— Вот что, ребятки, — крикнул я рындам с податнями, — вы в доспехах, потому держитесь рядом со мной и не давайте никакой сволочи подобраться, пока я стрелять буду! А ты, Примус, считай выстрелы: как пять раз бабахнет — значит, в револьвере заряды закончились, стало быть, пора мне пистолеты подавать. Уяснили? Ну, с Богом!
Первого противника ждать долго не пришлось, рослый казак в кольчуге поверх кунтуша, то ли привлеченный блеском кирас моих телохранителей, то ли просто кинувшийся на первых, кто ему подвернулся, с диким ревом налетел на меня, размахивая саблей. Щелкнул кремень о стальную полку, и на лбу нападавшего появился третий глаз.
— Ты глянь-ка, работает! — удивился я и передвинул барабан.
Да, главное неудобство этого девайса состояло в том, что барабан надо было передвигать вручную, и тут главное — не ошибиться. Во время пробной стрельбы у меня это получалось, но сейчас-то вокруг бой кипит! Следующих нападавших было двое, но саблю одного отразил рында, пока я прострелил брюхо второму, затем снова передвинул барабан и пальнул в оставшегося.
— Эх, как часы работает, и что характерно — отечественная продукция! А то привыкли все к заграничному... дармоеды.
Среди атаковавших редут особенно выделялся один поляк в богатой шапке с торчащим пучком перьев. Корабела в его руках, казалось, просто порхала, срубая при этом одного стрельца за другим. Сразу было видно, что шляхтич был незаурядным фехтовальщиком, а потому я решительно направился к нему.
— Эй, ты: глянь-ка, что у меня есть! — крикнул я ему и спустил курок.
На лице поляка отразились сначала удивление, затем ужас, а потом злорадство. Только тогда я сообразил, что после удара кремня не последовало выстрела. Проклятая железяка все-таки осеклась! Шляхтич, не теряя ни секунды, бросился ко мне и, вероятно, зарубил бы, если бы на его пути не стали телохранители. Однако молодым людям было далеко до этого виртуоза, и едва их клинки схлестнулись пару раз, он выбил саблю у одного и оглушил ударом по шлему второго. Однако мужество моих рынд дало мне время выдернуть шпагу из ножен, и добить парня у него не получилось. Какое-то время мне удавалось отражать эскапады шляхтича, однако фехтование никогда не было моей сильной стороной. Обычно я стремился разрешать возникавшие вопросы подобного рода с помощью пистолетов, только вот сейчас у меня в руках вместо верных допельфастеров не слишком надежная игрушка, и... Пламя, казалось, обожгло мне щеку, а мой противник, удивленно смотря на меня, медленно опустился на колени и завалился на бок. Обернувшись, я увидел совершенно ошарашенное лицо Первушки, державшего обеими руками один из моих двухзарядных пистолетов.
— Это кто же тебя, паразита, учил дуплетом стрелять?
— Я случайно... — только и смог промямлить он в ответ.
— Понятно... ну-ка, дай сюда второй, пока ты своего царя не подстрелил.
Пока я занимался тестированием револьвера в боевых условиях, к гарнизону редута пришли на выручку драгуны Панина. Одинаково хорошо обученные и стрелять, и драться на саблях, и колоть багинетами, они быстро оттеснили казаков к валам. Сообразив, что сегодня не их день, поляки начали ретироваться. Но едва они снова оказались на поле, их там встретили рейтары Вельяминова. Однако на сей раз пехотинцы не смогли сомкнуть ряды, чтобы отбиться от кавалерии, и поражение превратилось в катастрофу. Русские конники набросились на бегущих врагов и принялись их рубить и топтать конями. Немногих пытавшихся дать отпор без лишних проволочек отстреливали. Особенно отличилась хоругвь Михальского. Совершенно не заморачиваясь преследованием бегущих, Корнилий ударил по оставшейся без прикрытия батарее де Мара.
Пылкий француз поначалу ошалел от подобной дерзости, но затем попытался вместе со своими людьми отбиться. Однако заряженные ядрами пушки не смогли остановить стремительной атаки легкой кавалерии. После чего, здраво рассудив, что бессмысленным геройством делу не поможешь, пушкари бросились бежать, не дожидаясь, пока их вырубят. Впрочем, те не стали гоняться за разбежавшейся прислугой, а недолго думая заклепали пушки специальными гвоздями, подорвали запасы пороха и тут же бросились назад. Как оказалось, вовремя. Взбешенный новой неудачей гетман Ходкевич уже разворачивал для удара гордость Речи Посполитой — крылатых гусар. Великолепно вышколенные всадники быстро выстроились в три линии и двинулись в сторону обнаглевшего неприятеля.
Однако догнать их и на сей раз не получилось. Русские командиры тоже не зевали, горнисты трижды протрубили отбой, и рейтары покинули поле боя так же быстро, как и вышли на него. Правда, на сей раз не обошлось и без накладок. Несколько всадников ухитрились попасть в свои же рвы, а одним из проходов между редутами попытались воспользоваться сразу два эскадрона, но в целом ратники Вельяминова и Михальского продемонстрировали прекрасную выучку. Ходкевич, сообразив, что не успевает догнать московитов, не стал лезть на рожон и подставлять своих подчиненных под картечь и вовремя развернулся.
И вот тут полякам снова улыбнулась удача. Князь Петр Пронский имел одно-единственное четкое приказание: ждать сигнала и по получении его атаковать неприятеля своим полком. Увы, понятие о дисциплине если когда и присутствовало в княжеской голове, то времена эти давно миновали. Сейчас он помнил лишь о своем высоком роде, о большом почете, который ему оказали, дав под команду отдельный полк, и об... обиде, которую ему нанес царь, прилюдно обматерив за испорченный в дороге порох. Надо отдать князю должное, он не задумал измены или еще какого воровства, а напротив, горел желанием совершить подвиг, чтобы всем и прежде всего самому царю доказать, что и он не лыком шит и может водить в бой рати, одолевая супостата. Забыв и думать о полученном приказе, Пронский нашел себе удобное место для наблюдения и стал следить за обстановкой, ожидая момент, когда можно будет вмешаться в битву, всех победить и получить заслуженную награду.
Когда хоругви пятигорцев и литовских татар начали имитировать активность на правом фланге русской позиции, князь понял, что пора. Несколько пушечных залпов быстро умерили прыть литвинов, после чего они с чистой совестью отступили. И в этот момент на них обрушился полк Пронского. Поначалу казалось, что ему сопутствует успех. Не ожидавшие нападения хоругви отрезали от лагеря и едва не истребили. Особенно отличились касимовцы, черемисы и новокрещены. На своих неказистых, но шустрых лошадках они нагоняли противников, били их стрелами, стаскивали с седел арканами, рубили саблями, и казалось, что победа близка. Но гетман Ходкевич уже вел крылатых гусар на выручку.
Когда Пронский увидел, кто его атакует, — было уже поздно: даже если бы он хотел, ему не удалось бы развернуть свою необученную конницу и вывести ее из-под удара. Тем не менее трусом он тоже не был и, выхватив саблю, ринулся навстречу врагу, увлекая подчиненных своим примером.
Свежие гусарские и панцирные хоругви прошли сквозь его полк как раскаленный нож сквозь масло. В последующей яростной схватке часть ратников была вырублена, некоторые попали в плен, но большинство просто рассыпались в разные стороны и бежали. Как организованная сила засадный полк перестал существовать.
— Если Петька Пронский выживет, — заявил я, наблюдая за истреблением своих ратников, — сразу тащите мерзавца на кол!
— Может, поддержим? — мрачно спросил подошедший Вельяминов.
— Чтобы и нас так же раскатали? Смотри, они уже развернулись и снова готовы к атаке. Не знаю, кто там командует, но дело свое он знает. Если мы сейчас из редутов вылезем, то точно под удар попадем.
— Ходкевич командует, — пояснил Михальский, — я его видел.
— Ишь ты, сам в атаку своих повел?
— Ну так...
— Кстати, а чего ты, Никита свет Иванович, второй раз сам в бой поперся — я тебе что приказывал?
— Кто бы говорил...
— Чего?
— Прости, государь, — повинился Вельяминов, — не смог усидеть! Ведь люди первый раз в таком бою. Кажется, вот ошибутся в какой малости — и что тогда?
— Ладно, победителей не судят, — махнул я рукой, — ты хоть, в отличие от Пронского, сделал все как надо... а это еще что?
От разговора с Никитой меня отвлекли выстрелы нескольких пушек. Как выяснилось, некоторые пушкари, будучи не в силах наблюдать избиение русской конницы, самовольно открыли огонь по имевшим неосторожность приблизиться польским всадникам. Поскольку расстояние до ближайших из них было никак не менее трехсот сажен, ожидать успеха от этой стрельбы не приходилось. Тем не менее попавшие под обстрел вражеские хоругви спешно ретировались.
— Это кто там царский порох не бережет? — не без раздражения в голосе рявкнул я. — Почем зря палят, обормоты!
— Нет, государь, — непонятно с какой стати отозвался снова взявшийся за перо с бумагой писарь, — я сам видел, как ляхи из седел вылетали. Достали их наши!
— Потолкуй мне еще, Вильгельм Тель доморощенный!
— Али провинился в чем, писарь? — спросил только что вернувшийся Михальский, подозрительно поглядывая на Анциферова.
— Жизнь он мне спас, пока вы геройствовали, — отрезал я.
— А вот не полез бы кое-кто в сечу, так и спасать бы не пришлось, — не утерпел Вельяминов.
— Как в сечу?
— Известно как, полез редуты отбивать, без него же не справятся!
— Что ты будешь делать, — покачал головой бывший лисовчик, — на минуту нельзя оставить!
— Да ладно вам, квохчете как наседки, — отмахнулся я, — со мной целая свора податней и рынд была.
— Помогли бы они тебе, кабы Панин с драгунами не подоспел!
— Хорош, говорю! — повысил я голос. — Там, кстати, кого-то из рынд зацепили. Узнали бы лучше, что с ним.
— Пожарского-младшего, — пояснил Вельяминов, — даст Бог — жить будет! Так говоришь, тебя писарь спас?
— Раньше был писарь, а теперь секретарь.
— Ишь ты!
— Ну а что? — усмехнулся я. — Главное — стрелять умеет, а остальному научим!
На краткий миг в бою наступило затишье. Обе стороны могли считать себя в выигрыше. Нам удалось крепко потрепать вражескую пехоту и дважды заманить их конницу под огонь артиллерии, а им повезло разгромить наш кавалерийский отряд. Теперь все зависело от того, кто и какой следующий шаг сделает.
— Что-то порох у герцога никак не кончится! — прокричал гетману подскакавший королевич.
— Да уж, а эти квадратные редуты ничуть не хуже острожков покойного Скопина-Шуйского, — проворчал Ходкевич в ответ.
— Что будем делать?
— Нужно лучше подготовиться к атаке. Спе́шить еще несколько хоругвей, но главное, хорошенько обработать их укрепления из пушек...
— Мы уже потеряли несколько орудий!
— Как так, мы ведь отбили их?
— Московиты успели их заклепать.
— Проклятье! Но все равно, другого выхода нет, если ваше высочество не собирается прекратить сегодняшнее сражение!
— Ни за что!
— Тогда я прикажу де Мару вывести всю нашу артиллерию в поле, и пусть пехота прикрывает их, но не подходит к противнику на картечный выстрел.
— А если московиты снова атакуют?
— Тем лучше, раздавим их прямо в поле, пусть только выйдут из своих нор!
Получив приказ, де Мар приказал выводить оставшиеся пушки на позиции, а сам направился к только что отбитым орудиям. Как и ожидалось, московиты сделали все, чтобы привести их в негодность. В стволы двух самых больших они напихали как минимум четверной заряд пороха и, отступая, подорвали его. Стволы орудий не выдержали и разорвались. К счастью, пороху им удалось захватить не так много и на остальные орудия его не хватило. Поэтому их просто заклепали специальными гвоздями. Внимательно осмотрев пушки, француз на минуту задумался, а затем приказал подать порох. Заложив в одну из них полуторный заряд, он лично забил оставшуюся часть ствола сухой землей, заложив в полученную пробку жгут из натертой порохом тряпки. Приказав всем убираться подальше, де Мар поджег получившийся фитиль и отпрыгнул в сторону, зажав уши руками. Многострадальная пушка рявкнула, но уцелела, а вот гвоздь, забитый в запальное отверстие, вылетел.
— O la-la! — воскликнул довольный галл. — Пусть эти варвары не думают, что они самые умные! Все видели, что надо делать? Выполняйте, у нас еще много работы.
Таким образом вскоре удалось вернуть боеспособность еще четырем орудиям, и они вместе с еще десятком доставленных из лагеря снова принялись обрабатывать русские позиции. Впрочем, вскоре выяснилось, что вывести в поле артиллерию было не самым лучшим решением. Как оказалось, по крайней мере некоторые орудия противника, несмотря на не слишком большой калибр, вполне способны посоревноваться со своими польскими визави в дальнобойности. Чугунные ядра московитов успели разбить две польские пушки и покалечить нескольких артиллеристов, прежде чем случилась новая напасть.
Не иначе как по наущению нечистого, мастера этого проклятого герцога ухитрились изготовить полые ядра и начинить их порохом. Убедившись, что от обычных ядер мало прока, московиты принялись стрелять этими бомбами. Подобной подлости польские артиллеристы не ожидали, и когда русские гостинцы принялись рваться рядом с ними, ответная стрельба почти прекратилась. Правда, эти снаряды давали не слишком много осколков и эффект от них был скорее психологическим, но лишь до тех пор, пока одна из бомб не влетела в сложенные рядом с пушками запасы пороха. Оглушительный взрыв сбил с ног всех находившихся рядом, и артиллерийские позиции заволокло дымом.
— Да что же это такое! — в отчаянии воскликнул Владислав. — Что бы мы ни сделали, все идет на пользу этому дьяволу в герцогской короне!
— Не все так плохо, — буркнул в ответ стоящий рядом Казановский, — посмотрите, сбылась ваша мечта. Иоганн Альбрехт выходит из своих укреплений.
— Слава богу!
— Слава богу? Да вы что, ничего не понимаете?! Посмотрите вокруг, ваше высочество. Пушки герцога палили не смолкая, и вы еще верите в то, что у него нет пороха? Он уже разгромил нашу пехоту, уполовинил несколько казачьих хоругвей и практически лишил нас артиллерии!
— Ничего! Пусть только выйдет — и мы отплатим ему за все разом. Крылатых гусар будет вполне достаточно, чтобы втоптать в пыль его армию.
— Вы всерьез думаете, что он вышел, чтобы доставить вам удовольствие, дав себя разгромить?
— Замолчи, Адам!
Когда над польскими позициями взметнулись клубы дыма, я приказал своим войскам переходить в наступление. На сей раз первыми в поле вышли драгуны и быстро поскакали к замолчавшим вражеским батареям. Затем пошли немецкие и русские пехотинцы из солдатских полков, или полков нового строя. Следом самые сноровистые артиллеристы покатили полевые пушки. И, наконец, в последних рядах пошли рейтары и стрельцы стремянного полка.
Увидев это, обрадованный Ходкевич тут же начал готовить атаку. Раз уж спешенным казачьим хоругвям удалось практически дойти до московитских укреплений и почти взять их, то в чистом поле великолепную польскую конницу никто не сможет остановить! Правда, у этих еретиков много пушек, но это значит лишь, что они скоро расстреляют остатки своего пороха, и их можно будет брать голыми руками. Снова запели трубы, зовущие товарищей в атаку, снова загудела земля под копытами их чистокровных коней. Бок о бок, стремя к стремени, выравнивая на ходу ряды, покатилась стальная лава. Не многие гусары сумели сохранить целыми свои пики в прошлой атаке, и некогда было заменить их новыми из обоза. Но в чем у поляков никогда не было недостатка, так это в храбрых сердцах!
