— Он говорил странные вещи, — шепнула Руменика Хейдину. — Очень странные. Честно говоря, я мало что поняла из его болтовни.
— Будем ждать пробуждения. Надеюсь, он все нам потом толком объяснит.
Руменика кивнула. А Хейдина захватила новая мысль; завтра принц Дана, тот, кого называют девятым императором девятой династии, очнется от своего таинственного сна. Что означает Превращение, о котором говорил покойный Акун? Как оно изменит мальчика? И что принесет пробуждение Даны им всем? С этим пробуждением для Хейдина неминуемо начнется новое испытание — в этом ортландец нисколько не сомневался. Призрак ди Риварда сказал ему, что он станет первым, кто будет защищать новый мир. Меч Ро-Руэда попал к нему в руки не для того, чтобы мирно ржаветь в простой деревенской избе, среди снегов и болот. И еще призрак сказал, что время покоя для него еще не наступило. Так чего же ждать от пробуждения мальчика — добра или худа?
Когда-то, много лет назад, он решил, что любовь в жизни не главное — и потерял Мело. Теперь он не повторит ошибку юности. Что бы с ним ни случилось завтра, в первую очередь он будет думать о Липке. И только во вторую — о спасении мира.
Впервые в жизни Ратиславу захотелось напиться. Душа его была переполнена злобой, ревностью, обидой, и казалось, что только две-три чаши крепкого меда смогут смыть всю эту черноту с души и заставить посмотреть на жизнь не так мрачно. Но меда не было. Ратислав знал, у кого в Чудовом Бору можно разжиться квартой-другой меда или хмельной браги, но для этого были нужны деньги, либо что-нибудь ценное, на обмен.
Оружие, подумал Ратислав. Конечно, саблю, шлем или лук он за выпивку не отдаст. Но на ножнах сабли есть фигурные медные накладки. За них, пожалуй, нальют полный кухоль.
Вернувшись домой, Ратислав запалил лучину и начал ножом отковыривать накладки с ножен. Одну он оторвал без труда, вторая сидела крепко, и Ратислав, пытаясь снять ее, порвал сафьян.
— Тьфу ты, бесовская немочь! — выругался он.
Ему вдруг стало стыдно за самого себя. Вспомнились слова, как-то сказанные отцом; пить с горя — последнее дело. Сам Юрята почти не пил, помнил о судьбе своего отца. Дядя Славко сказал как-то, что дед Ратислава выпивал крепко, от того и помер. Оторванные от ножен медные пластинки были украшены затейливой чеканкой — то была изящная работа половецкого или, что вернее, булгарского мастера. Отдать их за выпивку было непростительной глупостью. Но Ратислав принял решение. Сегодня он напьется — впервые в жизни.
Избушка — развалюха старухи Агапихи находилась в двух дворах от дома Ратислава. Юноша прошел дворами, чтобы не привлекать ненужного внимания. Сумерки уже сгустились, небо к ночи расчистилось и теперь быстро становилось из розового темно-лиловым. Ратислав долго стучал в ставень, прежде чем старуха открыла.
— Меду дай! — буркнул Ратислав, сунув старухе одну пластинку.
— Что за деньга-то у тебя? — Подслеповатая старуха пыталась разглядеть в свете лучины кусочек металла. — Не пойму что-то. За таку деньгу ничо не дам!
— Дай хоть пол-кухоля!
— Ты мне чего хорошее принеси. А за это не дам! — Ставень закрылся, и Ратислав напрасно колотил в него кулаком.
В Чудовом Бору чуть ли не в каждом дворе варили мед и брагу, но перед Ратиславом встала почти неразрешимая задача. Завтра все село будет знать, что он искал выпивку. Пойдут пересуды — а чего это юнак решил кровь медом разбавить? Глядишь, и Липку приплетут, которой и так после позавчерашнего нападения несладко. Так что ходить по дворам и требовать продать меду — мысль не самая лучшая. Разве вот только дядька Шолох выручит. Этот и без денег может налить, все ж когда-то был отцовым шабером*, всего три года как срубил на селе новый дом. Черт его дернул идти к старухе! Надо было сразу к Шолоху идти.
* Шабер — сосед
Повеселев, Ратислав надвинул шапку поглубже на лицо, чтобы узнать было труднее и опять же дворами направился к избе Шолоха. Но едва он зашел за дровяной сарай Агапихи, как навстречу ему выскочил какой-то человек и полушепотом, но отчетливо произнес;
— Стой, паря!
Ратислав замер, больше от неожиданности, чем от испуга. Несмотря на темноту, он сразу определил, что остановивший его человек не местный. Рослый, крепкий, с седой бородой и вооруженный; на незнакомце была длинная кольчуга, а на поясе меч в ножнах.
— Стой! — повторил незнакомец уже громче. — Тутошний?
— Ага, — Ратислав с интересом посмотрел на чужака. — Чудовоборский.
— Дом твой далеко?
— Недалече. Минуты две ходьбы.
— Дома есть кто?
— Никого. Сирота я. А что?
— Ничего, — незнакомец, казалось, успокоился. — Чужие в селе есть, монголы?
— Монголы? Не. А ты, дяденька, кто будешь?
— Воин. Раненый у нас. К тебе в дом потащим. Показывай дорогу!
— Так вы из Торжка? — обрадовался Ратислав. — Чего же сразу не сказал? Идем, я дорогу покажу.
Воин шел за ним задними дворами до самого дома, потом, осмотревшись, велел ждать и исчез в темноте. Ратислав ждал долго. Потом в темноте послышался стук копыт и звяканье сбруи, а еще тихие приглушенные голоса. Ратислав всмотрелся в темноту, но не увидел ничего, кроме каких-то движущихся теней — на дворе уже была ночь. Лишь когда гости подъехали к самому дому, Ратислав смог разглядеть, что их четверо, все верхами. Один из четырех комонников* был тот самый седобородый воин, что остановил его у сарая Агапихи.
— Ты бы посветил, — велел он Ратиславу. — Раненого, не ровен час, уроним.
Ратислав провозился с мазницей дольше обычного — пальцы, застывшие на улице, пока он колотил в окно Агапихи, не слушались. Наконец, фитиль разгорелся. Ратислав светил и смотрел, как трое воинов осторожно сняли с коня четвертого, богато одетого молодого мужа, а после внесли его в дом.
— Сюда несите! — Ратислав показал на голбец**, на котором спал сам.
Раненый застонал, когда его опустили на полати, но в сознание не пришел. Ратислав заметил, что левая нога у него выше колена замотана тряпкой, и порты из хорошей ткани заскорузли от крови. Раненый был в кольчуге с квадратными железными пластинами на груди, в зеленых сафьяновых сапогах и в кольчужных рукавицах, но без шлема, щита и оружия.
— Постник, посмотри сено для лошадей! — распорядился седобородый.— Тебя как звать, паря?
— Ратиславом зовут. А тебя, дядя?
— Прокопом. У вас в селе бабка-травница, али знахарь имеются?
— А как же. Есть знахарка, — Ратислав осекся, невольно вспомнив то, что случилось позавчера в доме Липки.
— Коли позвать ее. Придет?
— Придет. А кто его так? — Ратислав показал на раненого.
— Монголы. Мы из города пробивались, да и в засаду попали. Здесь все, кто ушел. Ты не серчай, паря, — Прокоп порылся в калите у себя на поясе, протянул Ратиславу на ладони несколько медяков. — Чем богаты. Еды бы нам, меда. Коли есть, давай.
* Комонник — всадник
* Голбец — в крестьянской избе помост у печи, на котором спали.
— Деньги не возьму! — замотал головой Ратислав. — Али мы не русские, не хрестьяне? Все вам будет, только срок дайте.
— Ты сперва знахарку-то приведи.
— Приведу. Тотчас же! — Ратислав выбежал из дома, не зная, чему больше радоваться — то ли возможности помочь своим воинам, попавшим в беду, то ли увидеть Липку.
— Как бы в переплет не попасть, — буркнул четвертый ратник, когда хозяин дома ушел.
— Мы, чаю, на своей земле, — ответил Прокоп Псковитянин. — И парень это наш. Все сделает, что обещал.
Ратники ели хлеб с салом, пшенную кашу и пили мед, а Липка тем временем осматривала Радима. Воевода был в сильном жару, бредил, стонал. Липка несколько раз промыла рану, сначала кипяченой водой, потом отваром арники, смазала ее выпаренной коровьей мочой и забинтовала чистой тряпицей. Хейдин наблюдал за ее работой из одного угла, Ратислав — из другого.
— Ну что, дочка? — спросил Липку Прокоп, увидев, что она заканчивает перевязку.
— Плохо дело. Кость цела, да и сухожилия тоже не задело, но стрела грязная была. Грязь попала в рану, теперь у него горячка. Как бы заражение не пошло.
— Дела! — Прокоп засопел. — Неужто так плох?
— Говорю, что есть. Я пойду, отвар приготовлю, будешь поить его каждые три часа до утра. Если утром от раны пойдет дурной запах, до Новгорода вы его не довезете.
— Ты бы, дочка, сама с ним посидела до утра.
— У меня братец дома больной, — сказала Липка, глянув на Хейдина. — Его нельзя оставлять. Но я буду заходить. Коли что, Ратислава пришлите.
Липка вернулась через час, неся горшочек с отваром. Раненый бредил, говорил о каких-то припасах, о воине по имени Яков, временами кашлял. Ратники, сытые и разомлевшие от тепла в хате, клевали носом на лавках, только Прокоп сидел подле раненого Радима.
— Он ведь еще от прежней хворобы не оправился, а тут такое, — сказал он Липке. — Только бы спасти его. Жалко будет, коли помрет; молодой еще. Жена-молодуха вдовой останется.
— Думай о хорошем, дядечка. Глядишь, он и поправится.
— Тебя как звать, хорошая?
— Липкой кличут.
— А этот с бородкой, с сединой в волосах — никак, отец твой?
— Муж.
— Муж? — Прокоп с удивлением посмотрел на девушку. — Что ж ты, девонька, ровню себе найти не могла?
— Отчего ж, могла. Вон и ухажер мой спит, — Липка показала на Ратислава, прикорнувшего на лавке. — Только сердцу не прикажешь, дядечка. Для меня мой муж — самый лучший.
— Оно верно, конечно. Дело твое, чего уж.... Он что, не русский у тебя, не православный?
— А тебе-то что?
— Заметил я, что он вроде как при мече был. Меч-то не нашенский, таких на Руси не куют. Вроде, как латинский меч, я похожие у ливонцев видел. И по облику муж твой на воина похож.
— Воин и есть, — просто ответила Липка. — Пойду я, дядечка. Раненый ваш стонать перестал, похоже, боль у него прошла малость. Это хорошо. Я в отвар немного сонного молока добавила, чтобы он спал хорошо. Давай ему отвар, как я тебе сказала.
— Прокоп! — Молодой Постник, едва Липка ушла, подошел к псковитянину, наклонился к самому уху: — Ну-ка, ходи за мной!
Они подошли к печи. Постник с многозначительной миной одернул наброшенную на печь рогожку, и воевода увидел под рогожей два отличных лука, колчаны со стрелами, саблю и шлем.
— Ишь ты, прям застава богатырская! — усмехнулся Прокоп. — У смерда в избе оружия, что у боярина в гриднице! Лепо!
— Оружие-то знакомое, — шепнул Постник. — Саблю эту я у половца нашего Субара видел. Нечисто тут что-то, Прокоп. Надо парня спытать, расспросить, откуда у него оружие Субара.
— А и верно! — Прокоп схватил саблю, поднес к глазам. — Субара меч, как есть. Откуда она у него?
— Разбудим, спросим?
— Эй, соколик! — Прокоп подошел к спящему юноше, потряс Ратислава за плечо. — Вставай, свадьбу свою проспишь. Разговор есть.
— Какую свадьбу? — Ратислав не сразу сообразил, что происходит. — Чего вы?
— Сабельку мы у тебя на печке нашли, знакомая она нам больно, — сказал Прокоп, присев на лавку рядом с юношей. — Эта сабля у одного нашего товарища была, да только сгинул он без вести где-то в ваших краях. Его это сабля, с другой не спутаешь. Откуда взял?
— Так она разбойничья, в бою взята, — ответил Ратислав.
Прокоп и Постник переглянулись.
— В каком еще бою? — спросил Прокоп.
— В обыкновенном. Третьего дня тут к нам тати заехали, тоже как вы, с раненым. Остановились у Липки в доме. Мы с Хейдином и Зарятой в лесу были, из лука стреляли. А как домой возвращаться стали, так брех собачий услышали. Дядя Хейдин вперед пошел. Он их там, татей этих, и порубал. А я одного из них стрелой свалил за то, что Заряту хотел ножом порезать. Оружие ихнее мне дядя Хейдин отдал.
— Это он один всех порешил?
— Ага. Как курят посек, они и пикнуть не успели. Четверых он кончил, пятого — я. Так это что, дальше и вовсе было такое, что в двух словах не расскажешь! У нас тут дьявол был.
— Какой еще дьявол? — Прокоп похолодел.
— Самый настоящий. На белом коне, сам в черном, и замест лица — маска безглазая. Как он по селу ехал, так все собаки выли.
— Брось вирухать*, паря. Я шутковать что-то не расположен.
— Ей-бо, не вру! — Ратислав перекрестился. — Этот дьявол к дому Липки подъехал, так дядя Хейдин и старик, который с девушкой приехал, его встретили во дворе и начали с ним драться. Дьявол старика зарубил, и уже было готовился дядю Хейдина засечь, но я стрелу пустил и убил его.
— Ну! — Прокоп подмигнул Постнику, попытался сохранить серьезную мину, хотя внутри у него все тряслось от смеха. — Стрелой дьявола убил? Лепо!
— Конечно, ты мне не веришь. Но я правду говорю. Дьявол этот безглазый был, ну навроде слепого. Его глазами была птица большая, что в небе все у него над головой кружила. Вот я взял и пустил в эту птицу стрелу.
— И убил?
— Ага.
— Хватит небылицы глупые слушать, Прокоп! — не выдержал молодой Постник. — Не видишь разве, брешет малец.
— Я крест положил, что не вру! — ответил Ратислав.
— Погоди-ка, а что за старик приезжал с девушкой?
— Крепкий такой старик, малость раскосый, как половец, и весь в черном. Конь у него знатный, вороной тож. А девушка баская** шибко. Глазастая такая и одета, как мальчишка.
* Вирухать — лгать, врать
* Баская — красивая
— Так, — Прокоп понял, что Ратислав не врет, по крайней мере, про старика и девушку. — Говоришь, старика того черт зарубил?
— Зарубил. Его еще дядя Хейдин по языческому обряду схоронил, на костре сжег.
— А девушка где?
— Она у Липки живет. Там ее брат лежит больной, они обе с ним сидят.
— Откуда знаешь, что те, кого вы побили третьего дня, разбойниками были?
— Так оно просто, дяденька. Вели они себя, как разбойники. Вломились в дом, шарпать начали, велели Липке раненого их лечить, а потом приставать к ней стали...ну, знаете, зачем, — Ратислав густо покраснел. — Когда дядя Хейдин их побил, раненый схватил Заряту, зарезать его грозился, коли его не отпустим. Тут я его и свалил стрелой.
— Ты, я погляжу, знатный лучник, — заметил Прокоп.
— Да уж, какой есть.
Прокоп задумался. Рассказ мальчишки подтверждал то, что дружинник уже знал от Лариона — Субар с каким-то бродягой взбаламутил людей, убил Шуйцу, и вся ватага ушла разбойничать. Из Кувшинова до Чудова Бора не больно далеко — значит, шайка Субара могла оказаться здесь в поисках поживы. Но вот в то, что один немолодой уже воин и сопливый паренек могли перебить отряд из четырех опытных воинов, казалось Прокопу невероятным. Еще больше поразила Прокопа история про слепого дьявола. Сочинить все это парень не мог — значит, правда? Есть только один способ проверить слова юноши; взглянуть на девчонку, которая была со стариком-воином. Прокоп почти не сомневался, что Ратислав говорил об Акуне, и его огорчило известие о гибели старого воина. Хоть и проиграл он тогда поединок старому милду, но не держал на Акуна обиды — такому противнику уступить было не стыдно. Жаль, Акун бы им сейчас пригодился.
— Судить бы вас надо за то, что гридней новгородских посекли, ну да ладно, — вымолвил Прокоп после долгого молчания. — Знаю я достоверно, что разбойники, о которых ты речь ведешь, сами эту дорогу непутевую выбрали, вот и сложили свои глупые головы. Вы защищались, стало быть, суду не подлежите. Если, конечно, вы татей тех сонными не порезали.
