Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

Каменные стены Вологды начали строить еще во времена Ивана Грозного, да так и не достроили. Бо́льшая часть укреплений осталась деревянной. Полностью каменной была стена с юго-востока с девятью башнями, тут врагу было не пройти. С севера стены омывались довольно полноводной рекой Вологдой, которая сама по себе была большим препятствием. А вот юго-западное направление внушало серьезные опасения, каменных башен там было всего две, с единственным пряслом[32] между ними, да и те на самом углу. Остальные стены и башни были деревянными и изрядно обветшали без должного ухода. Что еще хуже, выкопанные перед стенами рвы были абсолютно сухими. Потому что река со странным названием "Золотуха", из которой их должны были наполнять, совершенно обмелела. Как раз здесь небольшой участок между двумя башнями был полуразрушен и наскоро заделан бревнами. Именно сюда неприятель и направил свой главный удар. На наше счастье, у казаков было недостаточно материала или подвел глазомер, но большинство лестниц недоставали до края стены. Лишь в проломе их длины было достаточно, и вскоре там закипела жаркая схватка. Казаки карабкались один за другим и, добравшись до своей цели, вступали в бой. Главными их противниками были монахи под руководством отца Мелентия, яростно встречавшие их бердышами и рогатинами. Мои драбанты вели прицельный огонь, пытаясь помешать подходу вражеских подкреплений, а местные жители кидали на головы атакующих камни и бревна.

Мы с Казимиром и Каролем наблюдали за ходом боя с угловой каменной башни, называвшейся Власьевской. Площадка, на которой мы стояли, явно была предназначена для пушки, к сожалению отсутствующей, поскольку она, как и прочие орудия, была снята и отправлена в Москву вместе с ополчением. Наблюдая сквозь довольно широкую амбразуру за противником, я не мог отделаться от мысли, что казаки что-то затеяли. Знать бы еще что. Очевидно, две последние фразы я сказал вслух, и мои офицеры, обернувшись, вопросительно посмотрели на меня. Первым понял мою мысль Казимир и, тряхнув головой, сказал:

— Они хотят вынудить нас сделать вылазку и атаковать в конном строю.

— Или напасть где в другом месте, пока мы обороняемся здесь, — не согласился с ним фон Гершов.

— Или и то, и другое, — задумчиво проговорил я. — Эх, хотя бы пару пушек, я бы отсюда добрую половину предполья в обе стороны фланкировал... А это что такое?!!

Пока мы отражали атаку воровских казаков, Вельяминов не нашел ничего лучше, как выйти со своими рейтарами из северо-западных Благовещенских ворот и ударить атакующих нас в тыл. Намерение его осуществилось самым блестящим образом: увлекшиеся штурмом казаки осознали, что их атакуют, лишь когда затрещали выстрелы и им в спину врубились одетые в железные латы всадники. Разгром был полным. Часть атакующих была тут же перебита, остальные метались между рейтарами или прыгали в пересохший ров в тщетной попытке найти спасение. Впрочем, последние тут же попадали под град камней, которые кидали им на голову защитники города. Однако за все нужно платить, и похоже, что Аникита и его люди заплатят по самой высокой цене. Запорожцы поздно заметили отчаянный маневр Вельяминова, чтобы его предотвратить, но вполне успевали расплатиться за гибель своих товарищей. Рейтары Аникиты продолжали еще рубить застигнутых ими врасплох казаков, когда большой отряд вражеской конницы преградил им дорогу назад, к Благовещенским воротам. Казимир, внимательно разглядывавший неприятеля, выругался вполголоса и буркнул:

— Панцирные казаки.

— Какие казаки?

— Посмотрите, мой герцог, они все в доспехах! Не гусария, конечно, но очень серьезный противник. Будь у Вельяминова втрое больше людей — и то вряд ли бы он с ними сладил!

— Надо дать знак Аниките, чтобы прижимался к стенам, — глухим голосом сказал я. — Поднимутся по казачьим лестницам, а мы их прикроем огнем. Лошадей, конечно, потеряем, но людей сколько-то спасем.

— Похоже, ваше высочество, у Вельяминова есть какой-то другой план, — подал голос Лелик. — Смотрите, он уходит!

Действительно, рейтары дружно развернули своих коней и, на ходу перестраиваясь, рванули вдоль южной стены.

— Какого черта он делает? На всей этой проклятой южной стене нет не то что ворот, но даже малой калитки! Черт бы тебя побрал, Аникита! Повешу, блин, если запорожцы не прибьют.

— Не все так плохо, — спокойно возразил мне Кароль. — Казаки так хорошо преградили путь нашим к юго-западным воротам, что совсем забыли про восточные. Там тоже есть ворота, и если Вельяминов поторопится, то ему, пожалуй, удастся уйти.

Запорожцы, похоже, тоже сообразили, что добыча может ускользнуть, и кинулись в погоню. На их несчастье, самый короткий путь пролегал мимо стен, где засели мои драбанты, и их стрельба довольно сильно проредила казачьи ряды. Впрочем, основная часть запорожцев прекрасно поняла, в чем состоит опасность, и обошла наших стрелков по дуге, потеряв, правда, при этом время. Так что рейтары Аникты, проскакав вдоль стены до Ильинской башни, завернули за угол и вошли в раскрытые для них ворота. Почти догнавшие их казаки попытались было с ходу ворваться на плечах отступающих, но, едва нескольким из них это удалось, защитники ворот опустили решетку, о которую расшиблись несколько преследователей. Тем временем ворвавшиеся внутрь казаки оказались в западне. Рейтары Вельяминова, в который раз продемонстрировав отменную выучку, развернулись и встретили врага плотным огнем из пистолетов. Казаки пытались схватиться с ними врукопашную, но до сабель дело так и не дошло.

Как раз в этот момент к месту схватки подоспели и мы. Большинство казаков было уже убито, и лишь трое уцелевших упрямо стояли спина к спине с саблями в руках. В одном из них я с удивлением узнал казака, бывшего парламентером. Раненный в правую руку, он держал саблю в левой и угрюмо озирался. Его товарищи, очевидно, имели еще более тяжелые ранения и едва стояли, но оружия не опускали, готовясь если не продать свою жизнь подороже, то хоть погибнуть с честью. Такая стойкость вызывала уважение, и я поднял руку, приказывая не стрелять.

— Здравствуй, пан посол, — обратился я к знакомому казаку. — Ты тогда что-то быстро уехал и больше не появлялся. Видать, занят был?

— Занят-занят, — прохрипел он в ответ, — саблю точил! Хочешь спытать?

— Нет, не хочу. Нет в этом ни славы, ни доблести, чтобы раненого добить. Тебя как зовут, казак?

— А тебе на что?

— Да мне и вовсе незачем. Попам пригодится, когда отпевать будут, если не поумнеешь, конечно.

— А ты кто такой?

— Я герцог Иван Мекленбургский, слыхал, поди?

— Это ты острог у Чертопольских ворот оборонял?

— Я.

— И пана Шепетовского ты отправлял узнать, сколько в польском войске сена дают?

— Тоже я.

— Надо было догадаться... славная была битва, я тоже там был. Петром меня зовут, Воловичем, я шляхтич. Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы ушли. Не будет вам здесь ни славы, ни добычи.

— Это не мне решать.

— Я знаю, но, если ты пообещаешь сказать об этом своим товарищам, я вас отпущу.

— Почему?

— Эта война не последняя. Кто знает, может, во время следующей мы будем на одной стороне.

Сказав все это, я развернулся и отошел к Аниките.

— Вот что, друг мой ситный, первым делом вели этих обалдуев взашей вытолкать за ворота. Что-то мне их рожи нравиться перестали. А вторым — расскажи мне, кто тебя, ирода, надоумил эдакие фортели выкидывать? Я чуть не поседел раньше времени, на твои фокусы глядя.

— Княже, чего ты гневаешься, — заюлил Вельяминов, — хорошо же все кончилось. А за ворота их никак нельзя: казаки там еще гарцуют, как бы беды не случилось.

— Ты мне зубы не заговаривай! Нельзя за ворота — спусти со стены на вожжах, только сабли не забирайте, а то их и слушать не станут. Ты мне скажи, пошто ты, за малым делом, всех рейтар не погубил? Нас ведь тут и так мало.

— Каюсь, князь, уж больно случай был удачный, нельзя было упустить.

— Ну ладно, хорошо все то, что хорошо кончается.

Больше в тот день попыток штурма не предпринималось. На радостях от одержанной победы преподобный Сильвестр совершил благодарственный молебен в Софийском соборе. Пока православная часть нашего воинства торжественно молилась, я со своими драбантами охранял стены. Потом, когда нас сменили, пришло время помолиться и нам. В дневном бою драбанты вели огонь из-за укрытий и почти не пострадали. Почти, потому что молодой парень из Ростока по имени Курт Вольски, неосторожно высунувшись из бойницы, поймал стрелу. Мои драбанты гибли и раньше, но в Мекленбурге или Прибалтике под рукой всегда был лютеранский пастор, который сделал бы все как полагается, к большому удовольствию моих подчиненных. Вообще, странное дело, наемники, часто и с удовольствием нарушающие все заповеди Христовы, нередко очень щепетильны в вопросах религиозных обрядов и особенно погребения. Но, как вы понимаете, никакого пастора в Вологде не было и быть не могло, как и лютеранского кладбища. Поэтому мне пришлось обратиться к епископу Сильвестру, чтобы Курта разрешили похоронить на православном. Тот, немного подумав, дал позволение и даже пообещал помянуть новопреставленного раба божия в своих молитвах.

Драбант Вольски нашел свой последний приют на самом краю кладбища неподалеку от Глухой башни. Его товарищи с фон Гершовом во главе торжественно пропели:

— "Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобресть сердце мудрое"[33].

А когда на гроб легла последняя горсть земли, Лелик прочитал из молитвенника:

— "Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?"

Присутствующие на похоронах рейтары и некоторые горожане благоговейно молчали, и лишь отец Мелентий негромко спросил меня:

— Что он читает?

— Евангелие от Иоанна, — машинально ответил я ему.

Тот одобрительно покачал головою и больше не нарушал тишины. Когда все закончилось и люди стали расходиться, я протянул монаху несколько серебряных монет.

— Прими, отче, на храм, с тем дабы о могиле позаботились.

Но Мелентий, отведя мою руку, ответил:

— О том и просить нечего, сей раб божий за нас живота лишился, а коли хочешь на храм пожертвовать, то вон отец-келарь Ильинского монастыря с кружкой на поясе ходит. Ему и пожертвуй.

— Это монастырский келарь? — недоверчиво спросил я, глядя на невероятно худого монаха в ветхом подряснике и с большой кружкой на цепи, больше похожей на вериги.

— Сгорел его монастырь в Смуту, — строго ответил мне иеромонах, — вот он обет и дал, что деньги соберет и восстановит. Да где же их соберешь, разор кругом! Никого Смута не пощадила.

Ни говоря больше ни слова, я подошел к погорельцу и высыпал в прорезь на его кружке пожертвование. Все-таки интересные священники попадаются иной раз на нашей земле. Одни за деньги бордель готовы освятить, другие — во исполнение обета жить впроголодь! Подумав это, я вдруг поймал себя на мысли, что считаю эту землю своей. Пусть сейчас я немецкий аристократ и родственник шведского короля. Пусть я наемник и, как только закончится эта война, уеду отсюда. Пусть я никогда не был здесь прежде ни в этой жизни, ни в прошлой. Все равно эта земля моя, и люди вокруг мои соотечественники, хоть они так и не считают. Все равно.

На следующий после похорон день к нам опять пожаловали переговорщики от казаков. На сей раз главным парламентером был худой, небогато одетый казак лет около сорока или больше, с обветренным лицом. На этот раз я не стал говорить с ними один и вышел на стену в сопровождении преподобного Сильвестра и Вельяминова.

— Я хочу говорить с князем Мекленбургским, — заявил он, оглядев нас.

— А что, ты столь знатен, что говорить с епископом и русским боярином тебе не по чину? — усмехнулся я в ответ.

— Но ведь ты командуешь здешними ратниками?

— Верно. Но кто ты, чтобы я говорил с тобой?

— Мое имя Яков Неродич, а запорожцы прозвали меня Бородавкой. Я кошевой атаман.

— Чего ты хочешь, атаман?

— Я хочу, чтобы вы заплатили нам выкуп. Тогда мы уйдем.

— А больше ты, вор, ничего не хочешь? — воскликнул Аникита.

— Не лайся, боярин, я не с тобой речь веду, — ответил Бородавка презрительно.

— Креста на тебе нет, разбойник! — возвысил голос епископ.

— Як то нема? — насмешливо изумился тот в ответ, расстегнув ворот. — А ось на шее?

— Прокляну! — почти проревел на это преподобный Сильвестр, но насмешливый казак только хмыкнул в ответ.

— Послушай меня, атаман, — вступил я в разговор. — Больше того, что вы уже сделали, вы ничего сделать не сможете. За стены я вас не пущу, а посады вы уже пограбили да пожгли. Скоро начнутся дожди, и вам ничего не останется, как уйти, потому что зимовать тут негде. Вы сами все разорили. Поэтому послушай доброго совета, иди отсюда подобру-поздорову. Может, там, на Диком поле, вы и рыцари, стоящие за христианскую веру против поганых. Но здесь вы просто разбойники, которых наняли польские паны, чтобы не подставляться под пули самим. Это не ваша война, и вам тут делать нечего, уходите.

— Ты, князь, верно, надеешься получить подмогу от ополчения, только зря. Король Сигизмунд собрал большое войско и скоро будет под Москвой. Так что им не до вас. Заплатите выкуп — и мы уйдем, не заплатите — будем стоять здесь, пока вы не начнете дохнуть внутри своих стен.

— Ты говоришь, что король Сигизмунд собрал войско и идет к Москве?

— Так и есть!

— Как интересно, — удивился я и, подойдя к краю стены, нагнулся в сторону казака. — А что, с порохом у короля все благополучно?

Мимолетная тень набежала на обветренное лицо казачьего атамана, потом он широко улыбнулся и заразительно рассмеялся.

— Говорят, его величество, когда взорвался его порох, упал с лошади в такую грязь, что его потом целый день отмывали! При том что грязнее всего были его королевские шаровары!

— А его высочество королевич?

— Не знаю, но тоже обделался!

Мы посмеялись вместе с ним, но казак внезапно оборвал смех и серьезно спросил меня:

— А откуда ясновельможный князь про порох знает?

— Птичка на хвосте принесла... Так что уходи, казак, хватит кровь православную проливать латинянам на радость.

Когда парламентеры уехали, Сильвестр, пристально глядя на меня, задумчиво проговорил:

— Странный ты иноземец — вроде лютеранин, а о крови православной печешься. Ни наших, ни казачьих смертей не хочешь. Отчего так?

— Оттого, владыко, что войска у меня мало.

— Что?

— Было бы у меня войска довольно, преподобный, — ответил я ему задумчивым голосом, — я бы эту шайку православную по ветру развеял, а тех, кто уцелел, по деревьям бы приказал развесить. И знаете что, владыко, в будущем крови православной от этого действительно куда меньше пролилось бы. Вот так-то!

На следующий день казаки ушли. Мы еще три дня не выходили из города, ограничиваясь лишь конными разъездами и разведкой. Наконец вернувшийся из поиска Казимир доложил:

— Ушли казаки, далеко ушли.