Туда, где седой монгол

Йен полагал, что знает в доме каждый уголок. Ведь здесь так мало места! Две крошечных комнаты, прихожая с печью, которая прогревает весь дом и чердак, где можно было, спрятавшись среди старых одеял, слушать таинственные звуки из дымохода. Но Тумми знала куда больше. Когда брат с сестрой играли в прятки, Йен далеко не сразу находил сестрёнку, а она всегда знала, где он находится.

— Ты не понимаешь, — восторженно говорила ему Тумми, и размахивала руками. — Он огромен. Наверное, до того, как я родилась, я гадала, каким будет моё новое жилище — как собачья конура, как мышиная норка, или как птичье гнездо. Но уж точно не представляла себе такого огромного дома!

Долгими зимними вечерами, когда вьюга старалась втиснуть своё тело в печную трубу, чтобы немного согреться, они часами сидели возле камина, и смотрели, как догорающие поленья стреляют искрами из-за плохо подогнанной печной дверцы. Тумми считала, сколько искорок вырвалось наружу, и говорила:

— Я пойду их потом искать. Найду их все до единой, где бы они не спрятались!..

А по утрам они шли гулять и считали искорок-белок. Тумми смотрела в небо и ловила ртом снежинки. По утрам снега обычно было мало, не смотря на то, что всё вокруг затянуто низкими облаками.

— Братик, — звала она, — потряси для меня дерево. Вон ту осинку. Пожа-а-луйста!

Йен с разбегу врезался плечом в ствол, а Тумми, зажмурившись и обратив лицо наверх, ждала снегопада.

Сейчас, глядя на добычу отца в руках брата, Тумми сказала:

— Это такая заплатка. Если рысечка вдруг продырявит шкурку, она сможет её залатать. Папа, ты видел у неё швейный набор?

— Конечно, — с уморительной серьёзностью ответил отец. — Висел на шее.

— Это амулет, — сказал тихо Йен, и папа кивнул:

— Наверняка бедняга уже сложил кости в какой-нибудь лисьей норе. А хорошо выделанную оленью кожу трудно переварить.

Весь вечер Йен рассматривал талисман. Сколько ему лет? Какому богу с помощью него поклонялись? Вряд ли Богу-отцу, потому что на крест там нет даже намёка. Теперь, с пришествием христианства, все древние боги повымирали, а духи остались бродить только по закоулкам легенд. Так говорят. Но христианство пришло, а полудикие сказки остались полны таинственными шорохами, матутами, которые спускаются с гор и живущими в ручье привидениями. "Интересно, плачут ли они, зная, что их нет?" — думал Йен, — "Горюют ли о тех временах, когда им покланялись?.."

Сестрёнка быстро потеряла к талисману интерес. Она вновь и вновь задавала отцу бесконечные вопросы — а были ли у рыси детки, какое конкретно на дороге от одной деревни к другой это дерево, не могла ли рысь укрыться в дупле и подождать там до её, Тумми, прихода. Йен тоже слушал. Он трогал оставленные желудочным соком зверя отметины, и не мог отделаться от ощущения, что там, в клочке кожи, таится что-то очень древнее.

Утро мальчик вновь посвятил талисману. Он гладил разморившиеся края, ощупывал кожу. Она казалась ему тёплой и живой, как будто всё ещё являлась частью какого-то животного. Иногда, если достаточно долго держать палец, можно ощутить, как напрягаются его мышцы.

— Что ты делаешь? — спрашивала его сестрёнка с уморительной серьёзностью, но брат молчал.

— Это и мой талисман тоже. Папа принёс его нам обоим. Я обязана знать!

Йен поднял голову. Лицо его выражало глубокую задумчивость.

— Ты слышала что-нибудь ночью?

Сестрёнка помотала головой.

— Я смотрела сны про рыбок. А что? У нас под домом собачка опять вывела щенков? Правда? Не обманываешь?

Она вскочила, уже готовая лезть под пол, чтобы поскорее отбить живые комочки шерсти у зимы, и устроить им тёплое местечко.

— Да сиди ты, не суетись. Нет, не собаки. Ты не слышала стука копыт? Прямо здесь, в коридоре?

Девочка потрясённо замолкла. Сложила губы трубочкой.

— Но я всегда так крепко сплю!

Ночами слышался стук копыт где-то совсем рядом. Тумми, которая очень хотела его послушать, дождалась полуночи, отчаянно протирая глаза и напевая себе под нос песенку, но всё равно уснула, так, что когда в коридоре снова застучало брату пришлось её будить.

Брат и сестра были не единственными, кто слышал шум. Ночь выдалась беспокойная: чуть позже пришёл папа со свечой, и водил ею по углам и над лицами сонно моргающих детей.

— Вы слышали что-нибудь необычное?

По правде говоря, внезапный визит отца, и возникший в связи с этим шум и яркий свет пугал детей куда больше, чем скрип под неведомым, но немаленьким весом досчатого настила.

— Да, — отозвался Йен. — Это, наверное, гуляет талисманов дух.

— Может, он был лошадкой, или оленем, — прибавила Тумми. Её было почти не видно под одеялом.

Папа вращал глазами. В доме было довольно холодно, и он кутался в овечью шкуру, которая, вкупе с торчащими во все стороны волосами, делала его похожим на хитрого волка из сказки.

— Дайте мне этот клочок шкуры, я завтра же...

— Что, папа? — спрашивал Йен.

— Отнесу его в церковь. Они утверждают, что могут справиться с любыми духами и приведениями. Вот и пускай попробуют.

— Но папа! — сказал, окончательно проснувшись, Йен. — Он не сделает нам ничего плохого, и его совсем не нужно бояться.

Конечно, ему не хотелось так скоро расставаться с единственным посреди долгой зимы увлекательным событием. Это тебе не мыши под полом, и не возня печных громил в дымоходе, к которым оба ребёнка привыкли ещё с рождения. Кроме того, ни ночные звуки, ни сам талисман вовсе не казались пугающими.

— Не отдавай нашего талисманчика в церковь! — сказала Тумми, в голосе её слышались слёзы. — Они сделают из его копыт себе туфли.

Вечером Йен спрятал талисман в тайное место, в щель между камнями рядом с кроватью, где они с сестрой хранили разные секретности, в том числе большого жука-носорога, который давно уже отбросил все лапки и превратился в красивую, но хрупкую игрушку. Он боялся, что отец сейчас начнёт обыскивать комнату.

— Пожалуйста, папа! — сказал он.

Отец опустился между кроватями, и обнял детей.

— Дети, я же за вас беспокоюсь. С тех пор, как не стало вашей мамы, я обещал себе заботится и за неё тоже... Ну хорошо, на самом деле мне тоже хочется посмотреть, что из всего этого выйдет. Но помните, я буду настороже. И со мной — топор вашего деда, с которым он ходил бить ромулян.

— Смотри. Если положить его между ладоней — вот так! — кажется, что он дышит.

— У него же нет носа.

— Дурочка. Он дышит через кожу. Как рыбы.

Они по очереди щупали и передавали друг другу кусочек кожи. Девочке казалось, что он шевелится у неё между пальцами, и от волнения руки её вспотели. Не смотря ни на что, талисман не внушал ужаса, а наоборот, успокаивал и вкусно пах травой. Может, поэтому его и съела рысь.

Тумми сказала:

— Давай нарисуем ему глаза. У меня есть краска. Может, так ему будет немножечко веселее?..

У сестрёнки была голубая и коричневая краски. Точнее, она была у папы, для того, чтобы покрывать свежепросмолённые участки крыши, но Тумми, как любая правильная женщина, считала, что знает, как лучше распорядиться вещами.

Брат посмотрел на сестрёнку и счёл, что это неплохая идея.

— Я нарисую ему глаза, точь-в-точь как у тебя, — сказал он.

Когда в доме появился и начал расти маленький зверёк по имени Тумми, и одновременно не стало мамы, Йен целыми днями сидел и наблюдал за повадками сестрёнки. Отец думал, что сын заболел; он сам был не в себе после того, как ушла жена.

— Что мне с тобой делать, — говорил он Йену. — Был бы ведун, да ведуна наша земля уже не в силах выносить. А к святошам, к этому ромулянскому выкидышу, который всем улыбается и точит за спиной нож, у меня не лежит сердце. Ты помнишь кожемяку-Южина, такого кудрявого, с бородёнкой? Ты ещё просил меня разрешить тебе поездить "на козлике", а он катал тебя на плечах?.. (Йен не отвечал) Наверняка помнишь! Так вот, один святоша подошёл сзади и подло срезал с его шеи кольца предков. Все одним махом! Юж потом не нашёл и половины бусин. О, как он бранился!.. Тебе бы он не показался козликом тогда, только бурым медведем, у которого из-под носа увели еду. А через три дня, когда он пошёл немного поразмяться и помочиться на стены церкви, с доровяного склада у них скатилось бревно, и убило его насмерть!.. А ты говоришь — святоши. Не-ет, этим я тебя не отдам никогда...

На самом деле, если болячка и была, то гной из неё выпустила сестрёнка. Он любовался "маминым" подбородком, и рассеянной привычкой перекладывать мелкие бусинки-пуговички из одной горки в другую, так же доставшуюся от матери. Ему даже казалось, что это мама, оставив больное чахоткой тело, переселилось в новое, казалось до тех пор, пока не проявилась туммина индивидуальность. А глаза у неё с самого детства были вот такие. Два хрусталика льда, согретые внутренней теплотой, и оттого слегка подтаявшие по краям. Не мамины и не папины, её, Тумми, собственные.

Сестрёнка притащила красок, и следила из-за плеча, как Йен разводит их талой водой, как мастерит из конских волос кисть, затаив дыхание, следила за появлением первой надбровной дуги.

— Посмотри на меня... — командовал Йен. — Да не вертись же!

Наконец, мальчик обмакнул кисть в голубую краску, и одним движением нарисовал зрачок. Он получился точь-в-точь как настоящий, слегка размытый по краям и похожий не то на луну в ореоле облаков, не то на потопленный в озере драгоценный камень.

Он отодвинулся, чтобы посмотреть на результат, и нахмурился. Помещался только один глаз. Кусочек кожи оказался слишком маленьким! Конечно, можно было нарисовать ещё и нос и краешек чёлки, но носы у него никогда не получались.

— Братишка! — Тумми обняла Йена за шею. — Ты ещё никогда так красиво не рисовал!

— Я хотел нарисовать два.

— Брось. Он теперь может видеть, — она закрыла один глаз ладошкой, посмотрела на брата, и засмеялась. — Как будто куда-то подглядывает. Если он будет смотреть двумя глазами, кто-нибудь может заметить.

Она повернулась к лежащему на столе кусочку кожи, и сказала:

— Господин Талисман! Мы надеемся, тебе понравится у нас дома. А чтобы тебе было всё-всё видно, мы повесим тебя вот сюда, рядом с окном. Папа сказал, что не будет тебя трогать!

А Йен подумал, что не мешало бы нарисовать и ухо.

Он не знал, что Талисман и так прекрасно всё слышит.

Когда окончательно стемнело, а Тумми закончила мастерить в глиняном котелке завтрак, в облаке снежной пыли явился папа.

— Опять метель, — провозгласил он.

Он долго смотрел на разрисованный Йеном талисман. Йен подумал было, что ему перепадёт за растраченную краску (свалить всё на сестру у него не возникло и мысли), но отец сказал:

— С таким взглядом оно просто не может причинить никому вреда. Чем бы оно ни было.

И ушёл ставить ужин в печь. Талисман они пристроили на подоконник, чтобы он мог смотреть в окно, когда захочет.

Тумми уснула у папы на руках, ещё в гостиной, и он отнёс её в кровать. Она всегда засыпала быстро, будто бы, вычерпав до дна дневные впечатления, торопилась в странствие по своим разноцветным снам. Йен же, напротив, подолгу пытался успокоить в голове события минувшего дня.

Пурга улеглась уже за полночь, судя по тому, как заскрипел дом, прямо к ним на крышу. Недалеко — "вууу, вууу", — выли, остывая, камни дымохода. Папа храпел в своей комнате, сестрёнка что-то бормотала во сне. Все издавали звуки, мальчик, завернувшись в одеяло, думал, что он, да ещё талисман, наверное, единственные, кто не шумел совсем. Но нет, вот послышался осторожный перестук копыт, будто бы тают сосульки и барабанят водяными пальчиками по стеклу. Йен представил, как некто осматривается в узком проходе между двумя комнатами.

На этот раз шаги были осмысленнее. Стены уже не вздыхали оттого, что кто-то задевал их плечами, и папин храп не прерывался.

Мальчик лежал с закрытыми глазами, и улыбался себе, думая, как он перепугался бы, если б копытами у них в прихожей стучал кто-то другой. Потому как это существо, кем бы оно ни было вызывало ощущение чего-то родного и доброго. Будто бы какой-то старинный, выдуманный чуть ли не в колыбели приятель карабкается по свитому из грёз канату наверх, к дремучей полуночной яви.

Вот сейчас он возле печки. Наверное, проверяет, сколько искр сбежало оттуда за вечер. Скрипит на своих разболтанных петлях печная крышка... Вот тихо-тихо переставляет стулья. Вот принюхивается к молоку, оставленному в блюдце возле печки для домового духа.

А вот он уже здесь. Стоит на пороге, и покачивается на своих неуклюжих ногах: вправо-влево, вправо-влево. Йен перестаёт дышать, и из глубин памяти всплывает, как отец учил его ловить силком птиц и подкрадываться сзади к жирным усталым голубям.

Совсем рядом окно, в которое совсем недавно стучалась пурга, и дёргала за ставни, словно за уши. Слышно, как скрипит на стекле снег, отваливаясь целыми пластами.

Минута, две минуты тишины. Тумми вытягивает руки под подушку, волосы её скрипят, как едва ставший на реке лёд. Из-под лавки выглядывает сладкая дрёма, сначала просто смотрит вокруг кошачьими глазами, потом вспрыгивает на лавку, и трётся шёрсткой о нос мальчика. Ночной гость её нисколько не смущает, она сама ночная гостья той же природы, и скоро ей понадобится в другой дом, где ещё не спят.

И тут грохот и звон стекла переворачивает весь дом. Йену мерещится, что тот балансирует на крыше, опираясь на печную трубу, а с полок валятся чашки и миски. "Нужно будет собрать отломанных ручек", — думает он, просыпаясь. — "Целая коллекция отломанных ручек, что может быть лучше!"

Сестрёнка взвизгнула. В соседней комнате папа свалился с кровати. Йен садится на лавке, и видит, как в комнату через разбитое стекло вползает зима. Как она передвигает предметы и загоняет своим дыханием в помещение миллионы искорок-снежинок.

Папа врывается с бешеными глазами, следом вползает топор грозного предка. Им в такой тесноте даже не размахнуться. Оглядывается, и видит, что с детьми всё в порядке, а не в порядке только с окном. Прислоняет топор ручкой к стене.

Йен вскакивает с кровати.

— Может, большая сова заблудилась в снегопад, и попала к нам в окно, — говорит папа, хотя совы нигде нет. Да и снегопад уже иссяк.

— Талисман пропал, — говорит Йен.

Папа хмурится. Он голый по пояс, в одних ночных подштанниках, и царапины, которыми его наградила рысь, алеют в полумраке.

— Хочешь сказать, эта зверюшка за ним вернулась? Вот уж не думал — не гадал... Надо было позволить тем ребятам прибить её оглоблей.

— Ой! — воскликнула вдруг Тумми, и мужчины подпрыгнули. — Смотрите, как красиво!

— Отойди от окна, тебя продует, — сказал отец, хотя девочка куталась в одеяло.

Но сестрёнка не обратила на его слова никакого внимания. Она смотрела в окно, и ледышки зрачков покрылись свежим инеем. На миг Йену померещилось, что именно её лица касалась вчера его рука с кистью, и оттенок голубой краски был в точности такой же.

Пурга иссякла, и установилась спокойная тихая погода со свежими сугробами. Где-то наверху пробиралась через заносы луна, и древесные стволы казались фиолетовыми, будто бы их кто-то нарядил нарядным светом к празднику середины ночи. Древние, глубокие тени прорезали каждую впадину, и казалось, на дне каждой копошится, занимается своими повсеночными делами, пирует или пляшет маленький народец из сказок.