— Вероятно, кто-то из ваших людей на том конце портала, — предположила Оже.
Эйвелинг расстегнул молнию на куртке и аккуратно засунул бумаги внутрь. — Да ладно вам. Давайте двигаться дальше.
Оже не могла не заметить, что он вытащил из кармана куртки автоматический пистолет, как только спрятал бумаги. Оружие местного производства маслянисто поблескивало синим в свете фонарика.
— Я видела, как что-то двигалось, — внезапно сказала Оже, понизив голос до шепота.
Луч фонарика метался перед ними, как испуганный зверек. — Где?
— Дальше по туннелю. Выглядел как человек, скорчившийся у стены. — Она перевела дыхание, затем добавила: — Это было почти как ребенок.
— Ребенок? Не говорите глупостей.
— Ребенок легко мог бы найти дорогу сюда.
Эйвелинг покачал головой, но она видела, что он потрясен. Она не винила его. Ей не понравилось ее предыдущее путешествие по этому туннелю, и уж точно не нравилось это.
— Там кто-нибудь есть? — спросил Эйвелинг. — Кто-нибудь из портала? Бартон, это ты?
— Это был не Бартон, — сказала Оже. — И не Скеллсгард.
Эйвелинг произвел предупредительный выстрел. Дуло пистолета выплюнуло оранжевое пламя в темноту, пуля с хрустом пробила камень в дюжине метров перед ними. После того, как звук выстрела стих, эхо несколько напряженных мгновений маршировало вверх и вниз по шахте, была только тишина и их собственное дыхание.
— Черт возьми, — сказал Эйвелинг.
— Вы что-то видели?
— Мне кажется, я что-то видел. Но, может быть, просто вы вбили мне в голову это предположение.
— Вы что-то услышали до того, как я увидела ребенка, — указала Оже.
— Мне тоже показалось, что я что-то видел, — сказал Эйвелинг, говоря гораздо менее уверенно.
— Что-то вроде ребенка?
— Это был не ребенок. Если это был ребенок, значит, там было что-то нехорошее... — Но он оставил это замечание незаконченным.
— Что-то здесь не так, — сказала Оже. Она прижала его к стене, заставив замолчать шипением. — Вы это знаете.
— Мы просто видим тени.
— Или что-то пошло не так. Я знаю, что я видела. Мне это не почудилось, даже если вы так думаете.
Он ответил ей своим шипением, все это время направляя дуло пистолета вдоль туннеля. Она заметила, что его рука сильно дрожит.
— Так что вы хотите этим сказать? — огрызнулся он.
— Я говорю, что нам следует убираться отсюда, пока мы еще больше не влипли в неприятности.
— Смотрите, — сказал Эйвелинг, когда свет фонаря внезапно упал на что-то внизу в десяти или двенадцати метрах дальше по туннелю. — Это тело.
Оно было слишком велико для ребенка. — Думаю, это может быть Бартон, — сказала Оже с какой-то безнадежной неизбежностью. — Я думаю, что это может быть Бартон, и что он, возможно, мертв.
— Это невозможно, — сказал Эйвелинг.
Он высвободился из ее хватки и двинулся дальше, забрав фонарь с собой. Свет прыгал по туннелю, пока Эйвелинг не добрался до тела. Он опустился на колени и осмотрел мертвеца, пистолет все еще дрожал в его руке.
— Это плохо, — пробормотал он.
Оже заставила себя присоединиться к нему у тела. Вблизи не было никаких сомнений в том, что это был Бартон. Эйвелинг провел фонариком над трупом, задержавшись на нескольких пулевых отверстиях в груди мужчины. Там было, должно быть, двадцать отдельных ран, наложившихся друг на друга, как лунные кратеры. Они были расположены на небольшом расстоянии друг от друга, как будто в него стреляли быстро и с близкого расстояния. Его пальцы все еще слегка сжимали рукоятку другого автоматического пистолета. Оже вытащила пистолет. Рука Бартона была все еще теплой.
-А теперь давайте убираться отсюда, — сказала она.
Рука Эйвелинга дернулась, когда он сделал еще два выстрела в темноту. В свете дульной вспышки Оже показалось, что она тоже что-то увидела: маленькую, похожую на куклу фигурку, бегущую вдоль грубо обтесанной стены туннеля. Фигура размером с ребенка была одета в красное платье, но лицо, которое она увидела в момент вспышки, было вовсе не детским, а чем-то сморщенным и диким: наполовину ведьмой, наполовину упырем, с мерзкой ухмылкой, полной острых, почерневших зубов. Автоматический пистолет показался ей тяжелым в руках, когда она направила его в темноту и попыталась прицелиться в то место, где, по ее мнению, сейчас должна была находиться спешащая фигура. Она нажала на спусковой крючок, но ничего не произошло. Проклиная свою глупость, она нащупала предохранитель и попробовала еще раз, но Бартон, должно быть, уже разрядил обойму.
— У нас большие неприятности, — сказал Эйвелинг. Он встал, согнув ноги в коленях, и начал пятиться от тела.
— В тот раз я определенно что-то видела, — сказала Оже, все еще держа пистолет в руке. — Это было похоже на ребенка... Но когда я увидела лицо...
— Это был не ребенок, — сказал Эйвелинг.
— Вы чего-то ожидали, не так ли?
— Станьте лучшей в классе.
Как бы бесполезно это ни было, она не могла удержаться и прижала к нему дуло разряженного автоматического пистолета. — Начинай говорить со мной, свинья ты этакая. — Это было не то слово, которое она имела в виду, но "свинья" было худшим, что она могла заставить себя произнести, даже в таких стрессовых обстоятельствах. — Эта девочка из E1, не так ли?
— Что заставляет тебя так говорить?
— Потому что, что бы это ни было, ему здесь не место. А теперь расскажи мне, что ты знаешь.
— Это подразделение по проникновению в Е1, — тяжело произнес Эйвелинг. Он поводил лучом фонарика по стенам, но ребенка нигде не было видно.
— Что?
— О, да ладно вам, Оже. Вы, конечно, помните ту мерзкую маленькую войну, о которой мы сейчас не любим говорить? Против наших друзей в Федерации Политий?
— Что насчет этого?
— Они послали своих детей против нас. Неотеническая пехота: генетически сконструированные, клонированные, психологически запрограммированные машины для убийства, упакованные так, чтобы выглядеть как дети.
Вопреки себе, она не могла не быть тронута ужасом, который услышала в его голосе. Все, что оставило такой шрам на таком человеке, как Эйвелинг, подумала она, должно было быть плохой новостью.
— Вы сражались с ними? — спросила она.
— Я встречал их. Это не всегда одни и те же. Эти злобные маленькие существа могли заползать в места, которые мы считали безопасными, и прятаться неделями, каким-то образом выживая на нулевом рационе... молчаливые, ожидающие, как свернувшиеся кольцами змеи, почти в коме... пока они не появлялись. — Его дыхание становилось неровным по мере того, как он все глубже погружался в воспоминания. — Их было трудно убить. Быстрые, сильные, устойчивые к ранениям... болевой порог зашкаливает. Обостренное чувство самосохранения... и в то же время абсолютная готовность умереть, чтобы послужить цели миссии. И даже когда мы знали, что это такое, даже когда у нас была четкая линия обзора... было почти невозможно направить на них наше оружие. Они были похожи на детей. Мы боролись с четырьмя миллиардами лет эволюции, которая говорила нам, что мы не должны нажимать на этот спусковой крючок.
— Дети войны, — сказала Оже. — Это было то, как мы их называли, не так ли?
— Значит, вы действительно помните свою историю. — Его насмешливый тон никак не мог скрыть его страха.
Она вспомнила Кассандру, представительницу слэшеров, которая подростком участвовала в миссии, из-за которой она в первую очередь попала в эту переделку. Неотеническая пехота была шагом на пути к появлению целых группировок слэшеров размером с ребенка. Но это также был шаг, о котором сейчас никто не любит говорить, и меньше всего слэшеры.
— Я помню, что они были генетическим тупиком. У них ничего хорошего не вышло. Они были психически неуравновешенными и быстро изнашивались.
— Это было оружие, — сказал Эйвелинг, — разработанное с определенным сроком годности.
— Но никто не видел детей войны уже двадцать, тридцать лет, Эйвелинг. Пожалуйста, скажите мне, что кто-то делает в туннеле под Парижем на E2.
— Разберись в этом сама, Оже. Слэшеры уже здесь. Они уже присутствуют на E2.
Внезапно ей стало очень холодно, очень страшно и очень далеко от дома. — Мы должны вернуться на поверхность.
— Нет, — сказал Эйвелинг, немного собравшись с духом. — Мы должны добраться до портала. Портал абсолютно не может быть скомпрометирован.
— Должно быть, это уже скомпрометировано, если они здесь. Как еще они сюда попали?
Эйвелинг начал что-то говорить, но, казалось, с трудом выговаривал слова. Он издал хриплый, захлебывающийся звук и тяжело повалился на Оже, фонарик и пистолет упали на пол. Оже набрала в грудь воздуха, чтобы закричать: это была естественная человеческая реакция, учитывая, что человек рядом с ней только что был убит. Но каким-то образом она сдержалась. Дрожа, сосредоточившись на действиях, а не на мыслях, она потянулась за фонариком и заменила бесполезный автоматический пистолет Бартона на тот, который был у Эйвелинга.
Пригибаясь, она посветила фонариком вниз по шахте и по какой-то случайности сумела пригвоздить ребенка к стене толстым кругом луча. Свет на мгновение парализовал ребенка. Оно смотрело на нее своей ужасной, сморщенной пародией на лицо, морщинистые и бескровные губы обрамляла дьявольская ухмылка со сломанными зубами.
Они быстро изнашивались.
Между губами шевельнулся сухой черный язык. В своей крошечной лапке-коготке он держал то, что, как она предположила, было пистолетом, который он поднял в сторону Оже. Она выстрелила первой, направив пистолет в направлении ребенка. Оружие яростно ударилось о ее ладонь, когда разрядилось. Оже издала тихий, мучительный вскрик боли и удивления, когда ребенок согнулся посередине и выпал из поля зрения факела. Его оружие с грохотом упало на землю, и ребенок издал мерзкий, изнуряющий вопль, похожий на пар, вырывающийся из кипящего чайника.
Все инстинкты подсказывали Оже бежать обратно тем же путем, которым она пришла, обратно к дневному свету. Она знала, что в туннеле может быть еще больше этих существ. Но она должна была увидеть, кого она убила или покалечила.
Она подошла к нему, все еще сжимая пистолет в руке, надеясь, что в магазине осталась по крайней мере еще одна пуля, но предпочитая не знать наверняка. Крик ребенка затихал, превращаясь в слабый, почти ритмичный стон.
Она отбросила ногой оружие ребенка и опустилась на колени рядом с телом. Копна черных волос на макушке существа съехала набок, обнажив морщинистый, покрытый возрастными пятнами череп, бледный и безволосый. Вблизи, в неумолимом свете фонарика, лицо ребенка было сплошь в обвисших складках и кровоподтеках. Под потрескавшимся слоем размазанного макияжа оно выглядело как истлевшая резина. Глаза были слезящегося желтого оттенка. Зубы представляли собой гнилые черные обрубки, за которыми распухшая черная масса больного языка шевелилась, как какое-то заключенное в тюрьму чудовище, пытаясь издавать связные звуки между каждым хрипящим стоном. От ребенка исходил отвратительный запах, как из закоулков больничной кухни.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Оже.
Ребенок хрипло ответил: — Тебе не нужно знать.
— Я знаю, кто ты такой. Ты — военная мерзость, нечто такое, что должно было быть уничтожено десятилетия назад. Вопрос в том, почему ты этого не сделал?
Через сломанную решетку на зубах ребенка вытекло несколько капель жидкости. — Нам повезло, — сказал ребенок, булькая то ли от медленной смерти от удушья, то ли от издевательского смеха.
— И ты называешь это везением? — спросила Оже, кивнув на рану в животе, которую она нанесла ребенку.
— Я сделал то, для чего меня сюда поместили, — сказал ребенок. — Я называю это везением.
Затем он умер, его голова внезапно откинулась назад, а глаза застыли в своих глазницах. Оже протянула руку в темноте, ощупывая то тут, то там, пока ее рука не сомкнулась на оружии, которое носил ребенок. Она ожидала увидеть еще один автоматический пистолет — по крайней мере, еще один артефакт E2, — но форма этого предмета показалась ей незнакомой и чужеродной. Встав, она сунула пистолет ребенка в свою сумочку и отошла от трупа.
Она услышала звуки позади себя: неистовое царапанье и шуршание. Она посветила фонариком по сторонам, ожидая увидеть крыс. Вместо этого она обнаружила мальчика и девочку, присевших на корточки возле тела Эйвелинга. Они рылись в его одежде. Когда на них упал свет, они посмотрели на нее и зашипели от злости.
— Отойдите от него, — сказала она, направляя на них пистолет. — Я уже убила одного из вас и убью остальных, если понадобится.
Мальчик сверкнул на нее зубами, вытаскивая пачку бумаг из куртки Эйвелинга. Он был совершенно лысым, похожим на уменьшенную версию старика. — Спасибо, — злобно сказал он. — Мы не можем допустить, чтобы это попало не в те руки, не так ли?
— Бросьте бумаги, — приказала Оже.
Девушка что-то прорычала мальчику. В одной руке у нее тоже было что-то блестящее серебряное. Она направила его в сторону Оже, но Оже выстрелила первой, автоматический пистолет заплясал в ее руке, когда она выпустила три пули. Мальчик зашипел и уронил бумаги. Девушка издала еще один сердитый звук и схватила бумаги с земли, но когда на ней заиграл свет фонаря, Оже увидел, что она попала и в девушку — конечно, скорее по счастливой случайности, чем умело.
— Бросьте бумаги, — повторила она.
Девушка вышла из круга света. Мальчик застонал, хватаясь за рану на бедре в форме звезды. В его движениях было что-то ужасное и собачье, как будто он не совсем понимал значение своей травмы. Он попытался встать, но его раненая нога подогнулась под ним так, как ногам никогда не полагалось подгибаться. Мальчик издал пронзительный вопль гнева и боли. Он сунул руку в карман своего маленького школьного блейзера и начал вытаскивать что-то металлическое. Оже выстрелила в него снова, на этот раз всадив пулю ему в грудь.
Он перестал двигаться.
Она посветила фонариком в глубь туннеля, но девушки нигде не было видно. Потрясенная и запыхавшаяся Оже, спотыкаясь, брела за ней, пока не увидела что-то трепещущее на земле. Она подняла его, узнав один из документов, которые только что отдала Эйвелингу. Не было никаких признаков того, что девушка уронила что-то еще. Оже засунула листок в карман собственной одежды, сделав мысленную пометку изучить его позже — если она продержится так долго. Она вернулась к мальчику, убедилась, что он мертв, а затем проделала то же самое с Эйвелингом, светя фонариком ему в лицо, пока не убедилась, что реакции не последует.
Она услышала движение дальше по шахте: волочащийся звук. Низко пригнувшись, она держала пистолет на расстоянии вытянутой руки и пыталась определить источник звука с помощью фонарика.
— Оже? — женский голос был слабым и хриплым.
— Кто это?
— Скеллсгард. Слава богу, ты все еще жива.
Невысокая фигура появилась из темноты, опираясь на стену туннеля в качестве опоры. Одна нога превратилась в жесткую окровавленную массу, плоть по консистенции напоминала сырой гамбургер, видневшийся сквозь тесемки ее брюк. Увидев, в каком состоянии находится Скеллсгард, Оже затаила дыхание. Она опустила дуло автоматического пистолета, но не убрала его.
