Свидетель Канона

Купив мешок бататов, моряки отошли, и приятель Фрэнка, тоже худой и низкий, протянул:

— Теперь я понимаю. У него, как ревизор, так он гири на другую чашку ставит, и все сходится. Только как он ревизора определяет?

— А как мой батя, — буркнул Фрэнк, — Он всех постоянных покупателей знал. Незнакомых не обвешивал, а если кто из своих приходил жаловаться, по-тихому досыпал умнику полфунта, только чтобы без шума.

— Вот падла, — прокомментировал шагавший во главе компании О'Брайан.

Моряки повернулись, поглядели на Ларри снизу вверх и почтительно уступили дорогу всей компании.

За продуктовыми рядами, на строительном рынке, высохший в щепку православный батюшка вертел так и этак упаковку, взблескивающую под желтым фонарем.

— Из церкви при посольстве, — шепнула Габриэлла, — он каждое воскресенье очень интересно дискутирует с патером Карлом, ну, из костела святой Анны. Я там исповедуюсь, так что иногда слышу.

Батюшка кивнул Ферраро, как старой знакомой и чинно поклонился ее друзьям, а потом решительно вернул продавцу пластиковую упаковку:

— Вот, запиши на меня табуретку, сыне. А это не возьму, грех.

Из интереса Синдзи с Аской ухватились за отвергнутый товар одновременно, звонко стукнувшись головами, едва не разбудив сидящую на шее Синдзи среднюю сестричку Икари. Девочка разлепила глаза, зевнула и тут же заснула снова.

Синдзи покрутил в руках пластик с узнаваемым логотипом IKEA.

— Распятие, — Аска повернула пакет картинкой к фонарю. — Что греховного в распятии? Или я чего-то не понимаю? Красивое деревянное распятие.

Синдзи повернул упаковку обратной стороной к свету. В пакете обнаружился резной крест, несколько пластиковых гвоздей в отдельном пакетике поменьше, наконец, фигурка Христа с отверстиями под гвозди на ладонях и ступнях.

Поглядел на батюшку. Тот развел руками:

— От греха.

— Ну... — Синдзи вернул упаковку на прилавок, извинительно улыбнулся продавцу-индусу и двинулся дальше через рынок. Видя у него за спиной ребенка, люди расступались тоже с улыбками. Вторую сестричку нес О'Брайан, та спала, усевшись на локте здоровяка-ирландца.

В кафе пришли и расселись уже в полной темноте, под фонарями. Выпили не чокаясь, в самом деле по капельке. До всех уже дошло, как давно не виделись, и каждый успел задуматься, когда и как они встретятся в следующий раз.

Потом неторопливо, с удовольствием, закусывали кто чем, купаясь в воспоминаниях, почти не открывая рта. Дети спали, привалившись к Аске с обеих сторон, так что если кто и говорил, то мало и негромко.

Наконец, Синдзи вспомнил, что собирался спросить:

— Сестра, закончи ту мысль? Ну, про индивидуальности.

— Поминки, — отозвалась Рей, — зачем сейчас думать?

— Затем, что потом уйдет. А мысль — это мысль. Важно. Тут мир такой, где мысли важны.

— А где другой мир? — Аска тоже зевнула, глядя в черно-белое небо.

Синдзи замялся, ответил совсем не сразу:

— Мне снятся не только бабы.

— Девки тоже?

Икари в спор не полез:

— Снится мир, где ни Ангелов, ни Тумана, ни Глубины. Соответственно, у людей и нет необходимости шевелиться. Там космос не дверь в будущее, а только то, что можно состричь с него сегодня и сейчас. Где горизонт планирования короче...

Синдзи повертел в руке вилочку.

— Вставшего члена, — буркнул О'Брайан, тут же получивший ласковый подзатыльник.

— В общем, Рей, продолжи мысль.

Тут хозяин кафе вышел из вагончика с ароматным горячим кофейником, и потому заговорила Рей только после того, как все, включая проснувшихся сестричек Икари, получили по чашке кофе и по горячему круглому пончику в сахарной пудре.

Рей сказала:

— Помнишь, брат, мы читали про Вторую Мировую? Про войну наших самураев с американцами. Кто победил? Система или толпа мастеров-индивидуальностей?

— Система.

Ларри хмыкнул:

— Противостояние системе — круто, это я как потомственный ирландец вам говорю. Только Туман еще на этапе формирования собственно системы. Пока что нечему противостоять.

Рей допила кофе и осторожно поставила чашечку на отполированные доски.

— Зачем Туманнику становиться человеком?

— Чтобы относились как к человеку.

— Кораблю Тумана нет проблем притворяться человеком.

— Я всю жизнь так делаю, — хихикнул младший ирландец, Чихиро О'Хара, — но это сложно. И у меня тогда вопрос: если притворяться именно человеком, то зачем нужен сам Туман? Людей бы хватило.

Лари переглянулся с Габриэллой. Та загнула пальцы:

— Люди, раз. Люди-плюс, которые канмусу, два. Наконец, пост-люди, Туман, три.

— На первый взгляд, все частично люди или похожи, но на самом деле пропасть. Местами непреодолимая, — проворчал старший ирландец. — Завидуют бессмертным со страшной, нечеловеческой силой. Порой в плохом настроении проснусь, и думаю: как бы до войны не дошло.

— И потом, — добавил младший ирландец. — Прикидывается Туман совсем не идеально. Раз девочка, значит, плюшевая и милая. А вспомните школьных друзей.

— Точно! — Мисато махнула рукой. — Синдзи как пришел к нам педантом, так и остался. Асакура язва язвой, ничуть не изменилась, а Рей все такая же зубрилка, как вчера помню.

— А у тебя все тот же третий размер, — как бы в никуда пробормотала как бы дремлющая Асакура.

— Так то люди, а то Туман, — зевнул Синдзи. — Для Тумана это правило необязательно.

Выпили еще по чашке кофе. Дети уже не стали просыпаться даже ради пончиков. Хозяин кафе вынес широкую лавку с решетчатыми бортиками, накидал туда подушек, и сестричек Икари уложили там спать.

Рей поправила малявкам бантики, вздохнула:

— Когда наш старший тянулся к кошачьей миске, я кричала: "Ты что, корм же кошачий!" А когда тянулся младший, я уже только фыркала: "Не греби в обе руки, подавишься." Так вот, брат, я все же закончу мысль.

Вернувшись к столу, Рей налила еще кофе и продолжила, глядя на фонарь сквозь восходящий пар:

— Вот у нас Туманный Флот. Или вообще, абстрактно, любой чуждый человечеству разум. Система, обрабатывающая информацию. На каком физическом носителе она слеплена, совершенно неважно. И она может существовать как нечеловеческая или даже античеловеческая. Вот, у Фреда Саберхагена "Берсеркер" читаешь, там все наглядно и четко.

В полной тишине Рей допила кофе. Прислонившийся к стойке Ларри всхрапнул, заметно поколебав полотняный навес. Рей улыбнулась:

— Но. Для общения с человеком эта система окажется вынуждена усвоить себе человеческий язык. Ей придется описывать видимый кусок Вселенной в человеческих терминах. Иначе невозможен контакт, а не то, чтобы диалог.

Ларри проснулся:

— Рей, а попроще? Для таких, как я?

— Ларри, а ты принюхиваешься к тому, что тебе муравьи феромонами семафорят или там пчелы вытанцовывают?

— Нет, конечно. Я еще не ополоумел с муравьями переписываться.

— А если муравьи в буквы сложатся? Или пчелы начнут летать с дымовыми шашками и писать в небе: "Люди пидоры верните нам экологию юрского периода", ты внимание обратишь?

Все засмеялись тихонько, чтобы не разбудить спящих. Слева от кафе, вдоль причалов, двигались огни. Но гудков сейчас пароходы особо не издавали, война отучила. Так что дети спали спокойно, и Рей впервые подумала: может, муж и прав, и стоило взять мальчиков с собой? Просто чтобы они пережили этот ночной разговор ни о чем здесь, на теплом берегу. Чтобы ощутили слитное движение в темном океане, увидели осмысленный узор-танец ходовых огней, услышали голос ветра и попробовали хоть страницу из книги запахов большого мира.

Рей подставила ветру ладонь и держала так, пока все не отсмеялись, после чего сказала:

— Только для этого пчелы должны усвоить что такое "экология", что такое "юрский период", а эти понятия и среди людей известны далеко не каждому.

— Зато что такое "пидоры" знает каждая пчела, да-да.

Синдзи шутку не поддержал:

— Учиться всегда сложно. А зачем той же... Например, Хиэй, если уж мы в Перл-Харборе, на базе Ударной Эскадры. Вот, ей-то зачем прикидываться? Ни стимула, ни необходимости. Сухов ценит и любит Хиэй, как есть. А для общения с остальными и подавно не надо. Ну научится Хиэй не бить в лоб, если ее личный человек погладит, привыкнет не выдираться из объятий, приучится кивать, показывая, что слышит. И так далее.

Тоже посмотрев на медленно передвигающиеся над морем красные и зеленые огни, Синдзи сказал:

— Командир плюшевым быть не может. Зачем Хиэй учиться милоте?

— Это не Туман, — проворчала Аска, откидываясь на вторую стойку кафе, заложив руки за голову. — Это наше представление о нем. Вот бы саму Хиэй спросить.

— Утром.

— Думаю, она далеко нас пошлет с таким вопросом, — Мисато оперлась щекой на сложенные руки. — Линейный крейсер, как там ее звание... Младший флагман — и притворяться? Это вообще фу и отвратительно. То есть, не путать с военной хитростью.

Кадзи погладил жену по спине и вкрадчиво поинтересовался:

— А как же это Конго от дождя грустит-печалится? И что же это Такао по капитану тосковала? Они же "плюшевыми быть не могут"?

Мисато посмотрела удивленно. Кадзи почесал щетину на подбородке, подмигнул сразу всем:

— Или мы признаем, что русалки могут переключаться между социальными ролями, и тогда это не притворство, а нормальное поведение социализированного индивида в обществе себе подобных. Или русалки не могут переключаться, они всегда "по войне", как сержант Сагара.

— Кстати я его знаю, — хором сказали Рей и Синдзи.

— То есть, помню, — почесал подбородок Синдзи, а Рей хихикнула:

— Помним!

— ... А тогда для них военной хитростью является абсолютно все. Даже поход аватарой в туалет — боевая операция с планом, разведкой, обеспечением, контрольными точками и прикрытием.

* * *

— Прикрытие?

Два импульса в сети: прикрытие на месте.

— Головняк, пошли!

Две смазанные тени вдоль палубы, одна с ходу запрыгивает на крышу первой башни, вторая на крышу второй, но тут уже толкнувшись от рогов лазерных дальномеров.

Импульс в сети: первая чисто. Еще импульс: вторая чисто.

— Обеспечение!

Поднесли ведерко и кисть.

— Почувствует. Я бы почувствовала...

— Еще так поори, вообще услышит. Мягче, аккуратистка! Подсади!

— Многовато... Не капай на меня.

— Потом отмоешься, чистюля. Не пыхти, руки дергаются...

— Ты как?

— Еще сорок пять секунд.

— Быстрее.

— Тише. Я не виновата, что у них все такое длинное... Готова!

— Сворачиваемся!

Обеспечение уносит ведерко и кисть. Ядро группы отходит в тень и огородами, огородами к своим причалам. Снимается прикрытие у рубки. Разведка прыгает с башен прямо в воду: у борта линкора глубины достаточно, иначе бы он тут не поместился. Всплеск, еще всплеск... Ушли!

Координатор пожимает плечиками: вроде бы, нигде не накосячили. Теперь надо ждать утра.

* * *

Утром вышел на крыло мостика — ржет народ внизу, только что пальцами не тычет. Ладно, спрыгнул к ним:

— Датч, рад видеть вас живыми. Чего смешного?

Отворачивается негр. Рок ухмылку давит. Только Реви честная, как родственники на свадьбе: пришли пожрать на халяву, и жрут, на остальное плевать.

Вот, Реви показывает, а там вдоль борта белой краской, хорошо заметной на багровом:

"Сомневаешься — не делай. Делаешь — не сомневайся".

Ну что, думаю, дотрынделся, одноглазый. Хорошо хоть, не стали гвоздиком царапать; а, впрочем, гвоздик бы я ощутил. Вот не стоило душу раскрывать кому попало, мало ли, что тоже Туман. Глубинные тут есть "свои" и "чужие", вот и Туман... Свои, которые вообще совсем свои, у меня тут появятся нескоро. Больше пока что таких, которые внешне "свои", а внутри как та редиска...

Ладно, вздохнул, огляделся. Ну точно, нет эсминцев. Нашкодили и это самое, как облака из той Москвы, ох как же оно давно... И неправда...

— Двести узлов, хрен догонишь.

Датч самый взрослый, он первый понял.

— Пошли, покурим.

Я не курю, и он это знает. И знает, что я знаю, что он знает, что я не курю.

В общем, отошли к трапу.

— Не обижайся, — Датч неожиданно серьезен. — Зла они точно не хотели.

— По тексту видно.

— Как сам думаешь, с чего?

— Ясно, с чего. Девки сюда перли на двухста узлах, тут же бой, Мадагаскарскую Стаю плющат. Вот, прибежали, вот он победитель. А тут облом. Вместо чтобы крутизну и бруталити излучать, победитель менжуется: "Тварь я дрожащая, или баксы имею?"

— Баксы, — Датч вздохнул. — Давно у нас они не в ходу. Помню, Бенни как-то подцепил индуску-фальшивомонетчицу, нам тогда док сожгли. Баксы, greenfucks.

Негр скомкал сигарету, но в воду не бросил, культурно сунул в пачку.

— Дай сюда, сожгу. В общем, осталось мне только раба по капле выдавить, и все, полный набор гнилой интеллигенции. Ну, а этому трюку с сжиганием пальцами Симакадзе же вчера и научила. Огонь-девка. Как раз Корнету, он же ракетчик. Укрощение, хм, огня. Фильм в шести сериях с прологом и эпилогом, только содержание там...

Не купился Датч, не вышло на баб съехать:

— Подожди про Корнета. С тобой чего происходит? Мы в психике Тумана не сильно понимаем, так я лучше уточню, чего ждать от линкора.

— Тогда возвращаю твой вопрос: ты сам что думаешь?

— Думаю, мало кому понравится, что ему так вот на борту девки натрафаретили, да еще и смылись. Вот у тебя сейчас даже голос поменялся, если со вчерашним сравнивать. Или у вас там на борту батальон клонов и со мной вчера другой экземпляр говорил?

— Полк, Датч. Нас там полк даунов бригады чумаходов дивизии тормозов корпуса ебанашек... И это еще не считая тараканов. Ну, ремботов, то есть.

Подтянулись Рок и Реви, опирающиеся друг на друга и потому передвигающиеся исключительно в ногу. Где шлялся черный кот "Лагуны", только сам он и знал, а вот юнга Шарнхорст принес и включил передатчик, откуда вылезла голограмма Бенни:

— Привет! Не скучаете? А где девчонки?

— Ты их по сети можешь достать?

— Пока нет, я еще в стадии формирования, — Бенни жизнерадостно заржал. — Самокомпиляция. Это мне кармическая месть за годы быдлокодинга. Чувствую себя криво собранным экзешником. Что передать?

— Я им сам передам, — Датч едва уловимо поморщился, но Рок-то своего шефа знал и переглянулся с Реви тревожно.

— Да забей, — я зевнул. — Правильно же. Нехрен расслабляться, так шестисоточники полборта на заборы отрежут, а я и не замечу. И вообще, на шутку обижаться не положено.

— Но? — Негра не обманешь. — Понятно, ты изнутри танка не понимаешь. Но что-то же ты чувствуешь?

— Чувствую отходняк от переброски. Понимаешь, формат фильма в два часа... Он диктует. Сильно диктует... — я развел руками. — В кино если герой переживает, по-настоящему сомневается... Как это показать, и, самое главное — когда? На тебе наклейку на морду, типа ты страдаешь. Вот, сорок или сколько там секунд экранного времени актер с наклейкой ходит, изображает муки душевные, уж кто как умеет. Больше переживать некогда: зритель не поймет, он же шел смотреть, как герой по крышам скачет, ногомашествуя, дрыгорукоствуя и членовсовывая. Вот герой попереживал по сценарию, а вот наклейку сорвали, все, переживаниям конец, попистофффали префффозмогать дальше.