Почти два часа я ворошил старые бумаги, временами тонко чихая от пыли. Ещё вспомнил о фразе, вскользь брошенной ночным, про замеченные в углу документы. Но пропускать что-либо не хотелось.
Взгляд, по мере приближения к трупам, всё чаще упирался в сумку на спине монаха, вогнавшего кинжал в противника не по заповедям профессионально. Возникало и плыло, как осенняя паутина, где-то над плечом, так, что и не увидишь, не скосив глаза, ощущение, что пустые глазницы с желтоватой плёнкой высохшей кожи вокруг смотрят на меня.
Вздохнув, я подошёл к ним — у воина, как показал беглый осмотр, ничего не оказалось. Скрепя сердце я взялся за сумку. Лямки, как и ожидалось, только задеревенели в сухом воздухе, даже и не думая расползаться мягкой бесструктурной трухой. Пришлось вытащить нож и перепиливать их, причём очень медленно и осторожно. Возникало чувство, что если передвинуть сцепленные и в посмертии скелеты, они рассыплются, взметая в воздух мелкие частицы груботканой одежды и высохших внутренностей.
В сумке лежала церковная утварь, очередная калька с библии, мощи, или то, что люди за них принимают. Перевернув тело монаха, я ничего под ним не нашёл. А вот за воином, довольно близко к стене, валялась пропылённая стопка бумаг. Перевязанная наскоро шнуром, завёрнутая в обрывок мешковины... Взяв фонарь, я сдвинул книги в угол ближайшей лавки и уселся на неё, аккуратно и осторожно расправляя на коленях старые листы.
...оток.. о деле Натана Дювь... запрещенных по index librorum... года назад. Было лето 1561 го... Я прикрыл ненадолго глаза, уверяя себя, что вот оно, на самом деле, свершилось — довольно спорное наше предположение подтверждено!
На трёх листах, с незначительными повреждениями — только расплывшиеся, или слегка смазанные строки — излагался весь процесс. Я бегло пробежал его глазами — текст смотрелся целостным, а место, окружение и интуиция подсказывали, что это и есть оригинал, необходимый нам, то, что соединит мозаику в целое. Также в одной стопочке с ним лежала перепись церковной утвари, несколько частных писем, обвинение в ересях — но значительно позднее, к целому списку лиц, и явно вырванные из какого-то труда листы с латынью. Шестиконечные звёзды, пирамиды и странные глаза без зрачков — что-то из разряда запрещённых книг. Потом разберусь.
Было неуютно в этом месте — и не только из-за того, что всего лишь прошлой ночью именно отсюда мы попали сперва в ловушку, а потом и во владения безумной Алой Невесты. Не страдая клаустрофобией, я вынужден был признать, что именно ощущение огромной толщи камня над головой заставляет жаться ближе к огню и центру пещеры.
Тихие скрипы и шорохи казались не шевеленьем летучих мышей где-то на верхушке башни, а движением камня, медленно скользящего гранями друг по другу, после стольких тревог прошедшего времени. После того, как стен касались грубые руки, ударяя в них, заставляя крохотные песчинки, уже давно не соединенные друг с другом, двигаться с места, выскальзывать из ложбинок и трещин, которые ширятся, ползут...
— Небо... — судорожно запихивая бумаги в сумку и застёгивая её дрожащими руками, я пятился к выходу из пещеры, едва не попадая ногами в разбросанные повсюду бумаги и сальные пятна бывших свечей. Только не это... Не хватало только лишь этого...
Из коридора послышался тихий скрип.
— Небо... Ну закрывайся же!.. — одолев последнюю застёжку я бросился вверх по старой лестнице. Шум наверху нарастал — сильнее запахло пылью. Лица коснулось что-то мягкое, тёплое — и с пронзительным писком исчезло за спиной. Дышать стало тяжело — я закашлялся, вдохнув пыль с привкусом сухой гнили. Со скрежетом и гулом что-то наверху оседало и падало. Воздух упругой вонючей волной ударил в прищуренные глаза и камни застучали совсем близко.
Я развернулся и большими прыжками понёсся вниз. Дышать стало невозможно.
Рука на секунду нащупала пустоту сбоку — но я не свернул в пещеру — проход завалит. Камни не останавливались, а я бежал и бежал, прижимая одну руку к лицу, не чувствуя — ступени или каменные гладыши под ногами.
В голове крутилась отвлечённо только одна мысль — если запнусь, или нога подведёт, покачусь кубарем, сперва не смогу дышать от пыли, которая моментально осядет в лёгких, а потом меня накроет камнями, осколками, грязью и трухой.. Ещё один труп среди тех, что уже лежат здесь...
Только когда всё позади стихло, я рискнул замедлить бег, а потом и вовсе перейти на одышливый шаг — вокруг расплылась темнота, а ноздри всё ещё щекотали крупинки взбаламученной в воздухе пыли... Вот проклятье!.. Принюхиваясь — пусть человеческое обоняние и неспособно различить рудничный газ, мне это не грозило, я зажёг небольшой огонёк на сложенных щепотью пальцах. Сперва только кажущаяся грязно-голубой пыль невнятными облаками крутилась перед лицом. Потом, иногда касаясь стены ладонью, я разглядел, что стою в коридоре. Грязь, влажные потёки на кирпичных рыхлых стенах со множеством трещин, кивсяк, быстро убегающий в темноту. Я обернулся — позади было темно.
Обратно вернуться в любом случае невозможно — камни неустойчивы, и поток от малейшего прикосновения может продолжить разрушительный бег, просто перемолов меня. Даже Даниил, скорее всего, прямо сквозь камень пройти не сможет. Камень... Стены выбили когда-то в твёрдой породе, а потом для прочности снабдили толстыми брёвнами и кирпичом. Впрочем, кирпич явно дышит на ладан...
Пугала несколько влажность — что, если тоннель уходит в воду? Правда, с водой у меня отношения особые — Терновка обязательно почувствует. Должно быть, я сейчас за кольцом крепостных стен, а следовательно, здесь госпожа речная и озёрная может принять меня в свои полные ручьевого подземного холода объятья.
Отдышавшись, я поправил сумку. Потайной ход из донжона... Очень, просто невыразимо интересно, выходит он на поверхность, или строители бросили дело на полпути?.. Но это вряд ли — они не стали бы выкладывать кирпичом стенки, и делать столь хорошие укрепления — дерево, пусть и выгнившее местами, ещё держалось. Конечно, что-то могло обвалиться — но влажность... Я старался не думать, что оказался в каменном мешке, откуда без применения сильнейших заклинаний, за которые мне потом произведут подробный разбор дел, а то и вовсе низведут до положения "юноши для дуэлей с ночными", не выбраться...
Воздух колыхался — это вселяло надежду, что хотя бы небольшой проход, соединяющий коридор с поверхностью, где-то есть. Надо только добраться до него. Отойдя подальше от остановившейся насыпи, я сел на пол, вытянув ноги и с наслаждением предаваясь краткому, но необходимому отдыху. Разминая сведённую икру подождал, пока уляжется пыль — в горле першило, и пришлось прокашляться — ну и наглотался я этой дряни, пока бежал...
Через полчаса, проходя по тоннелю, я начал понимать, что вокруг происходит нечто странное. Стенки подрагивали, стоило их коснуться. Сердце ёкнуло — возникло на мгновение ощущение того, что тоннель прямо сейчас обвалится. Но я шёл вперёд, всё ускоряя шаги, а обманчивая незыблемость стен оставалась прежней. Влажность так никуда и не исчезла, задерживаясь в одежде неприятным липковатым прикосновением к коже. Остановившись, я оглянулся — сзади всё было тихо — обвал не возобновлял движение.
Кирпичи казались более рыхлыми, и насыщеннее по цвету, нежели в том месте, где я приходил в себя после бега. И бревенчатые перекрытия исчезли. Строители, как подсказывали опасения, не довели таки дело до конца... Хотелось передёрнуть плечами -явственно ощущалось, что ткань этого мира натягивается, и само моё дыхание разрывает её — словно вновь оказался в месте под холмом.. Вздохнув, я продолжил путь — назад вернуться всё равно невозможно. Будь что будет — в конце концов, ещё неизвестно, что же впереди.
Через метров пятьдесят, в очередной раз дотрагиваясь до стены, я с недоумением отдёрнул пальцы — рука коснулась чего-то липковато-вязкого. На самых кончиках остались буро-красные, как запёкшаяся кровь, пятна. Кирпичи, когда я поближе и повнимательнее оглядел их, оказались пропитаны этой гадостью. Они были очень пористыми, чудилось, что всё вокруг покрыто жидкостью. Но тошнотворного запаха крови, который должен был забивать ноздри, учитывая, сколько её тут, не чувствовалось. Сомнений не осталось — этот тоннель под холмом. Но красного марева я не видел, и успокаивающе, глубоко, вздохнул. Наши коридоры всегда выводили к поверхности, так или иначе. Мысль о том, что в месте, заброшенном в едва памятные времена, да ещё рядом с порванной струной, может оказаться теперь всё, что угодно, и кроме Алой Невесты, я загнал глубоко в хитросплетения сознания.
Подошвы сапог с лёгким чмоканьем начали проскальзывать по полу — он тоже оказался пропитан непонятной кровеподобной жидкостью. Чмоканье скоро сменилось вязким хлюпаньем — этой мерзости становилось всё больше и больше. Я начал шагать шире — причём шумел, как табун кэльпи в ночь ледохода, и это нервировало.
Бурая жижа возле основания правой стены пошла пузырями, словно кто-то притаился под ней, и теперь решил действовать. С шлёпаньем пробежав, на всякий случай, мимо этого места, я оглянулся — бурление не прекращалось, даже усилилось. Запахло гнилой капустой и прогорклым апельсиновым маслом. Зажав нос и рот рукавом, я рысью припустил вперёд.
Бежать быстрее боялся — и представлять не хотелось, что будет, если поскользнусь и плюхнусь в вязкое месиво. Даже сквозь ткань чувствовался омерзительный запах, и я не рисковал останавливаться — вдруг этот газ ядовит, или может привести к галлюцинациям? Ноги быстро налились свинцом — выдирать сапоги из жижи, похожей на густую грязь на глинистой дороге, стало неимоверно тяжело.
Бульканье сзади раздавалось всё громче и отчётливее, иногда на несколько мгновений замирая и начинаясь заново с тихого чавканья. Потолок медленно понижался — я начал пригибать голову — дышать стало ещё труднее — к тому же на бегу огонёк дрожал и прыгал на руке, и не получалось ничего толком разглядеть. Долго так бежать, к тому же в стремительно сужающемся коридоре, невозможно. Остановившись, и стараясь не отвлекаться на бульканье и утробное бурчание в исторгающей миазмы темноте, я внимательно огляделся. Стены сочились грязью, пол тоже не внушал доверия, а вот потолок оставался сухим. Прижав к нему ладонь, я почувствовал тепло под шершавым камнем.
Вытесанный свод давно и почти незаметно для меня сменился небольшими, уложенными хаотично, плитками. Камень казался некрепким, очень пористым и хрупким. Бульканье в темноте неумолимо приближалось. Пригнувшись, я продолжил бег. Хоть бы развилка, или что-то ещё.. Через минуту пришлось уже согнуться почти пополам — посветив вперёд огоньком, усилив его, я с ужасом увидел, как тоннель, словно слепой отросток кишки, соединяется округло.
Небо... НЕБО!!!
Ударив в отчаянье кулаком в потолок, я почувствовал, что камень слегка подаётся. Вытащив кинжал и посадив огонёк на ремень сумки, я с остервенением начал долбить потолок, с каждой секундой ожидая, что наткнусь на что-то более твёрдое, непреодолимое... Возвращаться назад — невозможно, а всё остальное вряд ли прошибёшь ножом. Каменное крошево под пальцами становилось всё теплее, почти как человеческая кожа. Бурчание и зловоние сводили с ума, всё усиливаясь — из темноты долетел вдруг довольный, животный вздох. Я чувствовал, как по спине, по вчерашним, не до конца затянувшимся ранам и ссадинам, медленно ползёт струйка пота.
Клинок вдруг с хрустом, словно твёрдую кожуру гниющей изнутри тыквы, пропорол камень. Я едва не выпустил рукоятку из пальцев. Ещё несколько ударов, сильных, всем натянутым, как тетива, телом. Под коленками ныло от напряжённого стояния в неудобной позе, и я с наслаждением распрямил с усилием ноги, упираясь ладонями в разбитый свод тоннеля. От пролома пошли тонкие трещины, медленно соединяясь в концентрические ломаные линии. С треском большой кусок плиты, всего сантиметра в три толщиной, обвалился вниз. Жижа под ногами приняла осколки, на которые он распался при падении, с мерзким чавканьем. Ещё несколько ударов, чтобы расширить отверстие — и я протиснул через него голову, а потом и плечи.
Вокруг было довольно светло — желтоватое сияние исходило от далёкого потолка, сбегая по покрытым письменами янтарным стенам. Вытянув руки вперёд, я, словно выбирался из проруби, медленно пополз из пролома. С этой стороны камень казался монолитно-гладким и надёжным. Но тело помнило, что если ударить посильнее — он вполне может раскрошиться и упасть вместе со мною обратно, к багрово-железистой жиже.
Вонь, выходя снизу, заставляла морщиться — там я почти к ней принюхался, но здесь, в более чистом воздухе, она выжала слёзы из глаз. Сапоги, если б не были стянуты ремешками, остались бы там. Грязь держала крепко, и я малодушно дёрнул левой ногой, избавляясь от противной хватки. Подошва наткнулась на что-то гибкое, упругое и сильное, но при том студенисто-мягкое. Вскрикнув, я одним рывком вылез наверх, быстро перекатившись в сторону.
Осторожно присев на корточки, оглянулся на пробитую дыру — от неё по серому полу тянулись грязные, словно здесь проволокли разделанную тушку кролика, разводы. Что бы там ни оставалось — оно не показывалось, может быть, испугалось света, или ещё чего-то. Вонища, растекаясь невидимым пологом над полом, ослабла, когда я не торопясь, пробуя камень, словно весенний лёд, поднялся и осторожно отошёл подальше, оставляя за собой реалистично-кровавые следы.
Коридор, совершенно одинаковый, расходился в обе стороны от дыры. Высокий арочный потолок источал мягкий жёлтый свет, гармонирующий с янтарными стенами. Широкие, с плавными переходами цветов, панели, покрытые резьбой, далеко шли ровными рядами. Коридор хорошо просматривался, никуда не сворачивая, с одной стороны, а с другой, примерно метрах в пятистах, стояли две гигантские дверные створки из тёмного дерева, с вбитыми, медными буквами. Много и мелко — я не стал читать.
За закрытыми дверями редко бывает что-то, что стоит видеть. Определившись с выбором направления, я пообскрёб сапоги от грязи, постукивая друг о друга, и тихонько пошёл дальше. Меня не покидало противное ощущение, что пол под ногами слегка пригибается и потрескивает. Было тепло, намного теплее, чем в том грязном тоннеле, затхлом и промозглом подземным холодом. Поведя ладонями по воздуху, я определил, что оно исходит в равной степени от пола и от потолка. Интересно — но эта загадка для меня не имеет смысла.
Резьбу на стенах выполнила рука одного мастера. На каждой панели с невероятной точностью воспроизводилось одно и то же. Олень, срывающийся вниз вместе с падающими камнями, прыгающий за ним пёс из призрачной своры, и надпись поверх рисунка — "Тёмная радость безумства погони в выборе смерти". Видимо, что-то из имеющего неоценимую важность для мастера, но совершенно по-разному трактуемого зрителями. Но для чего покрывать одинаковыми изображениями весь коридор? Ловушка... Действует ли она до сих пор? И подействует ли на меня?
Огонёк, мерцающий здесь почти невидимо на ремне сумки, погас под ладонью — ни к чему тратить силу зря.
