— Согласна я тут с вами, Ормонд, — озвучила овечка, что ранее кивками подтверждала. — Однако, батюшка мой, Понеж Жданович, говорил, что очень семья Терн в чаде заинтересована. Как и вы говорили, — вопросительно посмотрела она на меня.
— Заинтересована, Милорада, — покивал я. — Вот только имел я с батюшкой беседу, в которой выяснилась презанятная вещь, — выдержал я театральную паузу, а на явный интерес собеседницы, продолжил. — Как ни удивительно, у батюшки моего, Володимира Всеволодовича, уд не отсох! — аж воздел я пест, вызвав покраснение и смешок Милорады.
— Шутник вы, Ормонд, — констатировала моё остроумство овечка. — Но всё же…
— Но всё же, негоже нам будет жизнь свою, да и судьбу дитя нашего будущую, в жертву сиюминутным интересам приносить, — отрезал я. — Которые, как я и пошутил, могут быть своими силами быть решены, взрослого и состоятельного мужа, — на что последовало согласное потряхивание кудряшками. — Далее, прежде, чем нам с вами заключать договор, который мыслю я сделать ограниченным пятилетним сроком, с продлением по согласию взаимному, надобно сделать нам с вами такую вещь, как испытательский срок друг другу. Пожить пару-тройку декад под крышей одной, понять, уживемся ли мы друг с другом, нет ли привычек друг другу невыносимых, да и вообще.
— Как к служащим к нам относитесь, — хмыкнула Милорада.
— А мы оными и будем, друг для друга. Служить друг другу, благу, удовольствию и радости взаимной, — отметил я.
— А ведь и то верно, — кивнула девица. — Тогда, Ормонд, давайте так поступим. Сказанное вами я услышала и согласна. Разумно сие, несколько излишне даже, — аж язычок она мне показала. — Но тут понятна ваша озабоченность будущим, мне скорее приятная: понимаю, что положиться на вас смогу, да и слов на ветер не бросаете. Однако слишком разумными нам быть не пристало, — положила она ладошку мне в руку. — Так что срок испытательский у нас с вами с сего дня начинается! — задрала она носик. — Настаиваю я на сём, — всё так же надменно, но слегка покраснев, подытожила она.
— Признаться, более на съемное жильё я рассчитывал, в случае согласия вашего, — задумчиво озвучил я, жмякая ладошку. — У меня служебная квартира в инсуле тесновата, прямо скажем.
— Что, даже ложа не найдётся? — ехидно(!) вопросила овечка. — Ну, не страшно, одёжу на пол положим, поместимся, — покивала она.
— Что я, дурак от такого отказываться, — пробормотал я, подхватывая радостно взвизгнувшую и обхватившую меня за плечи овечку.
И довёз до квартиры, где мы к взаимному удовольствию любились. И некоторому моему удивлению: ну что оказалась овечка моя не девочкой, то меня, скажем, скорее порадовало. Но ухватки и навыки она проявляла на редкость умелые. Но девице, не слишком искусной в постельных утехах, явно не свойственные, что меня в некоторые размышления погрузило. Причем, любовницей замеченные, да и интерпретированные верно, так что, краснея и хихикая, Милорада просветила меня, что навыки утех постельных ей, как только в возрат вошла, инструктор давал. Не гетера, но судя по всему, тоже специалист не самый дурной.
Что мою задумчивость сняло, да и, признаться, одобрение вызвало. Вот Володимир, хрыч купеческий, детям инструктора не отжалел, что, ежели бы не олегова память, было бы мне весьма прискорбно. Ну а что “не первый” я, так и не недоумок я неразумный, который за ради “первости” дурацкой вынужден с девицей месяцами возиться, наставляя. Да и, зачастую, не будучи образованными в мере должной, а то и детьми сами, от утех плотских девиц неумелостью свои отвращая либо в ряд поклонниц Сапфо толкая. Не то дурно, что поклонницы, а то, что на мужей и смотреть без содрогания не могут.
Вообще, довольно любопытный момент в гимназиумах, уж в Вильно точно. Как выяснилось, наставления подобного толка несколько раз вводились в программу, но вызывали в рядах родителей чад реакцию неоднозначную. Зачастую, скандалы, так что, в итоге, отроков с родителями в плане просвещения любовного на родителей же и оставили. А вот в приютах полисных, насколько я знал, практика таковая была распространена. И прямо скажем, никаким “развратом непотребным” дети Полиса не блискали. Тут скорее, из-под надзора предков вырвавшиеся “семейные” недоросли, как бы выразились в Мире Олега, “жгли не по-детски”.
В общем, опытность и обученность партнёрши я понимал как благо и подарок, нежели как-то наоборот. А вот с утра последний день отпуска нам с Милой пришлось на переезд и закупки потратить. И ещё момент был, который меня к роману нашему отнестись серьёзно заставил, да и на овечкино “думала я”, по-иному взглянуть.
А именно, почему фони после моего “героического повержения гораздого змея коварного” не было. Мила от рифмической гимнастики отвратилась, что я в беседе ней скорее осудил. Впрочем, право решать у неё было, да и только у неё, по совести. И решала она, в разрезе скорейшего деторождения, положиться на меня или нет. Потому как, после сего, видела она себя исключительно домохозяйкой, чадом (или чадами) занятой.
Несколько однобоко, не соответствует реальности да и мне не угодно, как я в беседе подругу просветил, но в мыслях её было так. Ну и решение в итоге она приняла в пользу мою, что прямо скажем, на меня в моих собственных глазах определённую ответственность налагало самим фактом. Глупый, преждевременный, но всё же жест доверия немалый, обмануть коий было бы просто подло.
Выйдя же с утра на службу, я был буквально повержен злоехидством морды начальственной. Ну реально, столь препаскуднейшего и змейского выражения морды лица ранее мне не то, что видеть не приходилось, но даже представлять. Будучи готовым, как казалось, ко всему, змейством начальства, тем не менее, был я повержен. Не наповал, но близко к тому.
А именно, травмировав мир мой внутренний своей мордой, злонравный Добродум вежливо поздоровался и повелел за ним следовать. Что я и исполнил, преисполненный всяческих подозрений. И вот, значится, приводит начальство коварное меня в аудиториум Управы, где мало что не все служащие управные, кроме непосредственно в делах неотложных занятых, обретались.
И злонравно выпихивает меня на сцену. Где глава управный, Даросил Карлович, берёт и вручает мне медаль. заслуг моих признание. Вроде бы, всё хорошо и достойно… Вот только награждение в Полисе было весьма отличным, от известного в Мире Олега.
Поскольку медаль есть признание конкретных заслуг, предполагающее благодарность Полиса, а не висюлька бросовая, бессмысленная, то каждая медаль была уникальна. И давалась не за “успехи” или даже “мужество” какое, а за конкретное деяние. Не всегда прямо описанное, но всегда в названии конкретной медали упоминаемое или с ней связанное.
И вот, при всех честных служащих, вешает мне на шею Даросил Карлович медаль, на минуточку, “за несравненное марионеточных дел мастерство”. И картинка на ей в виде креста марионеточного, к кукле безликой прикреплённого. Морду я удержал, главу управного поблагодарил, выкрики коллег послушал. В общем-то, на этом сборище окончилось, да и разошлись сотрудники по делам своим.
Ну а леший злонравный меня за собой увлёк, взгляды бросая ехидные. Уселся за стол в кабинете, аж уши растопырил, видно, ожидая, как я его змейство буду истерикой гневной и праведной услаждать.
— Что скажете, Ормонд Володимирович? — выдал он столь змейскую лыбу, что овал рожи его она точно покидала.
— Хорошая медаль, — кротко и с улыбкой ответил я. — Пригодится. А какие распоряжения у вас, Добродум Аполлонович? — проявил я уместное служебное рвение.
Всё ж леший начальствующий был закалённым политиком, даже рожу свою противную с улыбочкой гадкой удержал. Но веком задёргал, пусть слегка, но явно. Свои надежды, разумом моим и выдержкой поверженные, подтверждая.
Но справился, а после, с улыбочкой малость поблекшей, вывалил на меня аж стопку депеш.
— Увы, возможности разорваться не имею, — фальшиво откомментировал он. — Дела же мне ныне предстоят иные. Собственно, я Вильно в ближайшие дни буду не менее двух раз покидать, на день, не более. Секретарь бы там не помешал, — поджало губы лицедейское начальство. — Но и дела текущие оставлять не след. Так что вот вам на полторы декады труды, — потыкал он дланью в стопку папок. — С завтра приступайте, да и если запамятовали, сроки на папках есть начала дел, а никак не окончания, — всё же поглумился он.
С чем я и направился в библиотеку Управы разгребать на меня наваленное. Ну и в целом оказалось, что вполне терпимо. Хотя Вильно я в ближайшие дни и не увижу, что довольно неприятно, учитывая личную жизнь. Но, с другой стороны, Милу я о том предупреждал, да и сам в курсе был, так что роптать глупо.
А вот за медаль злоехидную надо Лешему точно отомстить. Так-то она и неплоха, со значением. Ежели мои коряченья с идолищем лешим не знать, мдя.
Ну да леший бы с Лешим, заключил я, составил график, навестил экспедиционное ведомство Управы, где с возницей о поездке договорился. Зашёл к Серонебу, где сей жадина опять не выдал мне скорострельную гаковницу. Хоть бонб прихватил, со скепсисом наблюдая за бездарно симулирующего удар кладовщиком. В общем, день прошел продуктивно, к экспедиции сделался готов, да отбыл к овечке моей.
С которой тут же начал разговор. Как по поводу моего отбытия и отсутствия ближайшие дни, так и её деле и досуге.
— Понимаешь, Мила, обеспечить-то я смогу что нас, что чад в будущем. Однако, угодно ли тебе пребывать праздно, хоть с книгами в подругах, хоть с подругами в них же? — изящно скаламбурил я. — Ежели угодно, так возражений не имею. Дело и право твоё. Но вот если нет, то чем бы ты заняться желала?
— Правильно ты говоришь, Орм, не самая отрадная жизнь праздная, — задумалась подруга. — А чем ты сам заниматься мыслишь? — засияла она очами.
Ну в общем, по итогам беседы, уточнений и физиогномических наблюдений открылась такая картина: у овечки моей благоухал и цвёл буйным цветом синдром Электры. Не патологично, насколько я понял, отца своего у матушки она уводить намерений не имела. Но, как предпочтительный мужской тип — полноватый и обстоятельный Понеж был её идеалом, хоть и не осознаваемым до конца. И ко мне её притянуло то, что, как я полагал, оттолкнуть должно: занудная рассудительность, ну и пузо моё, не без этого. Довольно комично, но отнюдь не страшно, да и плохого в том нет ничего.
Правда ещё склонность к мужам постарше должна быть, но тут, очевидно, скомпенсировалось это моей несколько искусственной, но зрелостью.
Ну да ладно, вопрос оказался в том, что семейная модель у Милы, как и прототип “мужа идеального”, была задана её семьёй, где матушка её, Власта, была супругу опорой и подмогой в делах. Соответственно, таковой Мила мне и мыслила быть, на мои “свои пути” и прочие рассуждения кивая, но упрямо губу прикусив, о делах моих запланированных расспрашивая.
Тут уже я крепко призадумался. Даже извинившись, в транс ненадолго погрузился, и, по здравому размышлению, в желаниях Милы вреда ни ей, ни себе, ни отношениям будущим не нашёл. Хочет мне подмогой и опорой быть, так я только за. Правда, что выйдет так — отнюдь не факт. А ежели увижу, что склонности не имеет, а себя насилует, сам своей волей такую “подмогу отвергну”.
Но, пока ещё не ясно ничего. А для подмоги мне девице учиться надобно, что будет в любом раскладе не во вред, всё же младшая ступень гимназиума, как по мне, недостаточно. Так что интересы свои я в общих чертах обозначил, отметив, что ежели желает подруга “со мной”, то учиться ей потребно, причём немало.
— Значит, буду, — тряхнула кудряшками овечка.
— В гимназиум поздновато. Наверное, наставники частные, — прикинул я, но был прерван.
— Дорого и не нужно сие, — отрезала Мила. — Ежели я себя совсем негодящей в учёбе явлю, в чем сомнения имею, то возможно, и надо. А так, лишь учебники нужны. Вопросы непонятые тебе задавать буду, — погладила она меня по руке. — А сами книги не пропадут, детям отойдя и им наставлением в науках став, — победно заключила она.
— И всё же, не отвергала бы ты и свой путь… — начал было я, посмотрел на “угу-угу” глаза моей овечки, да и махнул рукой, со словами: — Как знаешь.
Так что после упражнений любовных покинул я аккуратно ложе (отоспаться и в самокате смогу), да и составил список покупок Миле. Ну и денежку оставил, не без этого. А с утра, задолго до времени службы, был разбужен небесприятственно, так что к Управе направлялся с улыбкой довольной и, подозреваю, дебильноватой. Поймав себя на этом, не без иронии констатировал, что меня таки “окрутили”. Против чего я, как выяснилось, особо и не возражал, но следить за собой надо всё же пристрастно, в благоглупость не скатываясь.
И, оседлав самокат служебный с возницей, ускакал я по делам в закат. И, кстати, поручения мои были посложнее, нежели развоз корреспонденции адресатам, так что потрудиться пришлось. Не сказать, чтобы чрезмерно, но в самый раз: торговые пошлины, ремонт дорог (что, к слову, весьма важным в межполисном общении фактором было) и прочие подобные вопросы. Так что через пять дней к Вильно я подъезжал не скукой утомлённый, а делами, на денёк перерыва искренне рассчитывая. Ведь ещё дела были, правда, в местах отдалённых. Так что там я воздушным путём добираться рассчитывал.
И вот, едем мы уже по Вильно, как бросает мне возница голосом напряжённым:
— Погоня за нами али слежка, Ормонд Володимирович, — выдал он.
Ну, мы уже в Вильно, но всё одно не слишком хорошо, отметил я про себя, в зеркало вознице кивнул, перун в боеготовность привёл да и стал ручным зеркальцем погоню выглядывать. Выглядел, вздохнул как с облегчением, так и несколько озадаченно, да и у возницы уточнил.
— А давно ли преследователь наш образовался?
— От поста полицейского, почитайте, — ответствовал возница. — Чуть позднее, аршинах в сотне, так полагаю. А знаком вам преследователь наш? — полюбопытствовал он.
— Знаком, — вздохнул я. — Так что не тревожься, вези меня к инсуле. Там с соглядатаем нашим поговорю, — вздохнул я.
— Как пожелаете, — не стал спорить заметно расслабившийся возница.
У инсулы я из самоката извлёкся и направился к сопровождавшему нас транспортному средству в довольно сложных чувствах, потому как было оно мне прекрасно знакомо.
— Здравия вам, отец, — не без ехидства выдал я.
