Квинт Лициний 2

— Работаем над вербовкой, Юрий Владимирович, как самих русистов, так и сотрудников консульства. Владлен Николаевич в связи с этим передает две просьбы.

— Так? — Андропов опять взялся за авторучку.

— Во-первых, нужны специалисты по пантомимике. В Ленинграде такие есть, но мало, а тут сразу двадцать объектов, и всех надо проанализировать, прежде чем разрабатывать вербовочные подходы. Во-вторых, нужны свежие "ласточки" из тех, кто пока не на картотеке у противника. Штук шесть. И пара "воронов" поопытнее. Эти непосредственно для вербовки консульских, есть там одна кандидатка.

— Будут, — твердо сказал Андропов, — и "ласточки" прилетят, и "вороны". Константинова из Парижа как раз отозвали. Пусть дома пока поработает. Он, говорят, в морской форме для женщин неотразим. Борис, у тебя какие мысли?

— Что спрашивать-то у "Сенатора" будем?

Андропов с легкой улыбкой посмотрел в окно:

— Есть у меня один вопрос. Его и задам.

Глава 12

Ленинград, Красноармейская ул.

— Ну, не буду мешать, — завершила свое краткое сообщение Тыблоко. Она даже не пыталась скрыть ехидную улыбку. — Дерзайте. Хуже, чем было, вы агитбригаду все равно не сделаете.

Дверь за ней прикрылась, и я остался наедине с недоумевающим классом. Почти наедине — у самого выхода притулилась на стуле, пытаясь стать невидимкой, классная, да по центру сидела отрабатывающая свою роль "завуч по внеклассной" и рыжая Мэри при ней.

Я вспрыгнул на сцену.

Из актового зала на меня с молчаливым скепсисом смотрели перекормленные топорной пропагандой дети.

Что им сказать? Как расшевелить?

Я громко хлопнул в ладоши.

— Мы начинаем, — произнес самым будничным тоном и сел, скрестив ноги, прямо на пол. — Попробуем сегодня разобраться в одном вопросе. Важном вопросе. Алена, прошу.

На сцену по ступенькам неторопливо поднялась наша солистка — единственный человек, с которым я поделился своим замыслом. Я вжал тугую клавишу, и из динамика полилась знакомая мелодия.

— Бессаме, бессаме мучо... — легко полетел по залу хрустальный девичий голос, и на задних рядах кто-то негромко захихикал.

Я мысленно поморщился — будет нелегко.

Отзвучали — прекрасно отзвучали, два куплета. Я вдавил "стоп" и встал, глядя поверх голов, куда-то далеко за белый мрамор с фамилиями.

— Сороковой год, — уронил негромко и задумчиво, — еще в целом мир, но над Землей уже встают коричневые тени. Где-то на далеких границах загораются первые пожарища. В воздухе витают предощущения большой, кровавой войны. Тогда и родилась эта песня-предчувствие, песня-проводы. Бессаме мучо — значит "целуй меня крепче". Почему она просит об этом? — я сделал небольшую паузу, а потом, возвысив голос, продолжил. — Да потому, что эти проводы для миллионов станут проводами навсегда, и вкус последнего поцелуя — это, порой, все, что останется у женщины от ушедшего мужчины.

— Сороковой год, — повторил я мрачно и прогулялся вдоль авансцены. — Очень скоро и на русском языке зазвучит песня-прощание. Нет, там другие слова и другая мелодия, но наши дедушки и бабушки пели о том же. Послушаем?

Я наклонился и снял вертушку со стопа.

— Темная ночь, — с шипением и шелестом поплыло из динамика, — только пули свистят по степи...

Зацепит? Нет?

Вслушиваются ли, быть может — впервые в жизни, в эту песню?

Я стоял, страшась встретиться взглядами с одноклассниками.

— ... как я хочу к ним прижаться теперь гу-ба-ми, — прикрыв глаза, я тихо-тихо наложил свою молитву на голос Бернеса и опять нажал кнопку.

Встал лицом к тишине зала.

— А мужчины... Почему они уходят? Да потому, что бывают такие моменты, когда мужчины, если они, конечно, мужчины, должны браться за оружие. Потому что им есть что защищать и есть кого защищать, — я зло усмехнулся и впервые позволил себе посмотреть в глаза сидящих. — Помните, мы ездили на Пулковские высоты перед девятым мая? Ара, ты запомнил, когда мы становимся мужчинами? — Я покивал своим мыслям, а потом жестко отчеканил: — Да, именно тогда — когда находим, что будем защищать.

Слушают! Никто не ухмыляется глумливо, не глядит безучастно в пол. Да, еще не готовы верить, но уже слушают.

— Что мы готовы защищать? Кого? Кто наши герои? Поговорим сегодня об этом. Ведь нам есть что сказать?

Я медленно поднял руки и опять громко хлопнул.

Сел, свесив ноги, на край сцены, глядя в глаза напротив. Много-много серьезных глаз напротив.

— Вот как-то так, ребята... Между хлопками было начало нашего выступления, — я посмотрел на часы, — первые пять минут. Остальные двадцать пять мы должны сделать вместе. Не надо ждать, пока кто-то вложит нам чужие слова на язык. Мы должны говорить сами.

В третьем ряду кто-то отчетливо хмыкнул.

Я спрыгнул вниз и неторопливо, демонстрируя так недостающую мне уверенность, прошелся по проходу.

— Сема, — вздернул бровь, — тебе что, действительно нечего сказать? У тебя нет своего героя?

В его глазах что-то мелькнуло.

— Кто? — навис я над ним, — говори.

— Хара, — словно через силу вытолкнул он.

— Отлично, — кивнул я, принимая, — будешь Виктором. Как раз и типаж похож. Встань, Хара.

Вытащил его в проход и обошел по кругу, оценивающе разглядывая. Он смотрел на меня как на пришельца.

Остановился напротив и, глядя глаза в глаза, ткнул пальцем в грудь:

— Ты — Виктор Хара. От других людей ты отличаешься тем, что твои пальцы порой живут своей жизнью, и тогда они извлекают музыку из ветра, девичьих теней и звездного света. И вот палач хунты отрубает тебе кисти.

Я отступил на шаг и помолчал. В зале висела мертвая тишина. Меня не только слушали — меня разглядывали.

— И ты, Виктор, должен выдохнуть ему в лицо свое сокровенное — "и выбор прост — свобода или смерть". Иначе — все зря. Все! Ты понял?

Побледневший Сема заторможено кивнул.

— Запомни, что ты чувствуешь. Запомни, как вызвать это чувство. Это твой якорь. Когда перед тобой встанет серьезный выбор — вспоминай о нем.

Я прошелся взад-вперед, в возбуждении постукивая кулаком по ладони.

— Вот так мы, ребята, и будем делать наше выступление: собирать, как картину из мозаики, по фрагменту. Сначала ищем живые, еще не истоптанные символы, на которые реагируют наши сердца. А уж в каком порядке их уложить и чем соединить — это дело техники. Паша? — наставил на него пальцы пистолетом.

— Сталинград, — выскочило из него, — Брест, Севастополь...

— Хорошо... "Я убит подо Ржевом", — и тут я споткнулся, вспомнив. Посмотрел поверх его вихров и сказал глуховато, — хотя, нет. Для тебя лучше пойдет "мне кажется порою, что солдаты...". А форму бойца РККА на тебя мы найдем. Только тебе придется подстричься покороче. Ребята, ни у кого на даче "Максим" не завалялся?

Этой немудреной шуткой удалось вызвать первые улыбки. Оно и верно, на одном пафосе далеко не уедешь.

— А предварим это девичьим хором. Девоньки, вытянете один куплет из "ах война, что ты подлая сделала"?

— Вытянут, — Алена по-хозяйски уверенно посмотрела на подруг, — только ты зря от "я убит подо Ржевом" отказываешься. Как раз перекличка получится: наш первый куплет заканчивается "постарайтесь вернуться назад". И тут вы в ответ...

Кто-то из девчонок тихонько ойкнул:

— А может не надо?

"Ирка, точно Ирка по голосу", — узнал я.

— Надо, — решил, подумав, — но без Паштета. Он потом прочитает Гамзатова. И от той войны плавно перейдем к сегодняшним реалиям, к антиимпериалистической борьбе. Давайте — оглянулся я, — давайте, на что еще мы реагируем? Какие слова нас волнуют? Люди, события? Из относительно недавнего, за пару последних десятилетий? Фактически — за нашу жизнь? Ну?!

— Сандино! — выкрикнул Ара и торопливо поправился, — сандинисты!

— Залив свиней, — прилетело со спины.

— Монкада! Сьерра-Маэстра!

— Hasta siempre*, — отреагировал я, довольно улыбаясь. Сработало! Включились! — Куплет споем на испанском, до "команданте Че Гевара", потом куплет на русском. Так, — пощелкал, довольный, пальцами. — Чили есть, Куба, Никарагуа есть...

* https://www.youtube.com/watch?v=jppkff5mk34

— Вьетнам, — негромко подсказала Яся.

— Вьетнам, Вьетнам, — забормотал я, перебирая в уме песни, — О! — увидел рыжий костер посреди зала. Американка сидела на самом краешке стула, вся подавшись вперед. — Мэри, вы что пели в шестьдесят восьмом?

Она дернулась, словно ее неожиданно ожгли хлыстом.

— I declare... — начала хрипло. Потом прокашлялась и напела уже нормальным голосом, — I declare war is over.

— Слова помните? Напишете?

Она медленно кивнула.

— Спасибо, — улыбнулся я ей с благодарностью и повернулся к своим. Оглядел их по кругу и произнес с укоризной, — ну что ж вы так, ребята? Никто на вьетнамца не тянет даже в гриме.

Тут меня еще раз осенило.

— О! — я прищелкнул восторженно пальцами, — как все удачно складывается-то!

Кузя, сквозь которую я смотрел в этот момент остановившимся взглядом, боязливо отпрянула.

— Вьетнамка на мне, — объявил я решительно, — усилимся Мелкой. Ну... Томкой из восьмого, отлично подойдет.

"Заодно отвлечется немного", — подумал про себя.

— Она же не из нашего класса! — вскинулась моя Тома.

— Ну и что? — пожал я недоуменно плечами, — агитбригада от комсомольской организации школы.

Спорили о программе еще минут двадцать. Не все, конечно, включились — шумела лишь треть. Еще треть заинтересовано слушала и поддакивала. Я решил, что и это — отличный результат.

Под конец постановили закончить все хоровым исполнением "Атлантов" Городницкого.

— Уф... — выдохнул я, подводя черту, — ну вот как-то так, ребята. Будем отталкиваться от этого. И все продолжаем дома думать. Да это и вообще полезно.

Блеск в глазах и улыбки были мне наградой.

Я посмотрел вглубь зала.

Одобрительно кивнула мне от двери невесть когда просочившаяся обратно Тыблоко. Старательно протирала очки классная. Озабоченно завертела головой "завуч по внеклассной".

Мэри... А нет Мэри. И когда только улизнула? А я и не заметил.

Ленинград, Измайловский пр.

До падения спутника оставались сначала дни, потом — часы, и меня все чаще тянуло пофилософствовать:

"Эффект бабочки или резиновая лента? Мы помещены в мир Брэдбери или Андерсона? Или, что еще хуже для человечества, у нас вариант Азимова? Размажется аппарат над севером Канады или дотянет до Атлантики? А вдруг мое вмешательство изменит траекторию неожиданно сильно? Стоит оператору спутника сориентировать его чуть иначе, и вот он — "эффект бабочки" в действии! Надеюсь, все же, в Париж реактор не попадет — это было бы слишком обидно".

Разошедшееся воображение дразнило:

"Если бы нос у Клеопатры чуть короче, вся история Земли могла бы быть иной. Будь она удачливее в соблазнении Октавиана, и мы бы, возможно, жили в других странах и говорили на иных языках — ведь Римской Империи могло не случиться".

Я томился и переживал.

Позавчера в "Правде", между здравицами в честь шестидесятилетия Советской Армии и большой статьей к столетию освобождения Болгарии от османского ига, втиснулось короткое сообщение ТАСС. В нем в качестве вероятного места падении аварийного спутника были обозначены "безлюдные районы Канады к северу от Большого Невольничьего Озера".

— Поверил... — прошептал я, опуская газету, и по лицу моему поползла неуверенная улыбка.

Андропов явно потратил часть своего авторитета на эту строчку, и, хоть это было глупо, я почувствовал за собой должок: спутник теперь просто обязан упасть именно туда. Поэтому сегодня Тому к ее парадной я довел за рекордно короткое время и сразу, несмотря на удивление в ее глазах, убежал — "Космос" в прошлый раз сгорел около двух по Москве, и я очень, очень хотел услышать трехчасовой выпуск Би-Би-Си.

Торопливо сбросил ботинки и прямо в куртке приник к "Ригонде".

— Полдень. Вы слушаете всемирную службу Би-Би-Си, Лондон. Новости.

Я грыз ногти, слушая о похищении в Бельгии какого-то промышленника. Нашли, о чем говорить! И, наконец, вот оно!

— По сообщению NORAD, около часа назад аварийный советский спутник "Космос-954" с атомной энергетической установкой на борту разрушился в результате вхождения в плотные слои атмосферы над северо-западной территорией Канады, недалеко от административной столицы Йеллоунайф. Сведений о падении крупных обломков или радиоактивном загрязнении пока не поступало.

Я откинул крышку бара. Из початого там неприкаянно маялся неизвестный мне самтрестовский коньяк "Абхазети".

Вырвал зубами белую пластиковую пробку и плеснул в хрустальную стопку светло-золотистого напитка.

— Сегодня Швеция стала первой в мире страной, запретившей разрушающие озон аэрозоли... — успело сообщить Би-Би-Си, прежде чем я выключил приемник.

— Ну, — хрипло сказал я в тишину квартиры, — за почин. Процесс пошел. Теперь жду Тримайлайленда и "Китайский синдром".

Пятница, 27 января, день,

Ленинград, Красноармейская ул.

За неделю совместных усилий сложились и команда участников, и сценарий агитбригады. Мы пробросили арку памяти сквозь те события последних десятилетий, где наше очевидное добро боролось с их очевидным злом. Получилось идеологически беспроигрышно и умеренно романтично.

Паша совершил набег на второй этаж "Дома Книги", и в классе на полстены повисли карты Кубы и Восточного Индокитая. Их быстро испещрили стрелками: то были рейды отрядов Кастро и Че Гевары, "тропа Хо Ши Мина" и весенние наступления северян. В речи одноклассников стали проскальзывать испанские словечки, а к Сёме почему-то прилипла кличка "Сомоса".

Сложнее было с "минусами" к песням. Я было уже начал подыскивать какую-нибудь не самую отвратную музыкальную группу для записи, когда Томка неожиданно взяла проблему на себя.

— Попробую, — сказала она не очень уверенно и отодвинула опустевшую тарелку, — он обещал не подсуживать... Но помощь при подготовке — это ж другое? Пусть позвонит на Ленрадио, нам не много надо — всего двадцать минут записи.

— Так, куда я тебя еще не целовал? — уточнил я обрадованно, но она лишь чуть смущенно усмехнулась. Вокруг шумела школьная столовка, и это гарантировало ей определенную безопасность от моих посягательств.

— А меня так вообще еще никуда не целовал, — призывно взмахнула ресницами Кузя, и я покосился на нее с опаской. Как говорится, "в каждой шутке есть доля шутки".

— А я, между прочим, — она сделала паузу и, манерно оттопырив мизинчики, подперла подбородок сцепленными кистями, — у военрука автомат Калашникова выцыганила на выступление.

— Ого... — оценил я и удивленно качнул. Потом усомнился: — Что, вот прямо так и выдаст?

— Не совсем, — улыбнулась она, — согласился пойти с нами на конкурс.

— Тоже неплохо. Ты ему какую руку выкручивала?

Она иронично хмыкнула:

— Проще. Хочешь, покажу как?

— Ей покажи, — я быстро ткнул в напрягшуюся Томку.

— Уверен? — блеснула глазами Кузя.