, Карпинский же, обняв её, привалился на спинку лавки.

— Петя, а ты откуда родом? Ты ведь мне так и не сказал до сих пор, — вдруг серьёзным взглядом окинула мужа Лена.

— Ну...

Тут пришлось почесать затылок, соображая, что же сказать. В тайну появления ангарцев из числа переселенцев с Руси был посвящён только отец Кирилл и более никто. Насколько знал Пётр, большинство их мужиков, женатых на переселенках, либо говорили о переселении предков, указывая известные города на Руси, либо помещали свои города на территории к востоку от Сибири. В общем, как-то объясняли, да и жёны особо не докапывались. Ленка же, как заметил Карпинский, уже не раз пыталась получить конкретный ответ на свой вопрос, он же всё отшучивался. Сейчас же врать или придумывать нечто ангарец не захотел и ответил:

— Я с Севера, Кольский полуостров.

— В Кольском острожке уродился? — удивилась она.

— Ну, почти, — немного запнулся Карпинский, вспомнив о Мурманске. — Там недалеко будет.

— А отец твой также с Колы? — продолжала она свой допрос.

— Нет, он с Волыни, Луцкий район, — брякнул Пётр и тут же подумал: 'Зачем?'

— Вот и князь Сокол, бают, с Луческа, — протянула Лена.

— Кто бает? — нахмурился муж.

— Люди, — пожала она плечами. — Что с того?

Пётр пока не знал, что с того. Вот только зачем об этом говорят? 'Проболтался кто-то из наших, не иначе'...

Наступил вечер и, съездив за Василием Михайловичем, посол привёл его в свой дом. При входе тот кинул взгляд на торчащую из крыши длинную антенну и лишь покачал головой. Лена по случаю визита дорогого гостя на пару с Макаром испекла медовые печенья с орехами. Беклемишев остался ими весьма доволен. Час с небольшим пролетел в разговорах, из которых каждый вынес что-то новое для себя. Оказалось, что Беклемишев всё же не столь чёрств, как Петру представилось утром. Он объяснил, что делал всё возможное для наилучшего исхода трудного пути. Вообще, если бы не делать оное по уму, то надобно было зимовать в Томске. И идти посуху, как раз летом к Енисейску добраться можно.

— А там уж ваш пароход, — закончил свою мысль приказный голова.

— Угу, ясно, — кивнул ангарец. — Но я предлагаю немного по-другому.

Взяв перечерченную с карты копию с подправленной географией, Пётр принялся показывать путь от Москвы до Енисейска. Тот, что обсуждал с товарищами Соколов. По этому проекту выходило вроде бы ладно. Но была пара проблем: на Кети надо было расширять Маковский острог, а на Енисее — поставить ещё один причал, и меж ними проторить дорогу для телег.

— Там километров полтораста будет, — сказал Пётр Беклемишеву и, увидев непонимание, поправился, — сто сорок вёрст. Поэтому, на середине пути нужен ещё и острожек для отдыха.

— Дело верное, — согласился Беклемишев. — Я могу порадеть вам?

— Да, нужны люди, чтобы дорогу справить и острожки поставить. Мы уплатим за работу.

'Хорошо, что в этом вопросе мы нашли полное понимание с Василием Михайловичем. — Хотя Карпинского кольнула вдруг пришедшая в голову мыслишка: — Дорога в Ангарию получится больно уж ладная и обещает быть проторена. А где провезли многие сотни переселенцев, проведут и тысячи солдат с пушками. А сам Беклемишев так не подумал ли, случаем? — Пётр глянул на него. — Улыбается в бороду, хитрюга, и не поймёшь его. Вроде прост, как валенок. Так то и напускное может быть. Что в таких случаях делают? — Послу вспомнился момент из замечательного кинофильма 'Россия молодая': как русский чиновник в Швеции советовал ливонцу быть осторожнее с медовухой — она, мол, многим языки развязывала. — Надо это учесть'.

— Пётр Лексеич! Вызывает Петренко! — из чердачного лаза высунулась вихрастая голова Онфимки.

— Ну вот, товарищ приказный голова. Пойдём общаться с Ангарией, — Карпинский сделал приглашающий жест.

Поднявшись на мансарду, Беклемишев сразу уставился на стоящую на столе рацию.

'Ага, всё-таки большой чиновник заволновался! На стуле заёрзал, родной. Поглядывает на радиостанцию с опаской и блеском в глазах — интересно ему!'

— 'Енисей'! 'Крепость' на связи! — чуть хрипло заговорил вдруг динамик.

Беклемишев аж подпрыгнул на стульчике. Хотел было и перекреститься, да увидев насмешливый взгляд Онфимки, сжал губы и продолжал смотреть на динамик.

— Кто это? — прошептал он.

— Это Ярослав Петренко, владиангарский воевода, — ответил ангарец. — Помнишь его?

Василий Михайлович кивнул.

— 'Крепость', 'Енисей' на связи. Беклемишев со мной, — ответил Карпинский Ярославу.

— Понял тебя, Пётр. Соколов на связи, — отвечал уже Вячеслав Андреевич.

А посол уже одевал Беклемишеву наушники и показывал, что говорить надо прямо в эту штуку, что торчит перед губами.

— Доброй ночи, Василий Михайлович! Как здоровье твоё, дружище?

Беклемишев замялся. Пётр зажал клавишу и предложил ему говорить.

— Князь Сокол? Вячеслав Андреевич? — похоже, Беклемишев всё никак не мог взять в толк, что он разговаривает не с железной коробкой, а с человеком, но посредством этого железа.

— Да-да, Василий, это я, — засмеялся Соколов.

— Ты в крепости сиживаешь сейчас? — продолжал удивляться приказный голова.

Вячеслав, похоже, решил сразу перейти к делу, ведь Беклемишев может ещё долго изумляться, сидя в наушниках перед радиостанцией.

— Василий Михайлович, ты с Петром обсудил путь для караванов? Согласен ли ты?

— Да, обсудил, — хрипло проговорил он, — я согласный. Токмо государь оное приговорить должон, иначе никак.

— Это понятно, главное, ты согласен. Дашь ли людишек на торение пути? Оплатим!

Карпинский с умилением смотрел на эту картину — люди, разделённые ранее тяжестью веков, волею неведомого оказавшиеся вместе, теперь увлечённо переговаривались по рации. 'А Василий Михайлович — умница, уже и наловчился клавишей на приём и передачу пользоваться. Ишь, его даже распарило'.

Беседа их длилась около получаса, Пётр уже и за морсом в ледник Онфима послал. Впечатлений у Беклемишева осталось после сеанса связи выше крыши, он с послом Ангарии делился ими ещё с час. Но главные вопросы решили и слава Богу! Ангарский путь согласован. Из Владиангарска 'Гром' выходит с посольством, позже присоединяясь к уходящему с обозом и казною Беклемишеву. И самое главное для Карпинского — он в составе посольства! А в Енисейск направляется новый посол. Ленку же увозят в Ангарск, под присмотр медиков. Чёрт! Только сейчас он понял, что случилось. Это же сколько времени уйдёт на дорогу до Москвы и обратно? Эдак вернётся посол, а дитятко его уже лопотать начнёт? Но, с другой стороны, когда ещё придётся увидеть столицу? Ведь Пётр видел её только по телевизору. Она будет не той Москвой, совсем не той и, честно говоря, интересней увидеть её такую, какая она сейчас.

Средний Амур. Июнь 7148 (1640)

Для амурских ангарцев эта зима и весна не прошли впустую. Сазонов и Матусевич значительно укрепили влияние Ангарского княжества в регионе, проводя рейды и устанавливая ангарское подданство для всех посёлков, что были в пределах доступности. Сазонов начал строительство острога и на южном берегу Амура, переселяя туда приходивших в крепость амурцев-хлебопашцев. Албазинское воеводство значительно расширяло свои пределы. На восточной окраине Албазинского воеводства Игорь с бойцами оставался зимовать в Усть-Зейске, утверждая там ангарскую власть. За зиму он подчинил несколько находившихся в округе поселений, приведя тех к вассальной клятве даурскому князю Ивану и Ангарскому княжеству. Маньчжуры более не встречались, к сильному разочарованию майора. Ципинь, пленный чиновник, вёл себя смирно, с полной покорностью угодничеством. Бежать он не только не пытался, но и не желал всей своей жалкой душонкой. Если бы он выбрался за пределы посёлка да оказался без грозных лоча рядом — быть ему куском окровавленного мяса. Несколько раз он уже бывал жестоко бит роднёй девушек, обесчещенных им за время недолгого хозяйствования маньчжур в посёлке. Если бы подвывающий Ципинь не прятался за хохочущих бородатых лоча, как он выговаривал самоназвание русских, пришлось бы ему худо. Амурцы постоянно посматривали — не отстал ли маньчжур от своих защитников, чтобы отвесить ему лишний пинок. Спецназовцы же, подмяв под себя округу и выбрав нового старосту посёлка из числа охотников, по весне заставили амурцев из нескольких поселений начинать подготовку к строительству острога и причала на Амуре. Была установлена и норма ясака — половинная от маньчжурского варианта.